По дороге домой Джерри решил срезать путь, завернуть в тамали-бар и принять приглашение Хуаниты пойти с ней на танцы. Он был в таком настроении, что ему нужна была какая-нибудь девушка помоложе — кто-то, у кого не было бы стольких забот.
Больше всего на свете Шишарика интересовало его собственное будущее.
— Вы не думаете, что мне нужно жить в Иране? — спросил он родителей как-то утром, когда они собирались пойти в парк. По крайней мере, погулять собирался его отец, а мама все еще была в кровати. Она проснулась, но, кажется, пойти с ними в парк не спешила.
— Ну, если ты хочешь жить в Иране, нам придется заняться с тобой языком фарси, — сказал Тедди.
— Это что, язык, на котором говорят в Иране? — догадался Шишарик. Он злился на то, что мама ленилась. Одна ее босая нога торчала из-под простыни. Он схватил ее и стал тянуть, но это было бесполезно. Она была слишком тяжелая для него.
— Мы думали, что ты тоже пойдешь. Вставай и пошли, — сказал он твердо.
— Ты мне не господин, Шишарик, — напомнила ему Джейн.
— Нет, конечно, но ты ведь и в самом деле сказала, что пойдешь в парк, — вступился за Шишарика Тедди.
— Я сказала, что пойду, но не сказала когда, — ответила Джейн, улыбаясь. — Сегодня воскресенье, и мне не надо на работу. Я хочу поваляться в постели еще немного.
— Нет, пошли сейчас же, — настаивал Шишарик. — Ты должна слушаться.
— Слушаться кого, малыш? — спросила Джейн, рассмеявшись. — Уж не тебя ли?
— Конечно, меня, а то укушу, — сказал Шишарик. Он рассердился, потому что она так и продолжала лежать в постели. Он попробовал укусить ее за ногу, но она отдернула ногу и спрятала под простыню. Не успел он и пошевельнуться, как она затащила его к себе в постель и стала трясти. Она могла быть такой быстрой, таким злым зверем, если ее рассердить.
— Не смей кусаться, понятно? — прикрикнула на него Джейн.
— Не тряси его так сильно, он же не укусил тебя, — сказал Тедди.
Он почти ненавидел частые яростные схватки между Джейн и сыном.
— На днях он укусил меня до крови, — пожаловалась Джейн. — Ему меня не жалко. По-моему, он становится общественно опасным.
— Да успокойся ты, ему ведь еще и четырех нет, — сказал Тедди.
— Я хочу уехать и жить в Иране, — сказал Шишарик, как только мать отпустила его.
— Давай-давай, надеюсь, аятолла доберется до тебя, — сказала Джейн.
— Если ты не пойдешь в парк, я укушу тебя, когда ты в следующий раз уснешь, — пригрозил Шишарик, сползая с кровати с сердитым видом. Он пожалел, что никак не мог сделать ей больно, но к тому времени, когда они с отцом пришли в парк, он уже не так злился.
— Она сказала, что что-то до меня доберется, если я уеду жить в Иран, — вспомнил Шишарик. — Что это может добраться до меня?
— Аятолла, — сказал Тедди. В парке было тихо и мирно. Здесь почти никого не было — всего несколько родителей гуляли с детьми — было еще так рано. Шишарику можно было покататься с горки одному, что случалось весьма редко. Однако у него было настроение задавать вопросы, а не кататься с горки.
— А что делает эта аятолла? — поинтересовался он, усевшись на самый верх горки.
— Аятолла — это священнослужитель, — объяснил Тедди, и Шишарик тут же съехал вниз.
Когда они оказались в парке вдали от Джейн, Тедди почти успокоился, глядя, как приятно было Шишарику скользить вниз по горке, как любому нормальному ребенку. Он и себя почувствовал совершенно нормальным и знал, что должен делать нормальный человек. Это ощущение он как-то всегда начинал утрачивать, когда Джейн затевала ссоры с Шишариком. Некоторые из них его ужасно пугали, потому что ни один из них не хотел уступить другому. А что, если Джейн сломает Шишарику шею или случится еще что-нибудь в этом роде? Она всегда так сильно трясет его! А что, если Шишарик подкрадется к Джейн, когда она спит, и ткнет ей в глаз карандашом? Он внушал себе, что у него просто разыгралось воображение, но ничего не мог с этим поделать. Самое страшное было то, что в одной из этих схваток Джейн с Шишариком могли изувечить друг друга. Если бы это произошло, вся жизнь переменилась бы, и не только его жизнь. Тогда это было бы чем-то вроде той жизни, которая досталась Томми, только не в стенах тюрьмы, а на свободе.
Шишарик съехал вниз, но не уходил с горки.
— А что делает этот священнослужитель? — спросил он, все еще взволнованный проблемами Ирана. Это было место, о котором он часто слышал по радио.
— Они молятся. Это священники, проповедники, — пояснил Тедди. Он понимал, что, скорее всего, это описание было почти бесполезным — ведь Шишарик никогда не был в церкви.
— Они жарят маленьких мальчиков в больших печках? — спросил Шишарик.
— Нет, мальчики их вообще не интересуют, и ты был бы там в полной безопасности. Даже вот если бы сейчас прямо здесь, в парке, появилось хоть сто аятолл, — успокоил его Тедди. — Откуда у тебя эти мысли?
— Мама сказала, что я варился у нее в животике, — сказал Шишарик. — Она варила меня, но я вылез из нее, чтобы совсем не свариться.
— Это мама так сказала? — спросил Тедди. Он не мог этому поверить. Едва выучившись говорить, Шишарик начал рассказывать такое и приписывать это Джейн. Та отрицала, что могла сказать что-нибудь подобное.
Шишарик кивнул и вылез из желоба.
— Я хочу сделать яд и дать ей, и она станет черная, — сказал он. — Тогда она не сможет засунуть меня обратно в живот и варить меня, пока я не сварюсь.
— Да она и так не сможет засунуть тебя в живот, — сказал Тедди. — Ты слишком большой и ни к кому в живот не поместишься.
— Я могу поместиться в животе у великана, — сказал Шишарик, карабкаясь по ступенькам на верхушку горки. — Я могу поместиться в животе у кита, у медведя-гризли или у слона.
— Да, но мама-то — простая женщина, — сказал Тедди. — Она же — не великан, не кит, не медведь-гризли и не слон.
— Она может надуться и стать великаншей, — сказал Шишарик, опять залезая на вершину горки. — Она сама сказала, что может.
— Шишарик, ты фантазируешь. Я не думаю, чтобы мама могла сказать тебе, что она может надуться и стать великаншей.
— Она сказала мне это во сне. Она сказала, что может проглотить меня и варить меня в животе, пока я не сварюсь и от меня ничего не останется.
Тут он опять скатился с горки.
— По-моему, тебе просто приснился страшный сон. Мама не собирается проглатывать тебя и варить в животе, это невозможно, тем более что она и не хочет этого.
— Я маме не доверяю, — сказал Шишарик. Он притормозил внизу и сидел, болтая ногами.
— Нет, ты должен ей доверять. Она — очень хорошая мама.
— Я могу бросить в нее бомбу, и у нее взорвется голова, — сказал Шишарик. — А у аятоллов вся кожа черная?
— Нет, они просто одеваются в черное, — ответил Тедди.
— Я могу уехать в Исландию. Там живут морские львы, — сказал Шишарик. — Они не едят маленьких мальчиков.
— Эй, когда это ты начал бояться, что тебя съедят? — спросил Тедди, когда Шишарик выпрыгнул из желоба и направился к качелям.
— Я потрогал у мамы животик, и он был горячий, как печка, — сказал он на ходу, взяв Тедди за руку.
— Да животики у всех более или менее горячие. У тебя он тоже иногда бывает горячий, как печка.
Шишарик засунул руку себе под маечку и потрогал живот.
— Вот бы мне найти малюсенького мальчика, такого, не больше жука, я бы затолкал его к себе в живот и сварил бы его, — сказал он, усмехнувшись.
Они поиграли в парке еще с час, но Джейн так и не появилась. Когда они, наконец, пришли домой, возле дома стояла машина Клодии. Они вошли, но дверь в спальню была заперта. По дороге домой Тедди купил у себя в баре «7-Одиннадцать» газету. Он хотел посмотреть, не предлагал ли кто-нибудь работу. За одну только неделю в хьюстонских кафетериях убили троих официантов, причем одного буквально в шести кварталах от того места, где работали они с Джейн. Они решили, что пора поменять место работы, если не обоим, то хотя бы кому-то одному.
Пока Тедди читал объявления, Шишарик забрался к себе в шкаф и долго разговаривал там сам с собой.
Потом, когда Джейн с Клодией вышли из спальни, появился и Шишарик и сказал, что хочет стать аятоллой.
— Дайте мне черную одежду, — потребовал он.
Джейн укутала его в черную рубашку и обмотала голову черным шарфом так, что получилось что-то наподобие капюшона. В спальне стояло высокое зеркало, и Шишарик пошел туда полюбоваться собой. Вышел он оттуда, улыбаясь во весь рот.
— Мне нравится быть аятоллой, — объявил он.
Джейн с Клодией были в прекрасном настроении. Поспорив с ней немного о том, что понимать под идеальным завтраком, Джейн приготовила французские тостики.
— Мне нельзя, я и так толстею не по дням, а по часам, — сказала Клодия. Это была правда, она была достаточно упитанная, но это более чем компенсировалось ее веселостью и жизнерадостностью. Хотя Тедди после возвращения и пришлось пережить несколько минут ревности, когда он увидел, что дверь в спальню заперта, он в целом был доволен тем, что в жизни Джейн и их семьи была Клодия. Она, как никто, умела отвлечь Джейн от мрачных мыслей, когда та бывала в плохом настроении или попросту бесилась.
