— Какая давка! Если бы мы знали, то пришли бы пораньше, — сказала Глория, проходя мимо Элизабет.
Они собирались идти дальше, когда мадам Греви окликнула их, предложив сесть на скамье рядом с ней. Сестры поблагодарили ее, сказав, что не хотели бы никого беспокоить, но в конце концов согласились. Элизабет, считавшая их высокомерными и манерными, вынуждена была признать, что они были намного любезнее и проще без их гувернантки. У Сесиль, младшей сестры, оказался даже очень веселый характер. Беспрерывно болтая, она разглядывала посетителей и для каждого находила точное и смешное определение. Более серьезная Глория часто даже была вынуждена призывать сестру к порядку. В присутствии двух девушек Жак медленно восставал из пепла.
— Где вы были сегодня после полудня? — спросил он.
— На горе Арбуа, — ответила Глория.
— Я завидую вам, — сказала мадам Греви. — С тех пор как построили подвесную канатную дорогу, все стремятся на Рошебрюн. Но я предпочитаю гору Арбуа из-за ее красоты и еще потому, что там больше солнца.
— Мы сможем пойти туда завтра, — сказал господин Греви, — если подъем пешком на лыжах, обмотанных тюленьей шкурой, вас не пугает.
— Наоборот, это будет очень забавно! — сказала Элизабет. — Надо будет выйти в девять утра, взять с собой еду. Целый караван: мсье и мадам Греви, сестры Легран, Жак, я, а может быть, еще кто-нибудь из нашей гостиницы. Поедим супу у «Тетушки», затем взберемся на вершину горы Жу, а оттуда спустимся на лыжах.
Она была так возбуждена этим планом, что с удивлением увидела, что мадам Греви наклонилась к ней и дотронулась до ее руки, предлагая ей помолчать. Инстинктивно она подняла глаза, и ее сердце упало, словно камень в колодец. Мужчина, стоящий напротив, с важным видом сделал ей поклон. Он был одет во все черное, а на его шее цвел красный шелковый платок.
— Извините, — сказала девушка, обращаясь к мсье и мадам Греви с бледной улыбкой.
Она направилась к площадке, шагая как по облаку. Незнакомец обнял ее. Он едва касался ее, однако у нее сложилось впечатление, что это крупное тело целиком сливалось с ней в тесном объятии.
Ее вел уже не юнец, а мужчина, о котором она ничего не знала. Мужчина, выбравший ее из всех. Она дала ему лет двадцать восемь — тридцать, и волнение ее усилилось. Танцевал он превосходно. Малейшие его движения точно соответствовали музыкальному ритму. Оторвавшись от земли, Элизабет желала только одного — чтобы оркестр никогда не переставал играть. Красный платок зачаровывал ее. Вдруг незнакомец заговорил низким голосом:
— Вы очаровательны. Мне кажется, что я танцую с маленькой девочкой. Сколько же вам лет?
Как будто легкий удар сдвинул слои тумана в голове Элизабет. Обидевшись за то, что ее приняли за ребенка, она гордо ответила:
— Девятнадцать!
Он повторил проникновенным голосом:
— Девятнадцать лет!
— Да, — заносчиво сказала она.
— А этот господин и дама рядом с ним — ваши родители? А этот мальчик — ваш брат?
— Нет, это мои друзья.
— Очень близкие друзья?
— Не очень…
— Значит, вы одна здесь проводите каникулы?
— Я не на каникулах. Я живу в Межеве вместе с родителями.
— Круглый год?
— Почти.
— Вот как! И чем же занимаются ваши родители?
— Они содержат гостиницу «Две серны». Вы знаете ее?
Он недоуменно пожал плечами.
— Это за деревней, — пояснила Элизабет. — На дороге, идущей в Глез.
— Конечно! — воскликнул он. — Знаю! Мне казалось, что я видел вас где-то раньше. Но я боялся ошибиться. Вы часто катаетесь на лыжах?
— Да, — ответила она. — И вы тоже. Я видела вас вчера на горе Рошебрюн.
— Вполне возможно. Как вас зовут?
— Элизабет Мазалег.
Он слегка отстранился и посмотрел на нее, слегка наклонив голову, как если бы хотел удостовериться идет ли ей это имя. Она почувствовала себя вещью в витрине. Покупатель спокойно разглядывал ее.
— Элизабет, — повторил он наконец. — Это очень серьезное имя, имя женщины!
— Но с этим ничего нельзя поделать, — сказала она, пожав плечами.
— Элизабет! Элизабет! Мне надо привыкнуть к этому. Вас зовут Элизабет. Вы живете в Межеве и вам девятнадцать лет! Когда я вас снова увижу?
Он придвинулся к ней. Она снова ощутила горячую твердь чужого тела на своей груди, на животе. Она почувствовала себя его пленницей. Ей стало дурно, но это доставляло ей необъяснимое удовольствие.
Он вновь повторил свой вопрос:
— Так когда же я снова увижу вас, Элизабет?
— Но я не знаю, мсье, — пробормотала она.
— Меня зовут Кристиан, — сказал он.
Она повторила про себя его имя. Ей казалось, что за несколько минут она прошла очень важный этап в своей жизни, что у нее больше ничего общего не было с парнями, окружавшими ее раньше. Музыка блюза стала завораживающей, интимной, соединяя сердца.
— Вы завтра подниметесь на Рошебрюн? — спросил Кристиан.
— Нет, не думаю, — ответила Элизабет.
— Жаль! Тогда, может быть, послезавтра?
— Может быть.
Она ощутила его дыхание на своей щеке. Счастливые лица людей проплывали в оранжевом свете прожектора. В воздухе пахло пудрой, духами и табаком. Австриец, танцевавший с крашеной блондинкой, наклонился к Кристиану, и они обменялись несколькими словами на непонятном языке. Элизабет задалась вопросом, не был ли Кристиан немцем? Никогда она не осмелится задать ему этот вопрос. Внезапно он разразился смехом. Она вздрогнула, неприятно удивленная этим каскадом гортанных звуков, как тогда, на канатной дороге. Австриец отошел со своей партнершей, положившей ему на грудь голову. Кристиан продолжал смеяться. Подняв глаза, Элизабет увидела его красный язык, дрожавший между двумя рядами белоснежных зубов. Оркестр смолк, и ей вдруг показалось, что в наступившей тишине она может потерять равновесие. Она уже собиралась уйти с площадки, но Кристиан схватил ее за руку:
— Пожалуйста, останьтесь!
— Но танец окончен! — ответила она.
— Но сейчас начнется другой.
Он похлопал в ладони. Все подчинялось ему: музыканты заиграли первые такты блюза «Плохая погода». Элизабет очень нравилась эта медленная ностальгическая мелодия. Разве не было чудно то, что Кристиан вновь обнял ее и понес под звуки ее любимой мелодии? Оркестр теперь играл только для нее. Через какое-то время Кристиан остановился и сказал:
— Пойдемте со мной, пройдемся по снегу.
— Когда?
— Сейчас. Здесь душно. Ночь должна быть такой морозной и прекрасной!
— Даже и не думайте об этом! — ответила Элизабет. — Я здесь с друзьями.
— Друзей можно ненадолго покинуть!
— Нет, нет! Это невозможно!
Он опять рассмеялся. Его язык снова показался между рядами зубов. Огненные искорки засверкали в его зрачках.
— Невозможно! Невозможно! — повторял он. — Вы так думаете?
Он обнял ее снова и шепнул на ухо:
— Маленькая девочка! Умненькая и нежная маленькая девочка!
Танец продолжался. Элизабет не чувствовала под собой ног. Кристиан молчал. Она видела, как он был внимателен к ней, как очарован, и это наполняло ее гордостью. Казалось, перед ней открылась вечность. Внезапно звон медных тарелок вырвал ее из мечты. Наваждение исчезло.
— До свидания, Элизабет, — сказал Кристиан. — До скорого свидания.
— До скорого, — тихо ответила девушка.
Он проводил ее до столика, поклонился семейству Греви и исчез.
— Уже восемь часов! — сказала мадам Греви. — Мы можем опоздать на ужин. Попроси побыстрее счет, Марк.
Элизабет смотрела на эти знакомые ей лица с таким чувством, будто вновь увидела их после долгой разлуки. Сидя около нее, господин Греви открывал свой бумажник, мадам Греви пудрилась, Жак и сестры Легран обсуждали завтрашнюю прогулку на гору Арбуа. Но она этих слов не слышала. Она шла рядом с мужчиной по снегу.
Элизабет вошла в комнату родителей и услышала, как мать говорила отцу:
— Умоляю тебя, Пьер, этот шеф-повар просто невыносим!
Амелия сидела на своей кровати красного дерева, накинув на плечи вязаную ночную кофточку из розовой шерсти. На коленях у нее лежала раскрытая конторская книга. Поздно ложась спать, она никогда не вставала раньше десяти часов, тогда как Пьер, ложившийся рано, был уже в семь часов на ногах и осуществлял руководство персоналом, а также прием клиентов.
— Доброе утро, мои дорогие, — бодро сказала Элизабет.
Она поцеловала мать, лицо которой оставалось невозмутимым, затем отца, неподвижно стоявшего у постели жены с серьезным видом.
— Нам попался бездарный человек! — продолжала Амелия. — Он не может приготовить ничего особенного, кроме этих своих жареных мерланов и профитролей[3] в шоколаде!
Пьер развел руками. На руке у него висел кусок скатерти из гофрированной бумаги, на которой повар нацарапал предполагаемое меню на следующий день.
