— Какая прекрасная прогулка! — сказал Максим Пуату. — Что будем делать дальше?
— Вернемся в гостиницу, — ответила Элизабет.
— Вы не хотели бы пойти со мной выпить чаю в «Мовэ-Па»? Потанцевали бы…
Это предложение позабавило Элизабет, и она сдержанно улыбнулась:
— Хотела бы, но, к сожалению, это невозможно. Меня ждут родители. Я и так возвращаюсь слишком поздно.
— Тогда, может быть, в другой раз?
— Может быть.
Они спустились к гостинице на лыжах. Перед дверью Элизабет расстегнула крепления, похлопала лыжами, чтобы стряхнуть с них снег и приставила их к стене. В это время Максим Пуату, которому хотелось поскорее переодеться, катил к пристройке, находящейся пятьюдесятью метрами ниже, по дороге на Глез.
Войдя в холл, Элизабет ощутила тепло дома, в котором живут домоседы. Запах поджаренного хлеба приятно щекотал ей ноздри. Фрикетта бросилась ей навстречу, виляя хвостиком. Несколько клиентов, сидевших за круглым столом, пили чай с тостами. Семья Греви была там в полном составе.
— А вот и наша маленькая чемпионка! — воскликнула мадам Греви. — Вы довольны тем, как провели вторую половину дня?
— Очень! Снег был отличный! — ответила Элизабет. — А у вас, мадам, все хорошо?
— Она отважно прошла всю трассу! — удовлетворенно ответил господин Греви, и в его глазах засветилась гордость за свою супругу.
— Не считая одного большого склона за лесом, где мне пришлось проехать десять метров прямо на попе! — смеясь сказала мадам Греви.
— Ну это еще ничего! — сказала Элизабет.
Она чувствовала себя стесненно. Жак смотрел на нее с упреком. Ей вдруг показалось, что он похож на барана. Внезапно он нахмурил брови и опустил глаза. Неужели в его чашку сейчас закапают слезы?
— Я немного приведу себя в порядок и вернусь, — сказала Элизабет небрежным тоном.
Она направилась к лестнице, но мать, выходившая из буфетной, остановила ее на ходу:
— И ты только сейчас возвращаешься?
— Ну да, мама, — ответила Элизабет.
— Откуда?
— С Рошебрюн.
— Но Греви вернулись уже час назад!
— Мне захотелось спуститься еще раз.
— Одной!
— Нет.
— С кем же?
— С мсье Максимом Пуату.
— Мсье Максим Пуату?! — воскликнула Амелия. — Прими мои поздравления. На кого же ты была похожа, катаясь с молодым человеком, с которым ты едва знакома?
— О, мама! Это клиент гостиницы!
— Студент! — с негодованием произнесла Амелия, едва сдерживаясь от более резких замечаний.
Они были одни в коридоре, однако слуги могли услышать их.
— Ну, положим, студент. И что из этого?
— Я-то знаю, что говорю, — сказала Амелия.
— Если ты знаешь, что говоришь, то Жак ведь тоже студент!
— Но Жак — мальчик из хорошей семьи. А что касается этого Максима Пуату, то я даже не знаю откуда он. А его манеры просто раздражают меня. Отныне изволь избегать подобных прогулок вдвоем с первым попавшимся. В конце концов, ты можешь кататься одна или с группой. Это и приличнее и веселее.
— Хорошо, мама! — послушно ответила Элизабет и вяло опустила руки. Ее мать действительно была очень старомодна и консервативна. Она никак не хотела понять, что отношения между мальчиками и девочками стали уже не такими, как во времена ее юности. Разве веселая жизнь в Межеве не должна была бы излечить ее от устаревших взглядов?
Под взглядом дочери, молча осуждавшей ее, Амелия слегка приосанилась и сказала:
— Теперь иди и приведи себя в порядок. У тебя встрепанный вид, как у дикарки.
Элизабет побежала по лестнице, стуча своими лыжными ботинками. Фрикетта кинулась за ней.
— Не топай, Элизабет! — крикнула ей вдогонку Амелия.
Девушка продолжила свое восхождение на цыпочках. На третьем этаже она толкнула дверь с номером двадцать три. В прошлом году ей пришлось снова сменить комнату, из-за наплыва клиентов. Несколько раз, чтобы не отказывать клиентам, родители велели ей спать в их комнате на раскладушке. Но с начала этого сезона у нее наконец-то был свой собственный особняк, как говорила Амелия. Всякий раз, когда она входила туда, ей становилось легче на сердце оттого, что она чувствовала себя независимой. Все в этой комнате в виде мансарды было выбрано и расставлено ею самой: диван-кровать, кретоновые занавески, ночник в виде подсвечника, этажерка с книгами, секретер, в котором хранились письма и фотографии. Напротив окна росла старая пихта, вершина которой слегка была наклонена в сторону, словно ей хотелось получше разглядеть, что происходит в комнате Элизабет.
Раздевшись до пояса, девушка сполоснулась над умывальником. Теплая вода тихо струилась по лицу, грудям. Элизабет ласкала их твердые округлости массажной перчаткой, и розовые соски резко напряглись. У нее была плотная гладкая матовая кожа. На левом плече родинка. Повернув голову, она могла достать до нее губами. Сполоснувшись, Элизабет слегка взбила свои короткие шелковистые каштановые волосы. Она решила, что выглядит симпатичней, если волосы ее будто взлохмачены ветром.
Никакой пудры! Легкий загар равномерно покрывал ее лицо. Чуть-чуть кармина, чтобы подчеркнуть контуры губ. Сидя на своей подушечке, Фрикетта с обожанием смотрела на свою хозяйку. Элизабет схватила ее, крепко поцеловала за ушами и подумала в этот момент о приглашении, которое ей сделал Максим Пуату. Правильно ли она поступила, отказавшись? «Мовэ-Па» притягивал ее как магнит. Там был отличный оркестр, полно молодежи, прекрасная раскованная атмосфера. Она так любила танцевать, что, кажется, проводила бы все вечера в этом заведении. Но какой же предлог она могла бы придумать для своих родителей, чтобы оправдать свой уход из гостиницы? В конце концов, Максим Пуату не так уж ей нравился, чтобы из-за него выслушивать дополнительный выговор.
Ах, если бы это был Андре Лебреи, с которым она флиртовала в прошлом году, она повела бы себя, вероятно, менее благоразумно. Некоторое время Элизабет оставалась в задумчивости, вспоминая о нем. Потом встала, посадила Фрикетту на подушечку, приподняла наматрасник и вытащила из-под него свои красивые брюки темно-синего цвета. Брюки выглядели отглаженными, с безупречной стрелкой. В коридоре послышались шаги и голоса. Это клиенты расходились по своим номерам. Старая задумчивая пихта покачивала вершиной на ветру. Элизабет тщательно оделась, улыбнулась своему отражению в зеркале и решила, что уж сегодня вечером она будет чрезвычайно любезной с Жаком.
Семейству Греви нельзя было отказать в любезности: на следующий день, после лыжной прогулки с Элизабет, они предложили ей выпить чашечку чая в «Избе» или в «Мовэ Па», и Амелия, которая так их уважала, сразу же разрешила дочери пойти с ними. С нескрываемой радостью Элизабет одевалась перед зеркалом в своей комнате. Ее нетерпение усиливалось еще и потому, что накануне она отказалась пойти туда с Максимом Пуату. Встретит ли она его в баре? Это было бы забавно. Во всяком случае, танцевать она будет, конечно, с Жаком.
Семейство Греви уже поджидало ее в холле. Извинившись за небольшое опоздание, она взглянула на Амелию и прочла в ее глазах гордость. Взгляд матери подтвердил, что она действительно была красива в темно-синих брюках и замшевом пиджаке темно-красного цвета.
— А где папа? — спросила она у Амелии.
— Кажется, на кухне, — ответила та.
Элизабет побежала туда и увидела отца, который разговаривал с шеф-поваром, сидя за столом перед начатым куском ветчины.
— Папа, я ухожу! — воскликнула она. — Сегодня я намерена потанцевать вволю!
Она, явно, пришла некстати. Повар, с лицом, побагровевшим от злости, наверняка получил выговор по поводу ветчины, который он был просто не в состоянии вынести. Пьер взглянул на дочь восхищенными глазами и спросил:
— Для кого это ты так вырядилась?
— Не для кого, для всех! Я так рада, папа!
Она поцеловала отца и упорхнула, присоединившись к Греви, которые уже были на крыльце. На улице в темном и холодном воздухе кружилась искрящаяся снежная пыль. Небо было серым, а от заснеженной земли исходило сияние. Высокие насыпи заледенелого снега возвышались по обеим сторонам дороги. Снег скрипел под ногами. Элизабет хотела заставить Жака побежать наперегонки, чтобы побыстрее добраться до «Мовэ Па». Но они должны были соразмерять свой шаг с шагом его родителей, шедших чинно под руку, боясь поскользнуться. Вот уже появились первые дома деревни. В окнах горел свет, а на крышах лежал толстый слой пушистого снега. Мимо них проехал автомобиль, на колесах которого звенели цепи. На улицах было много народа. Смеющиеся лица отражались в освещенных витринах. Казалось, что колокольня, монастырь, мэрия и старая пузатая башня собрались на одной площади вокруг стола, покрытого снежной скатертью. Перед дверью аптеки высился большой сугроб; тропинка, посыпанная песком, вела от ее порога до выступа тротуара. Напротив старого кладбища стояли в ряд несколько низких и вместительных саней. Кучера в ожидании клиентов постукивали и притопывали ногами на морозе. Застывшие от холода лошади иногда встряхивали головами, и тогда в ночи раздавался чистый звон колокольчиков. Перед дверью «Избы» стоял негр Бубуль в своей красной униформе. Он весело приветствовал Элизабет.
