— Великолепно! — воскликнул Жак. — Вы стали кататься гораздо лучше по сравнению с прошлым годом. Я же просто в отчаянии. Вы видели, как я шлепнулся? Я не могу как следует научиться тормозить ребром от лыжи, когда начинаю поворот, они слишком глубоко врезаются в снег, и я падаю.
— Да? — сказала Элизабет. — Но для спуска с гор иного способа пока не придумано.
На лице Жака появилось выражение нежности и серьезности, что обеспокоило ее.
— Продолжим? — спросила она.
Вместо ответа он с чувством сказал:
— Мне бы хотелось остаться в Межеве на весь зимний сезон.
— А когда вы уезжаете?
— В середине января.
— Это уже решено?
— Почти. В виду того, что я наконец-то сдал экзамены на степень бакалавра, папа хочет, чтобы я участвовал в его делах. А ему обязательно надо быть в Париже к пятнадцатому. Вот видите…
— Мне кажется, что в последний момент он изменит свое решение и даст вам отдохнуть еще несколько дней. По-моему, он такой милый!
— Несколько дней, этого недостаточно, — сказал Жак со вздохом.
Он смотрел на нее с какой-то настойчивостью, не осмеливаясь сказать ничего больше, умоляя ее понять его намеки.
Элизабет пожалела, что он не был постарше и попривлекательнее. Подняв голову, она взмахнула палкой и весело воскликнула:
— Проедем там и выйдем на трассу при входе в лес! Согласны?
— Если вы хотите, — пролепетал Жак.
Она устремилась вперед, описав кривую в девственно чистом снегу. Юноша последовал за ней. Она обернулась:
— Видите, как отлично получается, когда применяешь ребра?
Едва она закончила фразу, как кто-то с воплем пронесся мимо нее, как метеор, едва не сбив ее с ног. За это мгновение она успела узнать Максима Пуату, студента с факультета права, живущего в пристройке гостиницы. Катался он плохо, но с таким пренебрежением к опасности, что казалось, никакое препятствие не может свернуть его с пути. Несколькими метрами ниже его занесло на повороте. Он пригнул колено к лыже, чтобы сделать настоящий телемарк, но в результате покатился кубарем, а потом перевернулся на спине со скрещенными лыжами, растеряв палки. Элизабет подумала, что при падении тот мог пораниться, и подъехала к нему, чтобы оказать помощь. Запутавшись в лыжах, с перекрещенными ногами, с лицом и волосами мокрыми от снега, парень, однако, смеялся.
— Я еще издалека заметил вас, — сказал он, задыхаясь. — Мне хотелось догнать вас. Но я набрал слишком большую скорость! Впрочем, мне никогда не удавалось сделать телемарк, не разбив себе физиономию. Но каков пируэт! Вы испугались, а, мадемуазель?
— Конечно! Как вы неосторожны. Вы не сильно ушиблись?
— Нет, — ответил он. — Я даже хочу продолжить!
— Вам так нравится падать?
— Перед вами, да, — сказал он, весело подмигнув.
— Дурачок!
Элизабет помогла ему перевернуть лыжи и подняться. Он не мог сдержать смех. Глядя на него, она тоже принялась смеяться. Максим был ростом меньше Жака, но более крепким, с квадратным подбородком и открытым взглядом. Снег таял у него за воротом.
— Брр-рр! Стекает! Все равно здорово! — сказал он.
Запыхавшийся и рассерженный, Жак тоже подъехал к ним.
— Поедем вместе? — спросил Максим Пуату.
Отказаться было просто неудобно. Элизабет разогналась, и вскоре ее быстрые лыжи покатились уже не по утрамбованному, а по мягкому снегу, лежавшему на пологом участке склона. Максим Пуату скользил вслед за девушкой, дурашливо крича ей вслед:
— Не так быстро, мадемуазель, а то я опять упаду!
Жак намного отставал от них, скользя осторожно, как новичок. Они въехали в лес, в котором было срублено много деревьев. На опушке просеки высились пихты, черные и влажные, похожие на монахов. На повороте трассы Элизабет остановилась и подождала своих спутников. Мимо нее проехали незнакомые лыжники, одни промелькнули быстро, как птицы, другие помедленнее, то и дело тормозя палками с выражением испуга на лицах. Максим Пуату затормозил и слегка толкнул девушку.
— Извините, — сказал он, — я думаю, что это тоже хороший способ, чтобы остановиться.
— Вы давно занимаетесь лыжным спортом? — спросила она.
— Три года, но никогда больше двух недель подряд. Этого маловато! О, я вижу у вас лыжи из ясеня?
— Да, — ответила Элизабет.
— А не лучше ли гикори?
— Я не знаю. Ясень, по-моему, легче.
Подъехал Жак, и они прервали свой разговор. Он с подозрением взглянул на обоих. Было очевидно, что присутствие Максима Пуату портило ему прогулку. «Уж не ревнует ли он?» — подумала Элизабет. Это предположение позабавило девушку. Она почувствовала себя красивой, неотразимой. Солнце и снег были ее стихией. Сама гора помогала ей околдовать двух юношей. Оттолкнувшись палками, она ускользнула от них в лучистой белизне снега. Юноши пустились за ней вдогонку. Она догадывалась, что оба соревнуются друг с другом в ловкости и смелости, догоняя ее. Оставив их далеко позади себя, Элизабет остановилась на краю расщелины. И вновь Максим Пуату был первым около нее. Он был обессилен, но счастлив. Пот струился по его лицу, обожженному солнцем. Сколько ему было лет? Двадцать? Двадцать один?
— Браво! — воскликнула девушка. — У вас действительно есть способности!
— Когда я один, то катаюсь хуже, — сказал он.
— Почему?
— Потому что у меня нет цели!
— А теперь она у вас есть?
— Да.
— Какая?
— Догнать вас как можно быстрее.
Она услышала, то, что хотела услышать. Но нельзя было допускать, чтобы Максим Пуату сказал ей больше. В таком случае, он нарушил бы очарование этих острых и невинных шуток, позволявших Элизабет ощущать свою власть над юношами, ничего не предлагая им взамен.
— Вам следовало бы снять очки, — прошептал Максим.
— Вот это мысль!
— Я не вижу ваших глаз.
Она помахала рукой Жаку Греви, который, изменив немного свою позу, скользил к ней, стоя на лыжах прямо, по швейцарскому методу. Он снял куртку, связал ее рукавами вокруг бедер и расстегнул ворот рубашки.
— Антуан натер мои лыжи столярным клеем, — проворчал он, остановившись. — Какое, однако, с его стороны свинство!
— Может, вы предпочитаете ехать впереди, — спросила она.
— Чтобы вы из-за меня задержались? Большое спасибо! Нет уж, поезжайте. И не беспокойтесь ни о чем. А я когда приеду, тогда приеду!
Такая пассивность не понравилась Элизабет. Пожав плечами, она сказала:
— Как хотите!
Зато Максим Пуату готов сломать себе шею, только бы следовать за нею. Они поехали рядом, оставив далеко позади себя недовольного Жака. Внизу большая толпа окружала станцию канатной дороги. Деревянная лестница содрогалась под тяжелыми ботинками карабкавшихся на штурм кассы лыжников. Одна кабина, уже нагруженная счастливчиками, взмывала к небесам, другая спускалась, везя словно с сожалением в своей стеклянной клетке смущенного пассажира, не умевшего кататься на лыжах. На обледенелой дорожке появлялись спортсмены; выныривая словно из пустоты, они мчались к площадке, пытаясь как можно эффектнее затормозить резким поворотом перед знатоками. А в другом месте, на отлогих склонах, инструкторы подбадривали целую армию дебютантов, издали похожих на больших неуклюжих мух с толстыми лапами. Максим Пуату предложил сразу же вернуться на Рошебрюн. Но Жак устал. Он решил подождать родителей. Дружба и приличие требовали от Элизабет, чтобы она осталась с ним, но соблазн повторить спуск оказался сильнее. Элизабет встала вместе с Максимом Пуату в очередь лыжников, цепочкой растянувшуюся к дверце фуникулера.
Они сделали еще два спуска. Закат солнца уже обагрил небо, когда они наконец решили вернуться. Крепкий мороз обжигал лицо. У станции канатной дороги стояло лишь несколько лыжников. Жака среди них не было. В том месте, где утром катались новички, снег отдыхал, залечивая свои раны. Кругом стояла тишина. Горы натягивали на себя одеяла синих теней до самых вершин, освещенных последними лучами солнца. Прозвонил колокол. Деревня призывала своих жителей вернуться до наступления сумерек. Смеющиеся и замерзшие лыжницы набились в деревянные, окрашенные голубой краской сани. Кучер накрыл их ноги козлиной шкурой. Из ноздрей старой косматой лошади валил пар.
— Какая прекрасная прогулка! — сказал Максим Пуату. — Что будем делать дальше?
— Вернемся в гостиницу, — ответила Элизабет.
— Вы не хотели бы пойти со мной выпить чаю в «Мовэ-Па»? Потанцевали бы…
Это предложение позабавило Элизабет, и она сдержанно улыбнулась:
— Хотела бы, но, к сожалению, это невозможно. Меня ждут родители. Я и так возвращаюсь слишком поздно.
— Тогда, может быть, в другой раз?
— Может быть.
Они спустились к гостинице на лыжах. Перед дверью Элизабет расстегнула крепления, похлопала лыжами, чтобы стряхнуть с них снег и приставила их к стене. В это время Максим Пуату, которому хотелось поскорее переодеться, катил к пристройке, находящейся пятьюдесятью метрами ниже, по дороге на Глез.
