Вполне были одеты лишь мадемуазель Берта, вся в черном с головы до ног, словно это она носила траур, да еще старая Розали Кеван, та самая, что умеет гадать на картах и на кофейной гуще. Старуха примостилась в единственном кресле; веки у нее, как всегда, были красные.
Бутылок красного вина на столе не было, зато стоял кувшин лимонада, где плавали половинки кружков лимона и кусочки льда.
Люлю, занимавшаяся шляпкой, поздоровалась со мной:
— Как поживаешь, Шарль?
И тут же спохватилась:
— Ой, простите! Сегодня тут перебывало столько народу, что я запуталась, с кем я на «ты», а с кем на «вы».
— Пустяки!
Голос у нее был осипший, и я поинтересовался, не болит ли у нее горло.
— Самую малость. Поэтому я и попросила приготовить лимонад.
И при Бобе в ателье всегда был известный беспорядок. Но пока он был жив, старуха Кеван не посмела бы рассиживаться в кресле, как у себя дома, а уж тем более снять башмаки и поглаживать опухшие ноги. И еще я подумал, что Люлю вряд ли дала бы Аделине свой халатик.
Чувствовалось, что Люлю и мастерицы озабочены массой скопившихся заказов.
— Присядьте, Шарль.
— Я на минутку. Забежал между визитами.
— Кстати, вы не знаете никого, кто ищет машину по случаю? Фраден вчера пригнал нашу из Тийи. В мои годы учиться водить уже поздно, а зря платить за гараж нет смысла. Я лучше уступила бы ее тому, кому она нужна, а не перекупщику, который даст гроши.
— Сейчас мне никто не приходит в голову, но…
— Не к спеху. Если на следующей неделе никого не найду, дам объявление в газету.
Машина ей действительно ни к чему, и она совершенно права, что хочет от нее избавиться. И все-таки это меня покоробило — то ли потому, что Боба похоронили только вчера, то ли потому, что Люлю проявила себя слишком уж практичной.
И тут впервые мне пришла в голову вот какая мысль: а ведь Люлю больше не будет проводить воскресенья в Тийи. На поезде туда не доберешься: во-первых, расписание неудобное; во-вторых, от станции надо идти добрых два километра. Любой, да и тот же Джон, с радостью привозил и отвозил бы ее на своей машине, но мне почему-то подумалось, что для Люлю «Приятное воскресенье» уже отошло в прошлое.
Неделю я не появлялся на улице Ламарка. Как-то вечером после ужина, когда мальчики готовились у себя в комнате к экзаменам, я сказал жене:
— Загляну-ка я к Люлю.
В этой фразе не было приглашения сопровождать меня, и жена это поняла. Сперва у нее вырвалось:
— Вот как!
Потом после довольно тягостной паузы жена спросила:
— Она что, звонила тебе?
— Нет.
— Я подумала, может быть, она больна и попросила тебя посмотреть ее.
— В последний раз, когда я там был, она выглядела не лучшим образом.
Чтобы успокоить жену, я взял с собой саквояж: пусть думает, что мой визит имеет хотя бы отчасти профессиональный характер. Но я понимал, что жене это все равно не понравится и что не сегодня-завтра этот вопрос снова возникнет. Саквояж я оставил в машине и постучал в дверь: я видел, что в ателье горит свет.
Открыла мне не Люлю, а мадемуазель Берта.
— Какая приятная неожиданность! — сказала она. — Хозяйка очень обрадуется.
В комнате была такая тишина, что я не поверил своим ушам. Люлю сидела за столом, на котором лежали карты, стояла бутылка «бенедиктина» и две рюмки.
— Заходите, Шарль. Как видите, я обучаю Берту играть в белот вдвоем.
Сегодня красный халатик был на Люлю. Она с утра не причесывалась, волосы спутались, от дневного пота пудра скаталась шариками, лицо выглядело старым и утомленным.
— Стаканчик белого?
Я сделал знак, что не хочу.
— А «бенедиктина»? Это может показаться невероятным, но Берте он пришелся по вкусу, и каждый вечер мы позволяем себе по рюмочке.
Видимо, Люлю что-то уловила в моем взгляде и нахмурилась. В лице у нее появился испуг. И голос был какой-то не такой, когда она спросила:
— Это плохо?
— Почему плохо?
— Не знаю. Бывают минуты, когда мне кажется, что все смотрят на меня с осуждением. Я еще не привыкла.
Не привыкла быть вдовой? Думаю, сказать она хотела именно это, хоть и не уточнила. Словно боясь молчания, Люлю сообщила:
— Вы знаете, Берта согласилась переехать ко мне.
— Она что, отказалась от своей квартиры?
— Нет, разумеется, оставила за собой. Но туда она заходит только иногда, чтобы прибраться.
Я бросил взгляд в спальню. Там стояла одна кровать. Для второй просто не было места. Мадемуазель Берта сидела над картами, словно ожидая, когда я уйду, чтобы продолжить игру. Вот уж никогда бы не мог себе представить, что она будет играть в белот да еще ликер при этом потягивать. Теперь ей не хватает только закурить! Но разве не удивительней то, что она заняла в постели Люлю место Боба?
— Как ваше горло?
— О, лучше! Я делала компрессы. А как ваша жена?
— Благодарю вас, хорошо.
Я пришел с намерением расспросить о Бобе, но присутствие старой девы меня как-то сковывало.
— В воскресенье мы обе поедем на кладбище — положим на могилу цветы. Я заказала надгробный камень, очень миленький и простой.
И Люлю принялась искать эскиз, который изготовитель надгробий набросал на обороте счета.
— Ну как? Ему бы понравилось, правда?
Жене я солгал. Я сказал:
— Беспокоит меня ее здоровье. Она совершенно не следит за ним. Время от времени надо будет заглядывать к ней и заставлять лечиться.
Интересно, поверила ли мне жена? Может, решила, что у меня виды на Люлю.
На улицу Ламарка я заехал через несколько дней и на этот раз вышел из дому после ужина: мне действительно надо было зайти к больному.
В карты там на этот раз не играли — принимали гостей: Кеван и старого художника Гайара, который что-то доказывал, едва ворочая языком. Я пробыл у них всего несколько минут. Провожая меня через лавку, Люлю шепнула:
— Вы, кажется, недовольны?
— Ну что вы!
— Из-за мадемуазель Берты?
— Уверяю вас, Люлю…
— Я не могу оставаться ночью одна.
— Понимаю.
Я крепко пожал ей руку, чтобы успокоить, и в последний момент она чмокнула меня в обе щеки.
— До скорого?
— Да.
— Правда?
Обещание я исполнил, когда жена и дети уехали отдыхать в Фурра. Я смогу вырваться из Парижа всего дней на восемь-десять в середине августа: находить хорошую замену становится все трудней, и я из-за этого теряю каждый год по несколько пациентов.
Я был прав, решив, что Люлю не станет больше ездить в Тийи. Как-то вечером на площади Клиши я встретил Джона.
— Как Люлю? — поинтересовался он.
— Уже несколько дней не видел ее.
— В прошлую субботу я зашел к ней и предложил отвезти в «Приятное воскресенье». Как я понял, такого желания у нее нет. Похоже, она попала под влияние вонючки, которая с ней живет.
И Джон грустно добавил:
— Не та она, что при Бобе.
Видимо, таково было мнение большинства обитателей улицы Ламарка: я заходил дважды с интервалом в несколько дней и заставал Люлю и мадемуазель Берту одних. Правда, время было летнее и многие наши приятели выехали кто на море, кто в деревню.
Мне удалось поговорить с Люлю наедине. Правда, пришлось набраться терпения. Пришел я около девяти. Почти час мы вяло, увязая в долгом молчании, беседовали о том о сем, и я чувствовал, что Вонючке, как прозвал ее Джон, хочется спать. Ложиться она привыкла рано и вставала чуть ли не первой в квартале, когда еще даже бутылки с молоком у дверей не стоят.
Люлю поняла меня, так что подавать ей знак не было нужды, и мы продолжали беседу, словно и не собирались ее заканчивать. В половине одиннадцатого мадемуазель Берта наконец встала и с недовольной физиономией объявила Люлю:
— Если не возражаешь, я лягу.
Она надеялась, что я уйду, но я сделал вид, что не понял намека.
— Спокойной ночи, доктор. Она очень утомлена, и я не думаю, что ей на пользу ложиться так поздно.
Едва дверь спальни с сухим щелчком захлопнулась, мы с Люлю одновременно улыбнулись и потом еще некоторое время слышали, как старая дева, раздеваясь, что-то бормочет вполголоса.
— Ревнует, — шепотом сообщила Люлю.
— Ко мне?
— Ко всем, кто сюда приходит. Раньше ревновала к Бобу и все время мучалась. А теперь, когда завладела домом… — И Люлю махнула рукой, словно отгоняя докучную мысль. — Не стоит об этом думать. Так все-таки лучше, чем просыпаться ночью в полном одиночестве. Что вы мне хотели сказать?
Люлю захватила меня врасплох.
— Да ничего особенного. Последнее время я много думал о Бобе.
— Я тоже.
— Увидев на похоронах его сестру и племянников, я понял, что значительной части его жизни я просто не знаю.
Люлю все поняла и, когда я уже собрался извиниться за свое любопытство, остановила меня.
— Я знаю, вам хочется расспросить меня. Вы никак не можете понять, почему он покончил с собой, да?
