Она чувствовала едкий, резкий запах — сигаретный дым, но не от обычных сигарет, а от каких-то иностранных, из крепкого черного табака. Услышала щелканье выключателя, когда он подошел к подножию лестницы, и без колебаний нажала на сигнал тревоги. Раздался высокий пронзительный вой, от которого у нее заложило ушные перепонки. Явно то же произошло с грабителем. Он выругался и бросился к выходу.
Несмотря на шум, она вздохнула с облегчением. Зазвонил телефон, она подняла трубку и назвала охраннику свой номер, надеясь, что действует правильно. Сирена умолкла.
— Кто вы? — спросил охранник.
— Миссис Артур Баннермэн.
Последовала пауза.
— В моем списке такой нет, мэм.
— Поищите мисс Александру Уолден.
Снова пауза. — О’кей, мэм. Какие проблемы?
— Никаких. Я просто нажала сигнал тревоги по ошибке.
Она попрощалась и повесила трубку.
Алекса подумала, не позвонить ли Стерну, но не знала, что ему сказать и что он сможет сделать, а кроме того, слегка стыдилась, того, что с самого начала скрыла от него тайны своего прошлого. Рот, догадывалась она, вероятно, способен подсказать ей, как обойтись с Букером, но никто из них не сумеет остановить Роберта, если тот решил ее разоблачить. Если бы только Артур был здесь, думала она. Потом, когда она лежала в постели, которую делила с ним, ее осенило, что он предвидел именно такую ситуацию, и подготовился к ней.
Не потрудившись одеться, она сбежала по лестнице к столу, где только что копался взломщик, нашла адресную книгу Артура и набрала номер Бакстера Троубриджа.
Квартира Троубриджа была старинной и огромной. Недостаток стиля происходил от его избытка, так как мебель многих домов и многих поколений была поставлена здесь так плотно, что трудно было найти, где сесть. Портреты, предположительно фамильные, заполняли стены от пола до потолка, на креслах громоздились стопки книг, на полу пылилось огромное количество ваз старинного фарфора. Повсюду, куда ни глянь, были памятки прошлого Троубриджа, покрытые более или менее толстым слоем пыли.
Сам Троубридж, хотя было всего десять утра, был одет в сливового цвета бархатный смокинг и тщательно отутюженные серые фланелевые брюки, и обут в бархатные туфли с фамильным вензелем, вышитым золотом. До того, как войти, Алекса насчитала по меньшей мере десяток кошек, и судя по запаху, подстилки за ними никто не убирал.
— Извините, что позвонила среди ночи, — сказала она.
— Я мало сплю, так что все в порядке. К счастью, вы не разбудили отца.
— Отца? — На мгновенье она было подумала, не вдет ли речь об одном из котов.
— Он спит лучше меня, — мрачно продолжал Троубридж. — И ест как конь. Но как только он просыпается, то хочет поговорить, и тут уж никому не до сна.
— Сколько же ему лет?
— Девяносто восемь. К счастью, сейчас он спит. Такая красивая женщина, как вы, пробудила бы в нем все худшее.
— Вы за ним присматриваете?
— Отец не доставляет особых хлопот. В основном он сам может заботиться о себе. Кроме того, его… хм… fiancee[42], — Троубридж произнес это слово с глубоким французским прононсом, — тоже живет здесь. Они переехали ко мне, после того, как отец лишился своего дома при последнем разводе.
Алекса уставилась на Троубриджа, гадая, не издевается ли он над ней, и решила, что нет.
— А ей сколько лет?
— Бог ее знает. Я в таких делах не судья. Лет пятьдесят, наверное. — Троубридж наклонился к ней с унылым выражением, его глаза подозрительно заблестели. — Они до сих пор этим занимаются.
— Чем?
— Любовью. — Он, казалось, сейчас заплачет. — У меня этого уже годами не было, а старый козел до сих пор способен, хоть каждый день. — Он положил руку ей на колено. — Иногда я их слышу.
Она отодвинулась. Проблемы Троубриджа ее не касались, так же, как его потребности.
— Мистер Троубридж, — твердо сказала она. — Артур написал мне письмо перед смертью.
— Артур?
— Артур Баннермэн. Мой муж. Мой покойный муж, — поправилась она.
— Ах да. На вас необычайно красивое платье.
— Он велел мне прийти к вам, если у меня возникнут неприятности из-за Роберта.
Троубридж вздохнул.
— Роберт. Знаете, я люблю этого мальчика. Всегда любил.
— Я уверена в этом.
— Если уж быть с вами откровенным, я предостерегал Артура. Я говорил ему, что в его возрасте нельзя жениться на молодой женщине! Но по правде, между нами говоря, я просто ему завидовал. Хотел бы я, чтобы со мной произошло то же самое. Я также предупреждал его, что от Роберта нужно ждать беды, но об этом бы каждый дурак догадался.
— Мистер Троубридж, что именно Артур велел мне передать?
Троубридж смотрел в пространство — одинокий жалкий человек в окружении кошек.
— В мальчике много хорошего, — произнес он. — У меня самого никогда не было детей.
— Мне очень жаль.
— Нет-нет, не стоит. Вспомните бедного Артура. Нельзя сказать, чтоб дети сделали его счастливым.
— Ну, в этом я не уверена. Что я должна узнать?
Троубридж пожал плечами.
— Будь я проклят, если это мне известно. Он мне не сказал.
— Он не сказал вам?
— Нет. Он дал мне что-то для вас, вот и все. «Чтоб использовать по усмотрению», сказал он. Куда же я, черт побери, это девал?
Троубридж принялся рыться, разбрасывая по мере продвижения стопки бумаг, кошек, книги и папки, что-то бормоча про себя в клубах пыли. Из глубины квартиры до Алексы донеслось какое-то кудахтанье, резкий скрипучий смех, сопровождаемый хриплыми женскими стонами. Неужели отец Троубриджа и его невеста «занимаются этим», спросила она себя.
— Ага! — воскликнул Троубридж, и зашаркал назад, сжимая манильский конверт. — Я знал, что найду. — Он церемонно протянул конверт ей. — Может быть, вы останетесь на ланч?
Она покачала головой.
— Боюсь, что нет.
— Возможно, в другой раз?
— Возможно.
Он печально кивнул, словно и не ожидал ничего иного. Потом дотронулся до ее руки, склонил голову и сказал:
— Он был моим лучшим другом.
Он немного помолчал, игнорируя странные звуки, долетавшие из холла.
— Я не знаю, что здесь. Возможно, я мог бы догадаться, но я не хочу знать… если это то, что я думаю. Как бы то ни было, юная леди, будьте осторожны.
Он открыл входную дверь, проводил ее до лифта, и подождал рядом с ней со старомодной учтивостью, которую она высоко оценила, до последнего момента, когда — она уже входила в лифт — он крепко ущипнул ее за зад.
Когда Алекса обернулась, он уже исчез.
В такси, еще чувствуя щипок Троубриджа, она открыла конверт и бросила взгляд на его содержимое. Это был рапорт дорожной полиции штата Нью-Йорк, и как только она прочла несколько абзацев, сразу поняла, что они означают. Артур рассказал ей, что он сделал, дабы спасти Роберта, но в меморандуме полиции штата, написанного сухим бюрократическим стилем, события этой ночи выглядели еще более жуткими. Но, подумала Алекса, не ей судить Роберта. Она знала, что такое — совершить преступление и скрыть это, хотя в ее случае это было сделано другими людьми ради нее. Однако она молча согласилась с историей, которую состряпали шериф, Барт Гримм и ее мать, и впоследствии была вполне благодарна им, хотя и со стыдом.
Она понимала — кто бы понял лучше — панические усилия Роберта спастись, когда его брат был уже мертв. Потребовалась бы большая отвага, хотя, возможно, не самой высокой пробы, чтобы вылезти из-за руля разбитой машины, перетащить тело брата на место водителя и выбраться на заиндевелую насыпь, чтобы позвать на помощь — именно к таким выводам пришел следователь, изучив обломки машины и результаты вскрытия. Роберт был за рулем и пристегнулся ремнем безопасности, что, без сомнения, спасло ему жизнь, Джон был на пассажирском сиденье и не пристегнулся. Учитывая характер его травм, полиция решила, что он никак не мог быть водителем.
Алекса пыталась представить эту сцену — спортивная машина, летящая прямо на легковую, искаженные ужасом лица водителя и его дочери, миг, когда Роберт должен был понять, что ничего уже нельзя сделать, и потом, после катастрофы, когда он лежал в разбитой машине, зная, что его брат мертв или умирает, его решение спастись самому… и конечно, сознание того, что он наконец стал наследником состояния.
Она вспоминала, как это было, когда она смотрела на тело отца, скрюченное у стены, как безжалостно убитое животное, его грудная клетка была распахана двумя пулями, которые она в него всадила, но о ней позаботились другие, тогда как Роберту пришлось заботиться о себе самому.
Она не могла заставить себя обвинять его. «Предоставьте мертвым погребать своих мертвецов», — сказал Бартон Гримм, подобно многим людям находя в Библии оправдание своим действиям, и, конечно, мертвым гораздо легче вынести тяжесть вины, чем живым, так что он, возможно, был прав.
