— Он не мог этого сделать.
— Почему? Он был проницателен. И любил вас. Полагаю, он бросил досье Гримма в огонь, в качестве подарка для вас, а может, и многие другие бумаги. Вероятно, вот почему Барт Гримм был так уверен, что я ничего не найду в судебном архиве — и чертовски беспокоился, что я все-таки начну искать и могу спросить, почему некоторые документы отсутствуют. Но должен сказать, что я согласен с Артуром.
Несколько минут они просидели молча. Ей не нужно было прощение Букера, и она не слишком в него верила, но все равно была ему благодарна.
— Спасибо, — сказала она.
— Но вы не простили себя?
— Нет. Может быть, когда-нибудь прощу. Вы — первый человек, которому я это говорю.
— Думаю, если бы вы все открыли Артуру, он бы сказал то же самое.
— Хотелось бы.
— И вы бы ему доверились?
Она кивнула.
— Я доверяла ему, Мартин. Он был первым человеком — после моего отца, — которому я по-настоящему доверяла.
— Вот почему вы считаете, что обязаны победить ради него?
— Да.
Вид у него был мрачный.
— Я никогда не бывал здесь раньше, — сказал он. — Не важно, как давно ты работаешь на Баннермэнов, все равно остаются вещи, которых ты о них не знаешь. А уж я работал на них, Алекса.
— Знаю.
— Я поставил себя в глупейшее положение. Конфликт интересов. Возможно, мне следует отказаться от дела, оставить де Витту. Я не знаю… Все бросить…
— Вы не должны отказываться, Мартин. Не ради меня.
— Я думаю не о вас. Я думаю о профессиональной этике. За то, что я сижу здесь и веду подобные разговоры, меня могли бы дисквалифицировать. — Он покачал головой, словно не мог поверить, что совершил столь явную глупость.
— Я никому не скажу. Обещаю.
— Что до Ла Гранжа, я просто не знаю, что делать.
— Мартин, делайте то, что вы сочтете правильным. Если вы решите, что должны рассказать Роберту — расскажите ему.
— Что ж, это мои проблемы. Я бы хотел… — начал Букер. Потом замолчал, посмотрел на часы, и встал.
— Чего бы вы хотели?
— Чтоб мы не стали противниками. Для начала.
Она тоже встала. Он формально пожал ей руку и взял портфель.
— Могу ли я дать вам совет? Если у вас есть какие-то другие… небольшие проблемы в прошлом, я бы посоветовал вам закончить сделку немедленно. Роберт раскопает их, рано или поздно, без моей помощи. Назовите цену, договаривайтесь и уходите.
— У меня нет никаких проблем.
— Я слышал… впрочем, неважно, что я слышал. — У двери он задержался. Взгляд его был серьезен. — Если Артур сделал то, что я думаю, не пренебрегайте этим, Алекса. Это был дар любви. Может быть, самый ценный из всех, что он вам оставил. Кто бы мог подумать, что старик способен на такой романтический поступок! — Он отвел взгляд. — Когда все будет кончено, — тихо сказал он, — возможно, мы сможем узнать друг друга немного лучше, поговорить о чем-то ином, кроме состояния Баннермэнов. Я бы очень этого хотел.
Я тоже, подумала Алекса. Чем больше она узнавала Букера, тем сильнее он ей нравился, но ей трудно было даже представить, что насущные проблемы когда-то закончатся. Пройдут годы, прежде чем они разрешатся, если они разрешатся вообще, как утверждает Стерн, а Букер, несмотря на его очевидную симпатию к ней, был на стороне противника.
— Возможно, — сказала она, позволив ему — и себе — мгновение надежды. — Но до этого пройдет много времени.
— Я человек очень терпеливый. И воспринимаю это как проявление сдержанного оптимизма, если вы не возражаете.
Она улыбнулась. — Не возражаю.
— Хорошо. — Он помолчал. — Будьте осторожны, Алекса. Я знаю, что говорю.
Он вышел. В тот же миг, когда за ним захлопнулась дверь, она разрыдалась, как будто стремилась наверстать все годы, что она не плакала, словно сегодня был день похорон отца, и она делала то, что действительно хотела сделать, словно она стояла над могилой Артура, и не сдерживала упрямо свои чувства, чтобы не выказать их перед его родными.
Теперь она знала, как сильно Артур ее любил. Она не предаст его, чего бы это им стоило.
Букер мрачно разглядывал свои ботинки, избегая смотреть Роберту в глаза. Он больше не был уверен, на какой он стороне, впервые в жизни, и чувство, которое он при этом испытывал, было весьма тошнотворным.
— Похоже, она вела совершенно обычную жизнь, — сказал он по возможности твердо.
— Мне следовало послать кого-то другого.
— Роберт, никто бы не нашел того, чего я не нашел. Ничего важного. — Про себя Букер вздохнул. Никогда раньше он не обманывал клиента, тем более члена семьи Баннермэнов. И он чувствовал себя так, словно шел по канату над Ниагарским водопадом.
— Никаких приятелей?
— Школьная футбольная звезда. Я с ним разговаривал. Довольно милый парень, желает ей добра. Послушай, какая разница, даже если бы она переспала с целой командой? Она — не кандидатка в святые.
— Ну, должен сказать, что на это не похоже. А ты ничего не скрываешь, приятель, так, на всякий случай?
— С чего бы я должен что-то скрывать? — Букер надеялся, что его вина не очевидна.
— Представления не имею.
— Я тоже.
— Надеюсь, что нет, — нетерпеливо фыркнул Роберт. — Расскажи мне об этом — как его? — Ла Гранже.
— Что же, это, как тебе известно, типичный среднезападный маленький город…
— Оставь это для путеводителей, Мартин. Я не собираюсь его посещать.
— Я имел в виду, что это типичный маленький город… полный сплетен. Все друг друга знают.
— И каковы сплетни о прекрасной мисс Уолден?
— Ничего особенного. Я разговаривал с ее школьным возлюбленным, парнем по фамилии Цубер.
— И?
— Похоже, они убегали вместе.
— Ага! Это уже сексуальный скандал. Это кое-что.
— Ну, вряд ли это можно назвать сексуальным скандалом. Они успели удалиться только на сотню миль, прежде чем родители вернули их домой. Все были ужасно расстроены. Но я не вижу для этого никаких весомых причин. Все было совершенно невинно.
— Сколько ей было лет?
— Шестнадцать, или около того. Как раз в том возрасте, когда подростки творят такие вещи.
— Ты собираешься выступить как знаток детской психологии? Кончай с этим.
— Ну, вскоре после этого эпизода ее отец умер. Покончил с собой.
— И это ты называешь «обычной жизнью»? Как он это сделал?
— Застрелился. Похоже, это был человек, склонный к депрессии, то, что называется «тип А».
— Ты выводишь меня из терпения, Мартин. Когда мне понадобится психологический анализ, я о нем попрошу. Он покончил с собой из-за того, что она убежала?
— Да, это могло быть решающим фактором.
— Вот почему она никогда не возвращается домой?
— Думаю, так, Роберт. Печальные воспоминания и сильная доза вины. Я говорил с ее матерью. Алекса восприняла смерть отца очень тяжело, но у меня не создалось впечатления, что ее кто-то обвинял, кроме нее самой. Я начал некоторые расследования, но не уверен, что они приведут к тому, что ты ищешь.
— Проклятье, — сказал Роберт. — Я надеялся на нечто большее. — Он вздохнул. — Ты видел газеты?
— Большую часть.
— Невероятный скандал, а? Мы на первой полосе каждой чертовой газеты с рассказом о ее браке. Господи Иисусе, позавчера эта история попала даже на первую полосу этой траханой «Нью-Йорк таймс»! Мы не можем без конца повторять «Без комментариев». Тед Коппел приглашал меня выступить в «Ночной линии». Вокруг моей квартиры толпятся репортеры. По меньшей мере двое нацелились писать книгу об этом. Между прочим, звонил президент.
— Президент Соединенных Штатов?
— Конечно, президент Соединенных Штатов, Мартин. У нас что, есть какой-то другой? Он хотел поблагодарить меня за то, что из-за нас газеты перестали кричать о бюджетном кризисе! Мы стали посмешищем в Белом доме. Звонил даже этот ничтожный лицемер Бо Рэндольф, как будто он все еще член семьи! Подумать только, этот сукин сын, актеришка, без грамма мозгов в его проклятой голове, выдвигается в губернаторы Калифорнии. И, вероятно, победит. Господи!
— А как это воспринимает Элинор?
— Не беспокойся об Элинор, Мартин. Побеспокойся лучше обо мне. Именно у меня настоящие проблемы, а вы все тревожитесь о чувствах Элинор.
— А Алекса? Что она делает?
— К счастью, она до сих пор не обратилась к прессе. По правде, она просто исчезла, но эта таинственность только подогревает аппетит газетчиков. Тем временем я узнал пару интересных вещей — очень интересных. Конечно, если мы начнем забрасывать ее грязью, кто знает, не попадет ли грязь рикошетом на нас? — он рассмеялся раскатистым смехом Баннермэнов. — Прекрасная метафора, достойная политика! Я не должен упускать случая.
