Великая герцогиня Мария-Виктория была также автором и внутреннего убранства замка, а потому английский стиль доминировал в большинстве помещений, где современная мебель соседствовала с предметами старины, привезенными с Востока, прежде всего из Китая, — в этой стране великая герцогиня провела часть своего детства. Здесь также имелись примечательные коллекции ковров, хрустальных ламп и изготовленных в Северной Африке предметов из бронзы и олова. В библиотеке замка Брунштрих, являющейся одним из самых красивых помещений благодаря ее потолкам из резного дерева и стенам, покрытым панелями с богатой инкрустацией, хранилось приблизительно шестнадцать тысяч экземпляров книг и гравюр. Все эти сведения были сообщены мне устами твоего брата, но он при этом не выказал даже капельки гордости за свое родовое гнездо и не похвалился тем, что за несколько столетий ваша семья собрала ценную коллекцию живописи. Он просто рассказывал мне, как экскурсовод в музее, о висевших на стенах многочисленных помещений замка полотнах мастеров различных национальностей и стилей: Караваджо, Хольбейна, Бэкона, Делакруа, Стена, Риберы… Я наверняка сейчас кого-то пропустила. А ты помнишь их всех?
Твой брат, конечно же, упомянул готическую капеллу, примыкающую тыльной стороной к стене замка и посвященную Пресвятой деве Марии, а также хранящийся там дивный запрестольный образ, писаный на дереве, и восемь огромных окон с витражами, которые пропускали более чем достаточно света для того, чтобы три нефа капеллы были красиво освещены.
А в завершение он рассказал мне, что весь ансамбль замка окружен двумястами гектарами леса с огороженной территорией для охоты, где встречаются практически все основные виды животных и растений, характерных для горной местности Центральной Европы.
Все эти сведения, которые Карл сообщил мне, словно какой-нибудь профессор или экскурсовод, пестрели цифрами, датами и прочими подробностями — одновременно и утомительными и интересными. Он излагал их с такой бесстрастностью, что иногда его рассказ становился попросту скучным. Во всяком случае, он не вызвал у меня и половины тех эмоций, которые вызвал потрясающий вид заснеженных лесов, покрывающих весь склон горы и всю долину до самого горизонта. Я впервые смогла насладиться этим видом, когда выглянула из выходящего на балкон окна своей комнаты. В этой комнате, укутавшись в теплый плед и осознавая, что до меня здесь не доберется холод, сковывающий все, что находилось по ту сторону оконных стекол, я — беззащитная перед всем тем, что таилось в глубине замка, — долго не могла заснуть в первую ночь своей резко изменившейся жизни, потому что мне все никак не удавалось побороть в себе настороженность и волнение, которые вызывало у меня все неизвестное.
17 декабря
Я помню, любовь моя, что тогда я, хотя и несколько месяцев готовилась к этому моменту, все чувствовала себя, как рыба, которую вытащили из воды. Как мне следовало поступать, когда в мою комнату входила, чтобы посильнее разжечь огонь в камине и подготовить мне горячую воду для умывания, служанка? Должна ли я была завтракать в строго определенное время? И где? А как одеваться барышне, проводящей свои дни в замке в обществе членов герцогской семьи?
— Добрый день, — послышался из глубины коридора чей-то голос.
Ричард Виндфилд, спускавшийся по лестнице, заметил меня в тот момент, когда я выходила из своей комнаты.
— Добрый день, Ричард, — ответила я, закрывая за собой дверь. — Вы даже и представить себе не можете, как я рада вас видеть!
— А вы себе даже и не представляете, как я рад услышать от вас эти слова!
— Вы, конечно же, подскажете мне, как попасть отсюда в столовую, — сказала я, проигнорировав его реплику. — Я еще не завтракала.
— Как жаль! Вы только что разбили мое хрупкое сердце тем, что ваш интерес ко мне оказался столь прозаичным.
— Так ведь известно же: сначала — материальное, а затем уже — духовное. Мне что-то ни о чем не думается, когда в желудке пусто.
— Ну что ж, тогда вам повезло. Я тоже не успел позавтракать и как раз сейчас и собирался это сделать. Я вас с радостью сопровожу в столовую, — сказал он, жестом предлагая мне взять его под руку — что я тут же решительно и сделала.
— А еще я терпеть не могу завтракать в одиночестве.
— О, как раз по этому поводу можете не переживать. В Брунштрихе остаться в одиночестве не так-то просто.
23 декабря
Я помню, любовь моя, как через пару дней я и сама убедилась, что лорд Виндфилд был прав: в Брунштрихе остаться в одиночестве не так-то просто. Брунштрих чем-то похож на тебя: он боится одиночества, потому что в тишине слышны шепот и крики шатающихся где-то поблизости призраков.
Ричард Виндфилд также должным образом поведал мне о развитии сюжета в трагикомедии, которая называется «Рождество». Будучи, видимо, прирожденным аналитиком, он выделил в ней два основных действа. Первое из них совершалось вплоть до наступления Рождества. Это был так называемый сочельник, и за стол в замке великих герцогов приглашались только самые близкие люди. Ты помнишь этих «самых близких»? Небольшая группа людей, собранная твоей матерью: Карл и ты; лорд Ричард Виндфилд — «третий сын»; графиня Мария Неванович и ее внучка Надя Неванович — невеста Карла, на которой он должен был жениться в следующем году, в апреле; герцог Алоис — твой строптивый дядя и брат покойного великого герцога. Он является строптивым в понимании тех, кто считает, что жить в Бразилии, где он еще в молодости вложил все свои средства в плантации какао, — это экстравагантность. Те же самые люди отзывались о нем как о сумасбродном предпринимателе, безрассудном авантюристе и даже как о человеке, предавшем семью, однако в действительности они всего лишь завидовали его немалому состоянию, которое он нажил благодаря экспорту такого высоко ценимого продукта, каким является какао. Последним человеком, ставшим членом этой небольшой группы, была я. Сидя вместе с этими людьми за столом, я чувствовала себя незаметной среди всего этого великолепия, блеска и романтизма.
Второе действо, как поведал мне в своем специфическом стиле лорд Виндфилд, разворачивалось уже после наступления Рождества. Суть его заключалось в том, что Брунштрих на короткое время превращался в своего рода пристанище для представителей европейской аристократии и преуспевающей буржуазии, одного-двух модных интеллектуалов и, конечно же, нескольких весьма любопытных персонажей, считавшихся асоциальными типами только потому, что они были не такими, как все. Каждый год вы, образно выражаясь, звали к своему столу то какую-нибудь суфражистку[22], которую уже несколько раз сажали в тюрьму за нарушение общественного порядка, то эмигранта, нажившегося на какой-то сумасбродной коммерции, то изобретателя каких-то никому не нужных штуковин, то необычайно красноречивого болтуна, отточившего свое мастерство в уголке ораторов в лондонском Гайд-парке, то даже их всех вместе — просто потому, что они вас забавляли. А еще мне казалось, что вы приглашали этих людей к себе, чтобы над ними слегка поиздеваться.
Первые дни моего пребывания в Брунштрихе стали для меня периодом ускоренной адаптации к новой жизни. Эта группа «самых близких» должна была послужить для меня своего рода учебным лагерем для выработки манеры поведения в обществе, ибо все они, по-видимому, понимали, что, прожив предыдущие годы своей жизни в родительском доме в захолустном андалусийском городишке, я, конечно же, была немного «неотесанной». Поэтому мне приходилось работать над различными фундаментальными аспектами: например, вырабатывать у себя умение поддерживать разговор, почти ничего не говоря; пользоваться во время праздничных мероприятий столами самообслуживания, одной рукой держа тарелку, другой приоткрывая крышки стоящих на этих столах блюд, никогда не выглядеть усталой и всегда иметь про запас парочку остроумных высказываний. Все свободное время я посвящала изучению немецкого языка — конечно же, при помощи преподавателя, прогулкам, нередко в компании с Ричардом, или чтению книг в библиотеке, где я почти каждый день на кого-нибудь наталкивалась. В общем, я никогда не оставалась в замке Брунштрих в одиночестве. Я никогда не оставалась там в одиночестве, если не считать те чудесные полтора часа сразу же после рассвета, в течение которых мне удавалось уединяться в просторной оранжерее, чтобы сделать утреннюю гимнастику.
Однако не удалось мне вдоволь понаслаждаться этим — столь желанным для меня — одиночеством, как его стал нарушать герцог Алоис, который решил уединяться в том же самом месте, чтобы почитать утренние газеты.
— А что это за гимнастика? — полюбопытствовал он сразу же в тот день, когда впервые нарушил мое уединение.
