- Рады встрече. Чрезвычайно рады, - Пальцев предложил гостю скрипучий венский стул довоенного образца, тот сел, положив перед собой обшарпанную зеленую папку с ботиночными шнурками.
- Что будете пить? - оживился Пальцев, справившись с потрясением. Засиделись тут с друзьями в ностальгической атмосфере. "Что сказать вам, москвичи, на прощанье..." Как насчет пива?
- К сожалению, тороплюсь. Умоляю - сан фасон, без церемоний. Забежал на минутку, буквально залетел. Дело, как вы поняли, спешное - камзольный господин пододвинул в центр стола свою папку. - Здесь документы, отражающие суть нашего предложения. Не стану предвосхищать события. Ознакомьтесь, обдумайте все хорошенько и дайте знать. Для заключения договора в Москву прибудет мой шеф.
- Э-э-э... - несколько смутился стремительностью событий Альберт. Нельзя ли слегка прояснить суть дела? - И покосился на Свеклотарова. Тот, демонстрируя полное пренебрежение к иностранцу, явно навострил уши и уходить не собирался. Раскачивался на задних ножках стула, смотрел издевательски, поплевывая в клумбу с астрами.
- Увы! Ни своих полномочий, ни заинтересованную в контактах с вами организацию назвать не могу, - иностранец сделал печальное лицо и развел руками, озадачив русских побочными наблюдениями: француз, везде появлявшийся с переводчиком, в совершенстве владел русским. Причем, и непонятный акцент и хрестоматийные галлицизмы вкрапливались в его речь спонтанно и бесследно пропадали. Вместо затемненных очков, являвшихся неотъемлемой деталью мелькавшего на телеэкране де Боннара, на его переносице косо сидело реликтовое пенсне с треснувшими стеклами. А голос у пятидесятилетнего энергичного мужчины оказался скрипучий, как у электронного синтезатора. И ему он ухитрялся придавать гибкие ноты вкрадчивой просьбы.
- Так вы уж будьте любезны, друзья мои, внимательно изучите документацию. Не затягивайте, и умоляю, соблюдайте крайнюю осторожность.
- Можете не сомневаться, - значительно улыбнувшись, Пальцев прижал к груди потрепанную канцелярскую папку, на которую уже положил глаз Рамзес.
Иностранец обвел присутствующих настороженным быстрым взглядом из-под пенсне, забарабанил нервными пальцами по дубовой столешнице, весело пробормотал: "Ну что-с... Посмотрим, посмотрим". Затем увидел листок, предложений Цитрусова, пробежал глазами написанное и скривился, словно разжевал лимон. В следствии омрачившей узкое чело гостя печали, речь его исказилась грубыми лексическими погрешностями:
- Фи, какой грязный гадость! Конфуз, конфуз воняйт, господа! Позвольте, мы полагали, что ваша организация основана на принципах космополитизма! А что тут я вижу? Это же недорезанный фашизм, товарищи! Не ожидал. Мое профессион дэ фуа, то есть - исповедание веры, мое пуэнт д,онёр - как поняли, дело чести - не позволяйт! Лишают, так сказать, всякой возможности вступить на путь взаимовыгодного союза! Э-эх, голубы, и когда же до вас дойдет, как плохо гадить на свой собственный голова... - С горьким сожаление взглянув на Свеклотарова де Боннар поднялся.
- Вали, вали отсюда, козел вшиворогий! - процедил в след гостю Рамзес, - гнида американская! - саданув кулаком по столу, он резко качнулся, ножки стула с громким хрустом подломились, роняя лидера юных патриотов на декоративный асфальт. В тот же момент бдивший на балкончике амбал вскинул пистолет, выпустил пару пуль, сбивших плакат "Плюй в урну она твой друг". При этом сделал слишком резкий выпад, проломил бутафорский барьер и, роняя цветочные горшки, обрывая веревку с бельем, рухнул вниз непосредственно на распростертый среди обломков венского стула охраняемый объект. Сто двадцать кг чистого веса с высоты пяти метров! Что-то противно хрустнуло, заклокотало, ухнула в утробе амбала порвавшаяся струна. И тишина. В весеннем воздухе дворика задушевно разливались ласковые голоса: "...Дорогие москвичи, доброй ночи! Доброй ночи - вспоминайте нас..."
Альберт и Савватий молча стояли над грудой тел в черной коже. Лежавших живописно прикрывали голубые дамские панталоны и связка натуралистически заношенных носок, прикрепленных к опутавшей тела веревке деревянными прищепками. Голова стража была вывернута столь неестественно, что в переломе шейных позвонков сомневаться не приходилось. Из-под массивного тела охранника виднелись бледная скрюченная рука патриота, словно поднятая в традиционном приветствии "Хайль!" и пара развернутых по чарли-чаплински армейских ботинок. Свеклотаров напоминал цыпленка "табака", распростертого под чугунной плашкой.
- Готовы. Это проклятье Курмана,- скорбно молвил отец Савватий, сложил ладони и забормотал нечто подобающее случаю из духовной практики.
- Это урок истории. Шовинизм не пройдет! - вдохновенно изрек Альберт и огляделся, ища глазами иностранца. Де Боннара и след простыл, что можно было понять в сложившейся ситуации. Зато у киоска "Пиво-воды" появился личный секьюрити Пальцева Юран. На свободном от мыслей лице парня играл здоровый румянец, крепкие челюсти без устали молотили жвачку "Орбит".
- Убери здесь, - поморщился Альберт. - Напакостили перед самым ужином.
- Живенько организуем, - Юран подхватил за ноги тело амбала и поволок в "кулисы", не переставая жевать и двигаясь в заданном вокалом ритме. "А когда по домам вы отсюда пойдете, как же к вашим сердцам подберу я ключи? Что бы песней своей помогать вам в работе, дорогие мои москвичи..." Может, диск сменить? Здесь Витас больше подходит.
- Отставить музыку. Куда иностранец делся? - нахмурился Пальцев, восстанавливая мизансцену со столом и двумя стульями.
- Прошмыгнул на выход и сказал, что вы меня вызвали, - справившись с первым пострадавши, Юран взялся за Свеклотарова. - Будут захоронены в соответствии с ГОСТОМ. - Он хохотнул, обозначив обычное место погребения "отходов" - городскую свалку.
- Ловкий мужичек! - наконец собрался с духом Пальцев, думая о визите Шарля. А папку с документами все же оставил! К чему сей сон? - Покряхтел, пошерстил челку, обмозговывая случившееся, развязал тесемки, сосредоточился на машинописном тексте, отпечатанном под синюю копирку. Озадаченно перелистал страницы, заглянул в конец и устало вздохнул: - Похоже, шантаж.
- Зря стараются. И на старуху найдется проруха, - отрубил Федул, воспринявший иностранца сразу же с большой настороженностью.
- Ты вот что, батюшка, просмотри бумаги внимательно. Здесь, кажется, по твоей части. Следи за текстом, возможна шифровка. Завтра доложишь. Пальцев пододвинул папку своему немногословному собеседнику. Только к себе не ходи. Здесь ночуй, на верху все свободно.
- А с ужином как?
- В самый раз попоститься. А меня, уж извини, ждет встреча с прекрасным, - Пальцев сорвал с "клумбы" желтую астру и вдел ее в петлицу тысячедолларового пиджака.
Глава 4
В маленьком, но чрезвычайно комфортабельном номере клубных апартаментов, отец Савватий на скорую руку перекусил экзотическими фруктами и уселся за письменный стол. Зажег солидную настольную лампу, выложил на зеленое сукно стопку листов из ветхой папки и в недоумении переворошил их. Документами тут и не пахло. Машинописным образом, даже не на компьютере, был не слишком профессионально набран текст, который, скорее, относился к художественному, чем к деловому жанру. Повествование смахивало на роман из дореволюционной жизни, в котором действовал какой-то оперный тенор, его раскрасавица дочка и боевитый ухажер - артиллерийский офицер. Тенор пел, ухажер ухаживал, а между тем надвигалась гражданская война и на Россию пер немец.
Все больше озадачиваясь, Федул тщательно осмотрел картонную папку, надорвал для изучения угол, проверил бумагу на свет и решил, что имеет дело либо с очень изощренной шифровкой, либо с наглым надувательством. Размышляя и откусывая сочную грушу, отец Савватий еще раз пролистал страницы и споткнулся на вопросе, который его заинтересовал.
"...Кто ты и зачем? Что, задумался? Не поймешь, как не тщись. Измучившись сомнениями, ты успокоишь себя присказкой: время покажет, время рассудит. Время все расставит по своим местам, объяснит, кто прав, виноват, кто друзья, кто враги. А главное - оно определит, но потом, уже после того, как можно что-либо исправить, кто ты есть сам и как провел на земле отведенный тебе срок...
Так думал преподобный отец Георгий дождливой мартовской ночью 1930 года. Хотя полагалось ему и по натуре и по званию вывести совсем другую формулировку - Бог поймет, Бог и рассудит. Не справлялся, видать, с осмыслением бурного бытия слабый человеческий разум. И вера, выходит тоже, не справлялась?
Сторожка, служившая обиталищем отца Георгия, находилась в цокольном этаже громадного, темного и пустого Храма. Как ни крепил отец Георгий свой дух молитвой, как ни повторял себе, что даже в богооставленной стране не может опустеть дом Господен, не должны впустить мрак его своды, страх не отступал, а сомнения одолевали с бесовской яростью. И наступали, давили стены коморки, а в горле, тесня дыхание, застревал крик. Тогда со свечей в руке он обходил Храм - пустой, гулкий, смотрел, как метался по ликам святых бледный свет, вдыхал запах сырости и тления, вытеснивший благовоние ладана и восклицал:
