— Господи, зал забит под завязку! — воскликнула она. — Быстрее, моя крошка, идем к кулисам! Господин директор порекомендовал мне за тобой присматривать. Он видел тебя недавно и говорит, что ты совсем расклеилась!
— Я готова, — заявила Эрмин. — Держи, Лиззи. Эта роза для тебя!
С этими словами она вышла, адресовав Дюплесси ироничный взгляд. По дороге к сцене молодая женщина старалась поскорее забыть поцелуй, украденный у нее импресарио.
«В этом кругу это ничего не значит, не должно значить!» — повторяла она про себя.
К ней вернулся мандраж. Ей снова захотелось убежать. Но она подумала о маленьком Жореле, который сказал, что ее голос исцеляет. Эрмин поняла, что ее призвание — во время представления стирать все печали и страдания с души и тела своего слушателя. В глубине души она посвятила сегодняшнее выступление этому мальчику, и все сразу стало понятным. Да, она была права, что сделала выбор в пользу пения, она сможет вызвать у слушателей эмоции, которые заставят их позабыть обо всех заботах, боли, а иногда — даже о драмах, переживаемых ими. Это обязанность любого артиста. Благородная обязанность…
Несколько минут спустя она перевоплотилась в Маргариту, прядильщицу шерсти.
Для Лоры, Бадетты, Мирей и Жослина опера стала лакомством, настоящим праздником. Они с самого начала представления восхищались исполнителями, но пение Эрмин привело их в неистовый восторг. Никогда ни одно произведение она не исполняла с такой легкостью. Ее мастерство, в котором было много инстинктивного, граничило с чудом благодаря полученным урокам и несчетным часам работы. Молодая женщина общалась с публикой, даря ей возможность прикоснуться к совершенству, околдовывая ее…
В зрительном зале люди любовались этой юной Маргаритой, стройной и грациозной, с голосом, удивительным в своей прозрачности и силе. Исполнительница была не только красивой и молодой, чего нельзя сказать о большинстве оперных певиц, часто женщинах зрелых и пышнотелых, но еще и необыкновенно правдоподобной. Ее голос звучал не жеманно и не мелодраматично — он тек, ясный и кристально чистый, как быстрая вода горной реки. Ее ослепительно прекрасное лицо излучало искренность, правдивость, прелесть. Ее талант казался безграничным. В конце каждого акта звучали оглушительные аплодисменты.
Последняя сцена стала апофеозом: заключенная в темницу Маргарита отказывается от содействия демона и своего возлюбленного Фауста, призывая на помощь небесные силы. Казалось, Эрмин вложила в эту роль всю себя. В длинной белой тунике, с распущенными волосами, она протягивала руки в цепях к небу и душераздирающим, полным отчаяния голосом призывала небесных ангелов. Несколько человек в зале вскочили на ноги.
Знаю, как я низко пала,
Но ты, Господь, прости паденье!
Вам, ангелы мои святые, я душу отдаю,
Меня спасите вашей силой!
Прости меня, Творец, помилуй!
Когда упал занавес, все присутствующие в зале в едином порыве встали. Последовала сумасшедшая овация. Это был настоящий триумф. Крики «Браво!» не стихали. Эрмин и другие артисты вышли на поклон, но их никак не хотели отпускать.
— Господи, спасибо! — выдохнула заплаканная Лора. — Жосс, это наша девочка, ты отдаешь себе отчет?!
— Конечно! Я задыхаюсь от гордости! — восторженно отозвался мужчина.
— Это просто поразительно, — сказала Бадетта. Глаза ее блестели от волнения. — Как я за вас счастлива!
Мирей тоже плакала. История Фауста и Маргариты произвела на нее большое впечатление, и она очень гордилась Эрмин.
— Это наша Мимин! — повторяла она. — Всеблагой Господь, как ей хлопают!
Никто из сидящих в ложе не заметил исчезновения Шарлотты. Несколько минут назад туда заглянула Лиззи и увела девочку с собой. В итоге всеобщему удивлению не было предела, когда на сцену выбежал маленький мальчик с букетом цветов. Ребенок, в штанишках из оленьей кожи с бахромой и такой же рубашке, черноволосый и смуглый, бежал в свете прожекторов. Он смотрел на женщину в белом. В ней он узнал свою маму, по которой так долго скучал. Артисты расступались, чтобы дать ему пройти, а он кричал тоненьким голоском: «Мамочка!»
Эрмин вскрикнула и бросилась к сыну. Она обнимала его и покрывала поцелуями, испытывая бесконечное, исступленное счастье. Картина была такой очаровательной, такой необычной, что большинство решило, будто это инсценировка. Повисла короткая тишина, потом грянул гром аплодисментов, еще более неистовый, чем раньше.
— Как он похож на Мукки! — воскликнула Лора, приподнимаясь в нависающей над залом ложе.
— Но это он и есть! — удивился Жослин. — Тошан приехал — это единственное объяснение!
Эрмин не задавалась никакими вопросами. Она обнимала сына, позабыв обо всем на свете.
— Мамочка, — повторял мальчик, — мамочка, любимая!
Понадобилось время, прежде чем молодая женщина осознала, что означает присутствие в театре ее сына. Кто, кроме Тошана, мог привезти его в Квебек? И купить парниковые розы с опьяняющим ароматом? Она встала и ускользнула за кулисы, прижимая мальчика к груди.
— Больше я тебя не оставлю, мое солнышко! — прошептала она. — Но где папа? Скажи!
К ним торопливым шагом приблизилась Шарлотта. Мукки протянул к ней ручонки. Похоже, девочке он обрадовался не меньше, чем матери.
— Где Тошан? — спросила Эрмин. — Шарлотта, ты его видела?
— Нет! Лиззи постучала в дверь ложи, и я к ней вышла. У нее на руках был Мукки с букетом. Она попросила вывести его на сцену, сказала, что это идея твоего мужа. Значит, Тошан где-то здесь.
Обезумев от радости и в то же время с трудом веря в такое счастье, Эрмин бросилась в свою гримерную. Там она чуть не столкнулась с отцом и матерью, сияющими от счастья.
— Браво, дорогая! — воскликнула Лора. — Это было великолепно! Все идет как нельзя лучше! Мукки произвел сенсацию, и, наверное, Тошан тебя простил. Да и как может быть по-другому, если он услышал, как ты поешь? Твой муж с минуты на минуту постучит в дверь!
Эрмин надела свою шубку, натянула сапожки. Дрожащая, с отсутствующим взглядом, она словно пребывала в состоянии транса.
— Я знаю Тошана, он наверняка уже на улице! — заявила она. — Если бы это было не так, он бы уже пришел. Лиззи объяснила бы ему, где меня найти. Я не хочу, чтобы он ушел, вы понимаете? Я хочу его догнать!
— Об этом даже не думай! — возразил Жослин. — Ты вся разгоряченная, а на улице мороз, ты сразу простудишься. Тошан не стал бы ехать в такую даль, если бы не собирался с тобой помириться. Я его найду. А ты оставайся здесь. И сними этот костюм!
— Нет, папа, только не ты! — взмолилась она.
— Это еще почему? — спросил Жослин.
Изнуренная, нервная, Эрмин уступила. Она не знала точно, в чем именно Тошан обвиняет ее отца. Повисла атмосфера паники. Октава Дюплесси, который пришел справиться об Эрмин, тотчас же выставили за дверь, чтобы дать ей время переодеться в вечернее платье. К входу гримерной приносили все новые букеты; пришел директор Капитолия. Эрмин, спрятавшись за ширму, всем отвечала, что никого не хочет видеть, кроме некоего Тошана.
— Это ее муж, ее большая любовь, — объясняла Бадетта любопытствующим посетителям, которых не пустили в гримерную.
Добросердечная журналистка радовалась, попав в ситуацию, похожую на те, которые она описывала тихими одинокими вечерами. Она попросила Лиззи поискать за кулисами, в коридорах и в баре красивого мужчину-метиса, разумеется, одетого в индейскую одежду.
— Но я его видела! — заявила та. — На нем были черное пальто, шляпа и галстук. И никакой он не дикарь с севера! Хотя у него и вправду длинные волосы, красивые, черные как вороново крыло, собранные на затылке. Теперь я лучше понимаю тоску нашей дивы. Было бы мне лет на тридцать меньше, я бы тоже в него влюбилась!
В это время Жослин объяснял ситуацию Дюплесси. Потом они оба тепло оделись и вместе покинули театр через служебный выход.
— Нужно привести Эрмин ее мужа, — вздохнул импресарио. — Иначе придется отменить предстоящие выступления. Она либо заболеет, либо бросится искать его на другом конце страны!
— Вы думаете только о своей выгоде! — проворчал Жослин.
— Это моя работа! Я имею определенный процент, и в этом нет ничего постыдного. Мне все равно, какими средствами мы осчастливим влюбленную женщину, лишь бы она успокоилась!
— Моя девочка вас не подведет.
Они разошлись в разные стороны, чтобы осмотреть окрестности Капитолия. Оба заглядывали даже в окна близлежащих кафе.
В заснеженном, украшенном по случаю зимних праздников разноцветными огнями Квебеке, несмотря на поздний час, царило оживление. Не обращая внимания на холод, зрители обсуждали увиденное прямо перед театром. Неподалеку стояли припаркованные такси. Тошан спрятался в тени крыльца одного из домов. Он смотрел на блики света от фонарей, но не видел ничего, кроме картины, навсегда запечатлевшейся в его сердце — Эрмин на сцене. Она больше не была его женушкой-ракушкой, какой он увидел ее в их первую брачную ночь, и тем более робкой четырнадцатилетней девчушкой, с которой он познакомился однажды зимним вечером в Валь-Жальбере. Она не походила и на прекрасную любовницу, не зная стыда, отдававшуюся ему в хижине на берегу Перибонки. Он был поражен ее выступлением, которое наблюдал с галерки, где располагались самые дешевые места.
