— Присаживайтесь, мадам, — сказал высокий лысый мужчина. — Позвольте представиться: Робер Боваль. Я руковожу этим учреждением. А это полковник Демаре, из BCRA[72] — секретных служб «Свободной Франции». Не удивляйтесь, что я не боюсь раскрывать его личность, поскольку ваш супруг, лейтенант Дельбо, находится в этой больнице, и для меня это большая честь. Полковник Демаре должен проследить за вашим возвращением в Канаду. Судно-госпиталь «Канада» отплывает из Бордо послезавтра. Вас доставят туда вечером. У вас с мужем будет отдельная каюта.
Пораженная, Эрмина несколько секунд молчала, затем принялась горячо благодарить директора:
— Какая замечательная новость, месье! Как вам выразить мою благодарность? И вас тоже, полковник, я благодарю, но хочу уточнить, что я не знала, чем конкретно занимается мой муж. Я приехала во Францию только в начале месяца.
— Я в курсе благодаря Октаву Дюплесси, — ответил сотрудник секретных служб. — Вы сыграли важную роль в Париже, мадам. Вам это может показаться ничтожно малым, но иногда в подобной борьбе приходится использовать иное оружие, не только тяжелую артиллерию. Пока вы пели для некоторых высших чинов немецкой армии, «воины тени» могли печатать листовки или переправлять еврейские семьи практически под их носом, в подвале кабаре, где вы выступали. Кстати, Дюплесси слишком любил рисковать: он следовал своему вдохновению, что не всегда было разумно.
— Значит, он мне не солгал! Я служила просто для того, чтобы отвлечь оккупантов.
— Можно и так сказать.
Оба мужчины украдкой любовались ею. В белом халате, с волосами, собранными в хвост, она совершенно не задумывалась о своем внешнем виде и о своей притягательности. Однако в сумраке комнаты она вся сияла, с молочного цвета кожей, розовыми губами и лазурным взглядом.
— Не могли бы вы рассказать мне, что произошло в Монпоне? — продолжил военный. — Мы знаем, что Ксавье Дюбуа проговорился под пытками, и предполагаем, что после этого он был депортирован. Но след Дюплесси, одного из наших лучших людей, потерялся. Почему вы приехали в Монпон?
Глубоко взволнованная, она в деталях рассказала об их побеге из Парижа, но запнулась, когда настал момент объяснить, как они узнали, что Тошан находился в Монпоне.
— Октав получил информацию, — солгала она, понимая, что будет выглядеть нелепо, рассказывая о даре ясновидения Кионы.
— Да, разумеется, — вздохнул Демаре. — Люди, скрывавшие вашего супруга и лечившие его, принадлежали к небольшой подпольной организации. Я имею все основания полагать, что еврейской женщиной, убитой в Монпоне, была Симона Штернберг, муж которой работал врачом в Париже, перед тем как, по всей видимости, был депортирован.
Эрмина быстро поведала о трагической развязке их побега. Ее голос дрожал, когда она описывала, как полицейские избивали Жанину и Дюплесси.
— Спасибо, мадам, — без видимого волнения отрезал полковник. — Совсем скоро вы и ваш муж отплывете на родину. До этого дня прошу вас не покидать больницу ни под каким предлогом. Сестры достанут вам одежду. Вас разыскивает милиция. Дюплесси не проговорится, в этом я уверен, но его спутница может назвать имена.
Во время разговора директор нервно барабанил пальцами по полированной поверхности своего стола. Роже Боваль жил в постоянном ожидании ареста. Через его учреждение прошло огромное количество раненых и сбежавших из французских лагерей пленных.
— Желаю вам хорошо добраться до дому, дорогая мадам, — подвел итог полковник Демаре. — Учитывая тяжесть состояния лейтенанта Дельбо, он освобожден от своих обязанностей. В Канаде он сможет ходатайствовать об административной должности в армии. Мы за этим проследим.
Оробевшая Эрмина молча кивнула. Эти «воины тени», как их называли, поражали ее своей смелостью и самопожертвованием.
— Говорят, вы великая артистка, оперная певица, — сказал ей директор больницы. — Сожалею, что не могу насладиться вашим пением. Это было бы слишком рискованно, учитывая ситуацию. Эсэсовцы регулярно являются сюда проверять личность наших пациентов. Но не тревожьтесь, я ручаюсь за вашу безопасность и безопасность вашего супруга.
Они еще некоторое время обсуждали подробности предстоящего отъезда. Эрмина потеряла нить разговора, одержимая только что услышанным именем: Симона. Она всем сердцем жалела несчастную и ее сына, но воображение распалялось вокруг этого необычного имени, и Симона представала перед ней красивой и героической женщиной, наделенной тысячей достоинств.
Это не продлилось долго. Как только она вернулась в палату, где лежал недвижимый Тошан, этот крошечный червячок ревности перестал ее донимать. «Мы возвращаемся домой. То, о чем я так долго мечтала, вот-вот сбудется! Я увезу своего любимого мужа в Лак-Сен-Жан, а там мы забудем о войне. Мы будем любить друг друга как раньше, и даже сильнее, чем раньше».
В коридоре она встретила молодую монахиню, с которой успела подружиться, сестру Женевьеву.
— Сестра, какая радость! Мы возвращаемся на родину, в Канаду. Скажите, я могу позвонить своим родителям, чтобы успокоить их и предупредить о нашем приезде?
— Конечно, пойдемте. В секретариате на втором этаже есть телефон. Только говорите быстро и никаких подробностей — таково правило.
Лора, завтракавшая в гостиной, проворно вскочила со своего места, когда металлический звонок телефона разорвал утреннюю тишину. Часы показывали восемь часов. Она чуть не лишилась чувств от радости, услышав в трубке голос Эрмины.
— Мама! Мы будем дома через три или четыре недели, — сказала ее дочь. — Я позвоню тебе из Квебека. Главное, скажи об этом детям.
И все. Эрмина повесила трубку. Мирей пришла за новостями, заинтригованная ранним звонком.
— Мадам, надеюсь, ничего серьезного? Вы так побледнели!
— Это Мимина. Она возвращается! И вместе с Тошаном, как я поняла. Похоже, ей было некогда, но она сказала: «Мы будем дома», а потом: «Главное, скажи детям». Думаю, она не могла свободно говорить. Господи, Мирей, я так счастлива! Пойду расскажу новость Жослину.
— А я испеку вам сладкий пирог! А вечером, мадам, нужно будет открыть бутылочку сидра!
— Делай как знаешь, — ответила Лора, которая была уже на середине лестницы.
Ее охватило невероятное счастье. Эрмина возвращается со своим мужем, а это значит, что все встанет на свои места, тревога исчезнет, и все они смогут свободно дышать и спокойно спать. Войдя в свою спальню, она раздвинула шторы. Киона тут же проснулась. Теперь у девочки была своя кроватка неподалеку от двуспальной кровати супругов. Жослин предпочитал знать, что она рядом.
— Что случилось, Лора? — спросила Киона, потирая глаза.
— Да, что это еще за суматоха? — проворчал Жослин, наполовину зарывшись под одеяла.
— Эрмина и Тошан возвращаются домой, — ответила Лора, дрожа от возбуждения. — Она мне позвонила! Они спасены, оба! Я вся измучилась от тревоги за них!
Губы Кионы тронула легкая улыбка. Она зевнула и потянулась, прежде чем встать с постели.
— Сегодня утром я возвращаюсь на занятия, — решила она. — Я больше не чувствую себя усталой. Папа, я могу пойти и рассказать новость Мукки и близняшкам?
— Рассказать о чем? О том, что тебе стало лучше?
— Да нет, про Эрмину с Тошаном, — засмеялась девочка.
Лора заметила, что Киона снова вела себя соответственно своему возрасту. Ей больше нравилось видеть ее такой — лукавой и веселой.
— Конечно, беги, — ответила она, не дожидаясь ответа своего мужа. — Сегодня у нас праздник.
Порт Бордо, четверг, 1 апреля 1943 годаЭрмина удостоверилась, что Тошан с комфортом размещен в каюте корабля-госпиталя. Медсестра из больницы Сент-Андре сделала ему укол обезболивающего за полчаса до посадки на борт, и сейчас он спал.
— Отдыхай, любовь моя. Я пойду подышу на палубу.
Она знала, что он не слышит, но желание общаться с ним было сильнее ее, словно этот красивый мужчина с восковым цветом лица, неподвижно лежащий на койке, был таким же, как прежде. «Я тешу себя иллюзиями, — подумала она, выходя в узкий коридор с дюжиной дверей, расположенных друг напротив друга. — С каждым днем становится только хуже. Он со мной даже не разговаривает!»
Это началось в понедельник утром, когда она бросилась к нему, после того как коротким звонком предупредила своих родителей, что они возвращаются в Квебек. «Я была так счастлива! — вспоминала она. — Подойдя к шторке, закрывающей его кровать, я услышала разговор. Бог мой! Тошан говорил твердым, звонким голосом. Он спрашивал у медсестры, когда он сможет встать!»
Одно только воспоминание об этом тягостном для нее моменте заставило ее вздрогнуть от глухого гнева. Она снова увидела себя, отдергивающую шторку с грустной улыбкой на губах. «Я сказала ему: “Замечательно, милый, наконец-то ты можешь говорить!”»
