Мухаббат выхватила у него из руки треугольничек, даже спасибо не сказала, развернула, позабыла обо всём на свете. Сперва буквы прыгали перед глазами, мельтешили, чуть погодя стали складываться в слова, явился смысл слов…
Любимая, хорошая моя!
Три месяца прошло с небольшим, как расстались мы, а кажется — будто годы! Очень, очень не хватает мне тебя, Соловейчик. Да что поделаешь — война! Фронт всё ближе, ближе подкатывает. Бои гремят где-то под Сталинградом и неподалёку от нас — под Моздоком. Видать, скоро и моя очередь придёт принять боевое крещение.
И ты знаешь, я убеждён, что буду воевать достойно. Фазыл и другие ребята говорят, что во мне просыпается вояка. Что ж, очень хорошо. А пока мы продолжаем усердно заниматься боевой подготовкой. Погода стоит мозглая, утрами прохватывает морозец. Вчера на рассвете лейтенант Смирнов вёл наш взвод на полевые занятия. Мы все до того продрогли, что попросили командира скомандовать: «Бегом — марш!»
Собственно, я, пожалуй, перегнул, говоря о морозце. О каких морозах можно толковать в октябре? Просто холодно, и ещё дуют пронизывающие до костей ветры. Мёрзнем, короче говоря. Только наш лейтенант Смирнов, белокурый сибиряк с голубенькими, как у фарфоровой кошечки, глазами (кошечка на моём письменном столе, взгляни) и в ус не дует, (Усов у него, между прочим, нет. У русских друзей «в ус не дует» — значит всё ему нипочём). По утрам моется по пояс холодной водой, фыркает, разотрётся вафельным полотенцем и словно из парной вышёл! Румянец во всю щёку. Его примеру следует Фазыл. Но у моего друга не так лихо получается. Всё-таки он мёрзнет не хуже нашего.
Вывел пас лейтенант в поле, заняли мы позицию, вдруг появился капитан Дмитриев, наш ротный командир, сказал что-то Смирнову. Лейтенант откозырял капитану, да пак завопит: «В колонну по четыре стано-о-ви— ись!» — и повёл назад, в училище. Пришли мы домой (вот видишь, стал я казарму домом называть!), а тут шум, гам. Один говорит «На фронт нас, мальчиков, отправляют!», другой шепчет: «Училище в другой город переводят», третий хихикает: «Чего всполошились? Дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут!»
Немного погодя комбат майор Белоусов собрал в штабе всех командиров, а ещё немного погодя сообщили нам, что учёба наша кончилась, у кого какое звание было, с ним и остаётся. Вот тебе и «меньше взвода не дадут!». Ещё как дали. Тут же повели нас в баню, после баш ротный старшина выдал повое обмундирование. На роту каким-го образом пришлось два полушубка, вместо шинелей. Смотрю, старшина ухмыляется и протягивает полушубок: «А это тебе, Шакиров, от капитана Дмитриева подарок в честь приближающегося праздника Октября». «Не надо мне шубы, — отвечаю. — Мне как всем». «Прекратите пререкания! — цыкнул старшина, а глаза его смеются. — Приказ командира — закон для подчинённого. Вы и товарищ ваш, Юнусов, — люди южные, к солнышку привыкли. Ротный и приказал: выдать! Вот я и выдаю. Попятно?»
Что оставалось делать? Взял. Фазыл чуть не плакал от стыда и тоже взял. Опытные вояки улыбаются: «Да что вы, чудаки, расстраиваетесь. Зима на носу. Радоваться должны полушубкам. Спасибо потом скажете ротному».
Примерил я полушубок — вроде ничего: удобно, тепло, только вот с непривычки меховой воротник шею щекочет. Тут подкатился ко мне Карпаков, разбитной такой парень. О нём даже лейтенант Смирнов говорит, мол, Карпаков у палец в рот не клади — вмиг откусит. Это поговорка русская, дескать, человек со смекалкой, быстрый на решения. Карпаков мне предлагает: «Махнёшь полушубок на шинель?» Я согласился было, но старшина как гаркнет на Карпакова!.. Двинулся я со своим полушубком в казарму, захожу и вижу такую грустную картину: сидит Фазыл на койке, на коленях у него полушубок, голову уткнул в ладони. Я— к нему: «Не горюй, — утешаю.
— Полушубок потеплее шинели. Хороший человек наш капитан!» Фазыл отвечает, чуть не плача: «Чёрт с ним, с полушубком. Чёрствая у тебя душа, Рустам, коли о Кате забыл».
Тут только я сообразил, в чём дело, почему дружок мой грустит. Стыдно стало. Говорю Фазылу: «Ты хоть бы в город отпросился попрощаться».
Фазыл посмотрел на меня, как на дурачка: дескать, за кого ты меня принимаешь, неужели думаешь, что эта гениальная мысль не приходила мне в голову? Но вслух Фазыл сказал другое: «Увольнения в город запрещены». — «Тогда записку Кате напиши». Фазыл вытащил из нагрудного кармана гимнастёрки приготовленную им записочку. «Спасибо за мудрый совет, — отвечает. — Но как её отправить?» — «Пошли к ограде, мальчишку какого-нибудь попросим сбегать».
Долго мы торчали возле ограды. Как назло — ни одного мальчугана! А пожилых людей совестно тревожить. Совсем отчаялся Фазыл. Но тут на его счастье показалась старушка. Увидела нас, остановилась: «Кого ожидаете, касатики, али дело спешное? Вид у вас нетерпеливый». Дружок мой от радости совсем язык потерял. Даже заикаться стал, право, не вру! Пришлось мне суть дела объяснить.
Старушка переполошилась, заохала. Схватила записочку, побежала, если, конечно, можно назвать её старческую трусцу бегом. Но и на этом великое спасибо.
Фазыл от нетерпения губы кусает в кровь, честное слово! Минут через двадцать появилась наша старушка. Дышит, как загнанная лошадь, пар от неё валит: «Эх, касатики!.. П-пришла-а, а там н-никого-о дома нема!» Застонал Фазыл от горя, спрашивает: «Бабуся, записку-то хоть оставили?» «Никак нет! — по-военному отвечает старая. Увидела перекошенное горем лицо моего друга да как запричитает: — что же это такое я, дурёха, наделала?! Как же это! Да я вмиг слетаю…»
Мы так расстроились, что и сами не сообразили вернуть старушке записку. Точнее — это я не сообразил. А Фазыл сообразил, однако, постеснялся старую женщину второй раз гонять.
Представляешь, какая чепуха получилась? Фазыл бродил по казарме темнее тучи. От обеда отказался, хоть это у нас и не положено. ЧП называется, чрезвычайное происшествие. Но Фазыл отказался от обеда тайно: отдал ребятам свою порцию, а сам сделал вид, будто пообедал. Даже в зубах демонстративно ковырял, хитрец! Записку свою он всё-таки всучил пробегавшему мимо мальчугану. Тот отнёс её — опять никого дома нет. Что случилось?! Фазыл совсем голову потерял.
К вечеру — звук трубы: «Тата та-а татита-а!.. Тревога!» Наш батальон мигом построился, и немного погодя мы уже шагали к вокзалу. На воинской платформе уже ждал эшелон, такой же, как и тот, в котором я уехал из Ташкента. Только в вагонах уже стояли печурки. Вагон— взвод, вагон — взвод. Ребята стали устраиваться на нарах. Один лишь Фазыл маячил в дверях, всё Катю ждал, бедняга.
Хотел я утешить друга. Вдруг Фазыл как завопит: «Тётя Фрося!..» и бежать. Я вскочил, за ним припустился. Вижу — идёт строй солдат, а рядышком с ним семенит тётя Фрося. Подскочил Фазыл к тётушке, схватил за плечи: «Где Катя? Что случилось?!»
Тётя Фрося и плачет и смеётся: «Вон твоя Катя шагает!» Посмотрели мы с Фазылом на солдатский строй и ахнули. Да ведь это всё девушки! А вон и Катя. Здорово идут… Фазыл ничего понять не может, рот разинул от удивления. Тем временем женский взвод, после команды «Разойдись!», рассыпался во все стороны. Катя, улыбающаяся, счастливая, бросилась к Фазылу: «А вот и я! Хороший тебе подарок?»
Оказывается, Катя окончила курсы медсестёр и ушла добровольцем в армию. Какая хитрая! Всё в тайне хранила. Правда, она позже призналась в том, что страшно трусила: а вдруг её отправят не с нами! Но, к счастью, всё обошлось благополучно. Она — с нами. И тут уж я позавидовал Фазылу. Счастливец. И в самом деле, нужно же случиться такому совпадению — он и она вместе! А я в одиночестве, нет тебя рядом. Обидно. И всё же я и рад чуточку, что тебя пет со мной. Как бы я за тебя переживал! Ты ведь непоседа, всюду вперёд рвёшься… Ну, ну, не сердись, я пошутил. Ты у меня славная. А твой труд в тылу — это огонь по врагу.
Ну так вот. Стоим мы на платформе. Тётя Фрося вроде бы смеётся, а сама грустная. Глаза красные, видать, всю ночь, бедняжка, проплакала. Но виду, что переживает, старается не подавать. Даже успокаивает «молодых»: мол, за меня не беспокойтесь, как-нибудь проживу. Удивительно твёрдый характер! Муж с сыном на фронте, теперь дочь уезжает!
Мухаббат, дорогая! Помнишь, я писал тебе о Петре Максимовиче, его жене и дочери Светлане? Так вот, Пётр Максимович всё-таки добился своего, уходит воевать. Светлана тоже хотела отправиться на фронт вместе с Катей, но медкомиссия её забраковала. Она с матерью эвакуируется в Узбекистан. Адрес твой они знают. Очень может быть, что приедут в наш колхоз. Тогда прими их хорошенько, со всем гостеприимством. А жить им есть где — моя комната пустует. Работу нашим новым друзьям подыщи по силам, ведь и мать, и дочь сердечницы.
