Он долго молчал. Его глаза выдавали, что он ей верит. Виной этому была не столько угроза, сколько окончательное сознание, что он проиграл.
— Ясно. Что ж, мне лучше удалиться. Вы, полагаю, собираетесь вернуться в Кайаву?
— Не думаю, чтоб вас касалось, что я собираюсь делать, но — да. Пока. Потом я перееду в квартиру Артура. Она для меня слишком велика, но довольно глупо было бы оставаться в моей собственной.
— Видимо, да. — В его голосе отсутствовал всякий интерес.
— Наверное, Роберт, мы с вами очень долго не увидимся. Думаю, так лучше, не правда ли? И пожалуйста, не забывайте, что я вам сказала. Я это сделаю. Я всегда исполняю обещания.
Он встал. Странно, подумала она, но внезапно он совсем перестал напоминать ей Артура. Наверное, внешнее сходство не исчезло, но она его больше не видела. Он даже показался ей меньше ростом, словно поражение заставило его съежиться.
— Вы собираетесь обращаться в полицию? — спросил он, понизив голос, почти умоляюще.
— Я еще не решила. Мне нужно подумать, что будет лучше для семьи.
Мгновение он постоял в дверях, потом кивнул.
— А документ?
— Думаю, я сохраню его, Роберт, — мягко сказала она. — Исключительно ради безопасности.
Он смотрел на нее, словно видел впервые. Казалось, это его почти забавляет.
— Странно, — заметил он, — когда вы это сказали, то заговорили совсем как Элинор. — Он мрачно усмехнулся, откашлялся, словно собирался добавить что-то еще, но передумал, кивнул ей и вышел.
Несколько минут она лежала, стараясь не думать о том, что ей делать, Услышала, как отворилась дверь, но не открыла глаз.
— С вами все в порядке? — донесся до нее голос Букера.
— Да, — беззвучно произнесла она.
— Когда вам станет лучше, должен ли я вызвать полицию?
Она долго не отвечала, и наконец покачала головой, удивившись, сколько усилий это потребовало.
— Нет, Мартин. Не думаю, что нам это нужно. — Она сделала паузу. — Считаю, что мы сохраним все в кругу семьи. — Затем она закрыла глаза и позволила себе уснуть.
Она сделала то, чего хотел бы от нее Артур. То, что бы сделала Элинор.
Она была довольна.
Машина миновала длинную аллею, остановилась перед крыльцом на устланном гравием овальном дворе. Шофер открыл дверь, и Алекса вышла. Тишина стояла ошеломляющая — словно огромный дом был безжизнен, заброшен. Единственным звуком были ее шаги по гравию. У входа ее ждал дворецкий, чтобы принять пальто. Она не могла вспомнить его имя. Нужно научиться подобным вещам. Артур как-то сказал, что большинство людей могут себе позволить то и дело забывать имена, но Баннермэны — нет. Люди ждут от Баннермэнов большего, или чувствуют, что те должны чем-то платить за привилегию своего богатства.
В холле — огромном, пустом зале, где всегда пылал камин, как некий вечный огонь, стоял Патнэм, в окружении своих сумок, больше похожий на школьника, возвращавшегося с каникул, чем на взрослого Баннермэна.
— Вы уезжаете? — с сожалением спросила Алекса. Она недостаточно знала Патнэма, но то, что она о нем узнала, ей нравилось.
— Мне нет причин оставаться. Роберт уехал в спешке и был весьма взволнован. Я полагаю, вы двое не собираетесь быть партнерами?
— Партнерами?
— Разделить контроль над Трестом. Кстати, ваш адвокат, забыл его фамилию, все еще здесь. Вам придется оплатить жуткий счет.
— В общем-то, Пат, мы с Робертом достигли соглашения.
— Да?
— Я собираюсь делать именно то, чего хотел ваш отец. Роберту придется с этим смириться.
— Ясно. Что ж, я никогда не возлагал особых надежд на ваше с Робертом сотрудничество. Это на него не похоже — так легко сдать позиции, однако… всякое бывает. Между прочим, что случилось там, в лесу?
— Незначительный несчастный случай.
Он поднял брови.
— Еще одна семейная тайна. Нет, не рассказывайте мне ничего, пожалуйста.
— Здесь нечего рассказывать.
Он бросил на нее проницательный взгляд, затем кивнул.
— О’кей. Так всегда принято у Баннермэнов.
— Мы еще увидимся?
— Наверное. Вы собираетесь заниматься музеем?
— Да.
— Тогда и поговорим. — Снаружи послышался шорох шин по гравию.
— Это моя машина. — Он пожал ей руку, крепко и официально. — Все хорошо. — Он сделал паузу, словно ему хотелось сказать что-то еще. — Знаете, никто не хочет всего этого, — тихо произнес он, оглядывая холл. — О, конечно, для Кира и для моего деда в этом было все, в этом и в Богатстве, — слово «богатство» он выговорил с иронией, словно бы с большой буквы. — Вечно это проклятое богатство. Может быть, нам нужен человек со стороны. Отец, вероятно, добился верного решения, хотя и ошибочным путем, — вы понимаете, что я имею в виду? Или случайно — кто знает?
Он нагнулся — легко было забыть, как он высок, поскольку он не обладал ни представительностью отца, ни надменной осанкой Роберта — и поцеловал ее в щеку.
— Удачи вам, — прошептал он. — Надеюсь, что мы узнаем друг друга лучше.
Она смотрела, как он уходит — прекрасный, талантливый человек, который, безусловно, мог бы достичь в жизни большего, если бы не получил с рождения трастовый фонд, приносящий ежегодный доход в несколько сотен тысяч долларов, не облагаемых налогом. Потом поднялась наверх и постучала в дверь Элинор Баннермэн.
— Войдите! — Голос был резок, как всегда, но сама Элинор выглядела постаревшей. Сидя у камина, в элегантно обставленной комнате, она словно приобрела хрупкость своей любимой коллекции фарфора. — Сядьте рядом со мной, — сказала она. На сей раз это была просьба, а не приказ. — Патнэм уехал?
— Да.
— Сесилия, полагаю, тоже скоро уедет.
— Обратно в Африку?
— Похоже, так. Конец надежд для мистера Букера. Какими бы они ни были. Вы рассказали Патнэму, что произошло?
— Нет. Не вижу в этом смысла.
— А о роли Роберта в гибели Джона?
— И здесь я не вижу причин изменять то, что сложилось. Долгие годы Патнэм и Сесилия верили в вину Артура. Мне кажется, в конце концов они почти простили его — а Патнэм, безусловно, простил. Пока Роберт будет вести себя как подобает, зачем сталкивать их с правдой о столь давних событиях? Что бы из этого вышло хорошего?
— Сесилия, во всяком случае, могла бы отнестись к вам лучше, если бы узнала правду. Она могла бы простить вам, что вы отобрали то, что она считает наследством Роберта.
— Да. Возможно. Или бы еще больше меня возненавидела. Зачем разрушать ее веру в брата? Артур принял на себя вину Роберта, пока был жив. Разве он не может продолжать нести ее, когда он умер?
Старая дама кивнула. Впервые с тех пор как Алекса увидела ее, старшая миссис Баннермэн выглядела усталой.
— Это мудрое решение, — сказала она тихо, почти шепотом. — Возможно, Сесилия никогда не простила бы вас. Не стоит ждать чудесного примирения. В этом, кстати, нет большого вреда. Ее неприязнь к вам может даже подтолкнуть ее начать жить реальной жизнью для себя — кто может угадать? — Она помолчала, потом положила руку поверх руки Алексы. Ее кости были так хрупки и изящны, что казалось, будто они сделаны из стекла. — Настоящая тяжесть — не управление Трестом. Настоящая тяжесть — это понимать, что другие недостаточно сильны, чтобы знать, и жить с этим пониманием, храня в себе то, что они не должны знать. Артур обладал такой силой, хотя, Боже мой, чего это ему стоило! Он сохранил тайну Роберта, даже от меня. И я за свою жизнь хранила много тайн. Кто знает? Возможно, лучшее, что вы можете сделать для Сесилии, это позволить ей сохранить иллюзии насчет Роберта. Если ей нужно любить его и ненавидеть вас, вам просто придется это принять.
— Это печально.
— Как почти все в жизни. Я говорила с Робертом. Не думаю, что вам стоит его опасаться. Больше не стоит. И это тоже печально. Я люблю Роберта и не скрою от вас, что надеялась увидеть, как он займет место отца. Но он не смог. Дело, конечно, не только в завещании. Это просто бумага, подножный корм для юристов.
— Что он будет делать?
— Пока вернется в Венесуэлу. Потом, вероятно, последует какое-нибудь другое назначение. Я не верю, что он будет добиваться номинации от своей партии на губернаторским пост. Может быть, в следующий раз, когда все устоится. Думаю, немного путешествий и работы пойдут ему на пользу. А вам лучше перебраться в город. Я велела де Витту и мистеру Букеру начать собирать для вас необходимую информацию. Вам многому придется научиться.
— Я уже многому научилась.
Миссис Баннермэн отвела руку. Она сидела спокойно, сдвинув лодыжки, сложив ладони на коленях, с отстраненным выражением лица, словно достигла некоего примирения с собой, или, возможно, с прошлым.
— Не столь многому, как вы должны, — грустно сказала она. — Далеко нет.
