Он очень заинтересовался ее романом, разумеется, в меру своего понимания, поскольку болтовня Эмми часто была бессвязной, — и так как замечания, которые он изредка вставлял, не вызывали споров, слушателем он оказался неплохим. К тому же романтическая сторона жизни была ему совсем неведома, поэтому даже заурядная любовная история Эмми казалась такой же милой и очаровательной, как сад, полный роз, для ребенка, выросшего в городе. Его собственное почтительное поклонение Зоре не выглядело в его глазах чем-то особенным. Это было так же естественно для него, как чтить память матери или думать о своих смертоносных изобретениях. Будь он поопытнее, роман Эмми, быть может, внушил бы ему некоторые опасения, и он настоял бы на том, чтобы и Зору посвятили в эту маленькую тайну. Но Септимус был убежден, что такие возвышенные существа, как Эмми и Мордаунт Принс, столь недосягаемые для него, и жизнь могут вести лишь безмятежно ясную и возвышенную; сам чистый душой, он не видел в поступках Эмми ничего дурного. И даже то, что он утаивал секрет Эмми от Зоры, казалось ему романтичным и очаровательным обманом.
Зора, видя, что он вполне счастлив со своими пушками, Вигглсвиком и Эмми, хвалила себя за то, что все так хорошо устроила. Мать ее шла даже дальше в своих предположениях.
Однажды в окно гостиной обе они видели, как Эмми прощалась с Септимусом у калитки. Они, видимо, только что вернулись с прогулки. Эмми вытащила большую белую хризантему из букета, который несла в руках, со смехом слегка ударила ею по лицу своего кавалера и приколола ему цветок в петлицу.
— Как бы это было чудесно для Эмми! — вздохнула миссис Олдрив.
— Выйти замуж за Септимуса? О, мама!
Зора расхохоталась, но тут же стала серьезной.
— А впрочем, почему бы нет? — И она бросилась целовать мать.
Миссис Олдрив, поправляя съехавший чепец — она была маленькая, а Зора большая, и ласки дочери нередко вносили беспорядок в ее туалет, — задумчиво повторила:
— Почему бы и нет? Он джентльмен, и у него хватит средств содержать жену.
— И человек надежный, — с улыбкой заметила Зора.
— По-моему, вполне надежный, — без улыбки сказала миссис Олдрив.
— И он с утра до ночи будет забавлять Эмми.
— Не думаю, чтобы это входило в обязанности мужа, милая, — забавлять свою жену.
Неожиданный приход Эмми, внесшей с собой струю свежего воздуха, смех и запах хризантем, положил конец этой беседе, но с того дня Зора всерьез стала подумывать о возможности романа между сестрой и Септимусом. Как и мать, она не очень одобряла одинокую жизнь Эмми в Лондоне и ее друзей. Слишком много свободы было в их речах и слишком мало сдержанности. Пуританская закваска матери в какой-то степени сказывалась и в ней. За себя она была спокойна. Она, Зора, могла ездить по всей Европе и встречаться с кем угодно, не рискуя себя запятнать, но это только потому, что она — Зора Миддлмист, молодая женщина, обладающая исключительной индивидуальностью и жизненным опытом. Заурядные же молодые женщины и девушки ради собственной безопасности должны были считаться с условностями, специально для этой цели придуманными, — а Эмми была самая обычная молодая девушка. Разумеется, ей нужно выйти замуж; брак оградит ее от всяких жизненных опасностей, а для Септимуса также явится наилучшим исходом. Отныне на безоблачном небе воображения Зоры этот брак уже был заключен, и она щедро изливала свои милости на молодых людей. Никогда еще Эмми не окружали дома такой заботой и вниманием. Никогда и Септимус не мечтал о столь любовном и нежном отношении к себе. В то же время Зора расхваливала Септимусу Эмми, а ей — Септимуса так естественно и тонко, что оба ничуть не удивлялись этому.
В самый разгар сватовства приехал Сайфер, чтобы вступить во владение новым домом. С тех пор, как Зора виделась с ним в Монте-Карло, он успел побывать в Чикаго, Нью-Йорке и Сан-Франциско и сразиться с Джебузой Джонсом в его собственной берлоге.
— Представьте, я устал, — говорил он Зоре в первый же день приезда, удобно усаживаясь в большое кресло, обложенное подушками. — Впервые в жизни я чувствую себя физически усталым. Мне недоставало вас, — добавил он, бросая на нее быстрый пронзительный взгляд. — Курьезная вещь, но весь последний месяц я говорил себе: если бы я только мог побыть немного с Зорой Миддлмист и впитать в себя частицу ее жизненной силы, то стал бы другим человеком. Я сразу бы возродился. Никогда раньше со мной не случалось, чтобы я по ком-нибудь скучал, чтобы мне кого-то недоставало. Странно, не правда ли?
Зора, подойдя к нему с чашкой чая в руке и улыбкой на лице, сдержанно сказала:
— Здесь в Нунсмере вы отдохнете. Здесь чудный воздух.
— Для меня важен не воздух, а то, что вы здесь. Ваше присутствие взбадривает меня, как содовая вода без виски. — Он вздохнул полной грудью. — Боже мой! Как это хорошо — снова вас увидеть! Вы — единственное в мире существо, которое верит в крем, как я.
Зора виновато на него покосилась. Ее энтузиазм и вера в крем были далеко не столь горячи. Правду говоря, она совсем в него не верила. Недели две назад Зора попробовала намазать этим кремом голову одного ребенка, и результаты получились самые неутешительные; тогда мать позвала доктора, он прописал какое-то невинное средство, и ребенок быстро выздоровел. Единственным реальным доказательством исключительных свойств крема были желтые сапоги Септимуса, которым он придавал необычайный блеск.
— Вас огорчает скептическое отношение к вашему крему?
— Не то чтобы скептическое, но недостаточно восторженное. Вместо того, чтобы принять его радостно, как Божий дар, публика покупает всякие другие средства, рекламируемые в объявлениях. Аптекари — и те обидно равнодушны. Крупица веры величиной с горчичное зерно сберегла бы мне несколько тысяч фунтов в год. Не думайте, что мне хочется купаться в золоте, миссис Миддлмист. По натуре я вовсе не скряга. Но большое дело требует и большого капитала, а пускать деньги на ветер — это невыгодно, совсем невыгодно.
Впервые Зора расслышала в его голосе нотку уныния.
— Ну, раз уж вы сюда приехали, вам нужно отдохнуть как следует, — заботливо сказала она. — Выбросьте все из головы, устройте себе праздник; хотя вы и сильный человек, но не из железа же сделаны, а если сломаетесь, подумайте, какая катастрофа постигнет ваш крем.
— А вы поможете мне устроить себе праздник?
Зора засмеялась: — Насколько это в моих силах, при условии, что вы не заставите меня чересчур шокировать здешних жителей.
Наполеоновским жестом он указал рукой в сторону деревни.
— Не беспокойтесь. Это я беру на себя. Я привез с собой свой автомобиль. Мы объедем все графство. Идет?
— С одним условием.
— А именно?
— Что вы не будете рассказывать о своем креме в наших суррейских деревнях и мы будем говорить о чем угодно, но только не о креме.
Он встал и протянул ей руку.
— Согласен. Вы правы. Я принимаю условие. Когда вы приедете ко мне в Пентон-Корт? Я хочу устроить новоселье. Вы говорите, Дикс поселился здесь? Я у него побываю. Рад буду повидаться с этим блаженным. Его я тоже приглашу на новоселье. Может быть, ваша сестра и матушка, миссис Олдрив, также окажут мне честь?
— Мама теперь не выезжает, но Эмми, наверно, будет в восторге.
— А я готовлю вам сюрприз. Блестящая идея — я уже несколько месяцев с ней ношусь, — только вы должны сказать откровенно, как вы ее находите.
Появление миссис Олдрив и Эмми положило конец беседе с глазу на глаз и, так как мать Зоры предпочитала разговоры самые простые и стереотипные, остальная часть первого визита Сайфера не представляла никакого интереса.
— Я так рада, что он произвел на маму хорошее впечатление! — говорила потом Зора.
— Почему рада? — удивилась Эмми.
— Это так естественно.
— Ого!
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ничего, милая.
— Послушай, Эмми, — сказала Зора, полушутя-полусердито: — Мы с мистером Сайфером друзья, ни о чем другом он и не помышляет. Если бы это было иначе, я за всю жизнь слова бы ему не сказала.
Эмми барабанила пальцами по стеклу.
— Он замечательный человек, — продолжала Зора, — и, по-моему, с нашей стороны даже нехорошо так о нем говорить.
— Но, милая, ведь это ты говоришь о нем, а не я.
— Я иду наверх, переодеться к обеду, — объявила Зора.
Она все еще негодовала. Только в глупенькую головку Эмми могла взбрести такая дикая мысль: Клем Сайфер влюблен в нее! Почему же не Септимус Дикс? Последнее предположение показалось ей настолько нелепым, что она рассмеялась, немного устыдившись того, что могла хоть на минуту принять всерьез пустую болтовню сестры, и, дабы показать ей, как мало значения придает ее словам, спустилась к обеду преисполненная снисходительной безмятежности.
