— Пока не распробовала. Хотя мне очень весело.
— Нас снимает телевидение. — Он вдруг впился в мои губы. Это был уже не слишком дружеский поцелуй, но и страстным его нельзя было назвать — это был киношный поцелуй. И я вдруг почувствовала себя почти что Деми Мур, хоть никогда не была на ее месте.
Он схватил меня за руку и потащил к выходу. Перед нами расступались нарядные женщины, чьи лица были знакомы мне, главным образом, благодаря телеэкрану. И недобро поблескивали фальшивыми зубами и настоящими драгоценностями.
— Ты всегда жила так, как хотела. Даже в детстве. Хочу выпить за твою удивительную особенность противостоять толпе и обстоятельствам и оставаться самой собой.
Боб поднял бокал с шампанским и подмигнул мне заговорщицки весело. Я подмигнула ему в ответ. Шампанское оказалось крепким. Я поняла это уже, когда выпила бокал до дна.
— Мне кажется, ты тоже не привык ходить на поводке.
— Ошибаешься. — Его лицо погрустнело. — Бывает, меня выводят даже в строгом ошейнике.
— Твоя Франсуаза не похожа на рабовладельца — помню, на дне рождения Нонки ты перецеловал всех женщин. Уверена, ты не ограничиваешь себя рамками семейного ложа.
— Ты тоже считаешь меня Казановой. — Боб взял мою руку и поднес к губам. Этот жест всегда казался мне дешевым и пошлым. Бобу удалось избежать и того, и другого. В который раз я почувствовала, что рядом со мной друг. Признаться, это согревало. — Надеюсь, ты меня за это не осуждаешь? — серьезно спросил он.
— С твоей внешностью и обаянием невозможно остаться верным мужем. Я бы даже сказала, грех им остаться.
Он вздохнул, прижал на короткое мгновение мою руку к своей гладко выбритой щеке и словно нехотя вернул ее на место.
— Но я бы очень хотел побыть им хотя бы какое-то время. И всецело отдаться творчеству. Именно по этому поводу я и собирался поговорить с тобой. Надеюсь, это не помешает тебе наслаждаться рябчиком и твоим отражением в зеркале.
Я повернула голову вправо. Высокое старинное зеркало в раме из бронзовых листьев и ягод отражало две длинные свечи на нашем столе и сияющий ореол моих взлохмаченных феном волос. В этой картине было что-то загадочное и потустороннее. По моей спине пробежал холодок, и я зябко подернула плечами.
— Как интересно, — сказала я, все еще думая о женщине в зеркале. — Говори. Внимаю тебе…
— Я буду краток и предельно откровенен. Я должен доказать себе в самое ближайшее время, что я это я, Роберт Самохвалов, или пускай старушка Земля остановит свое вращение и небеса станут твердью. — Боб резко повел рукой и опрокинул в тарелку с осетриной свой бокал. — Пардон. Это уже по-русски. Черт побери, это замечательная примета, верно?
Боб откинулся на спинку и зашелся своим мягким бархатным смехом.
Я кивнула, и мы выпили еще по бокалу шампанского. Меня развезло до неприличия. То и дело я поглядывала вправо, на таинственное изображение в зеркале. Мне казалось, та женщина меня осуждала.
— Похоже, будет очень трудно жить с тобой под одной крышей и оставаться, как ты выразилась, девственником.
Он поглядывал на меня испытующе.
— А я и не догадалась, что ты собираешься переехать ко мне. — Я почувствовала смущение. Боб мне нравился. В моей опустевшей было детской, похоже, стали появляться интересные новые игрушки. — Тахту я тебе не уступлю, а вот раскладушку смогу предложить. Даже с матрацем из натуральной хлопковой ваты, — сказала я, из последних сил сопротивляясь его шарму или, как выражаются нынче, харизме.
У Боба были очень серьезные глаза.
— Дело в том, что я должен уединиться, спрятаться от всей этой бестолковщины, погрузиться в себя. Там, где я живу последнее время, это невозможно сделать. Там у них иная психология, то есть менталитет, — все по расписанию, в определенный час. Я не умею работать и отдыхать по часам. Потом эти бесконечные разговоры о деньгах… — Боб поморщился. — Словно вокруг них все вертится и пляшет. Нет, в России совсем иной воздух.
— Здесь тоже все вертится или, как ты выразился, пляшет вокруг денег.
— Ты не права. Русская интеллигенция самая духовная в мире. И вообще вы, то есть мы, любим рассуждать о высоких материях.
— Это потому, что у нас за душой ни гроша. Как можно рассуждать о том, чего нет?
Я повернулась и подмигнула своему отражению в зеркале. У женщины в ореоле золотистых кудряшек были печальные глаза, хоть она и подмигнула мне в ответ.
— Может, ты и права, — рассеянно сказал Боб. — Но хотелось бы забыть на какое-то время, что у меня есть привычная налаженная жизнь, известность, деньги и все прочее, пожить исключительно духовной жизнью. Сейчас или никогда. Это мой последний шанс, понимаешь?
Я кивнула. Хотя, признаться, еще ничего не понимала. Просто я почувствовала, что Боб нуждается в моем согласии.
— Я буду работать с рассвета до заката. Потом мы будем ужинать под стрекот цикад и шепот ветра в листьях, смотреть на звезды, читать стихи, говорить о том, о чем давным-давно не говорят в так называемом цивилизованном мире, вспоминать тех, кто создал великую русскую культуру, этот могучий духовный пласт, равного которому нет ни в прошлом, ни в настоящем. Да и в будущем вряд ли появится. Чайка, тебе хочется пожить такой жизнью?
— Пожалуй, да. Но я привыкла к тому, что обычно все бывает не так, как я хочу.
— Это зависит только от нас двоих. — Он протянул ко мне обе руки, и мы обменялись двойным рукопожатием над заставленным роскошными яствами столом. — Что я должна для этого сделать?
— О, ты нравишься мне все больше. А сделать ты должна следующее: собрать чемоданы и сказать родственникам, что отбываешь на отдых. Возможно, на все лето. Куда — говорить не стоит.
— Я и не знаю. Куда?
— А ты согласна? — Боб смотрел на меня почти влюбленным взглядом. Окажись на моем месте провинциальная школьница, она бы наверняка решила, что этот красивый мужчина с головокружительно светскими манерами в нее влюблен. Лет пятнадцать тому назад я бы сама так решила.
— Это самое лучшее предложение, из когда-либо полученных мной. — У меня здорово заплетался язык, но голова оставалась ясной. Что касается души, то она жаждала авантюр. Мой отец еще лет десять назад подметил, что стоит мне выпить хорошего шампанского, и я становлюсь д’Артаньяном в юбке. — Я тоже хочу наконец найти себя. К черту чужие рукописи. Давай выпьем за творчество.
Мы в тот вечер набрались до такой степени, что Боб заночевал у меня. Только не на раскладушке, которую мы не смогли достать с антресолей, а на матраце возле моей тахты. Я спала крепко, как никогда, а вернее, как когда-то давно в детстве. Проснулась уже белым днем. В ванной журчала вода, приятный мужской баритон очень чисто напевал «I want you, I need you and I love you»[1]. Под эту песню, которую обожала моя мама, я влюбилась в первый раз. Мне было в ту пору пять с половиной…
Внезапно я почувствовала себя счастливой, хотя еще не успела вспомнить все перипетии вчерашнего дня. Я носилась заоблачными путями, наслаждаясь грезами о романтической любви, которые, как я подозреваю, слаще самой любви, даже если она на самом деле романтическая.
Потом я все вспомнила. Я не успела испытать никаких эмоций, потому что в дверях появился Боб — с полотенцем вокруг бедер и обворожительной улыбкой на лице. Не мужчина, а реклама семейного счастья из «Lady’s magazine»[2].
— Ты первая женщина, с которой я провел самую незабываемую ночь под одной крышей, — сказал он и распахнул балконную дверь, впустив в комнату шелест и неизменно волнующий запах майского дождя. — Пришлось бриться подручным средством. — Боб присел на край тахты и поцеловал меня в щеку. — Доброе утро, Чайка, — сказал он, обдавая меня запахом моей «Шанели». — Неужели ты подбриваешь свои крылышки этим средневековым орудием пытки? — Он провел рукой по щеке, на которой было несколько царапин. — В России, как я понимаю, ничего не изменилось. И это вселяет в меня чувство гордости и радости.
— Я… прости, но я ничего не помню. — На самом деле я помнила, что на мне было бирюзовое жоржетовое платье с пелериной. В данный момент я смотрела на свои обнаженные руки, чувствовала под простыней свое голое тело и пыталась припомнить процесс раздевания. — Я вела себя… плохо? — робко спросила я и почувствовала, что щеки покрылись румянцем стыда.
— Ты вела себя как принцесса. — Боб снова поцеловал меня в щеку, провел языком по моим губам. — Ты очень соблазнительное создание. Но мой бастион все-таки устоял. То есть эту ночь я провел как девственник. Так сказать, разнообразия ради. Похоже, тебя это нисколько не расстроило. Ты даже не позволила мне лечь рядом.
— Не помню, ничего не помню… — бормотала я.
— Ты сказала, что хотела бы в меня влюбиться, но не станешь этого делать, потому что тебе нужна вечная любовь, а я — это ты так сказала — наверняка не способен на такой подвиг. — Боб притворился огорченным. — Интересно, почему у тебя такое предвзятое обо мне мнение? Не иначе всему виной злые сплетни недолюбленных мною женщин. Неужели ты веришь сплетням, Чайка?
