Однажды, еще совсем малышкой, она сидела у окна в ожидании, пока Арман вернется домой с работы, и вот, увидев, как он показался из-за угла, сорвалась с места и бросилась к входной двери, крича во все горло:
- Я чувствую запах папы!
Но Моника, которая хлопотала у печи, разогревая ужин, даже не повернулась. Она только буркнула:
- Не мудрено!
Девочка остановилась как вкопанная, удивленная не столько словами, сколько маминым тоном.
- Что ты сказала, маман? - переспросила она.
- Я сказаала "не мудрено", - ответила Моника. - Даже мертвец учуял бы запах твоего папочки. Еще бы - ведь от него разит за милю, как от ходячего трактира.
- Что, маман?
Моника обернулась, посмотрела на выжидательно поднятую мордашку ребенка и в миллионный, должно быть раз подумала, что не питает к Анжелике материнских чувств. Возможно, останься они сразу с дочкой вдвоем, все было бы по-другому, а так с самого рождения Анжелика была дочкой Армана.
- Я сказала, что нет ничего удивительного в том, что ты почувствовала запах своего отца, - хриплым голосом сказала Моника. - Его учуял бы даже мертвец.
- А-аа, - протянула Анжелика. Она была сбита с толку и хотела спросить у матери, что та имела в виду, но Арман уже стоял в дверях и она не могла терять времени.
- Папочка!
Арман подхватил дочурку и подбросил в воздух.
- Ну чем я не король? - расхохотался он. - Ведь меня встречает настоящая принцесса!
Он закружил Анжелику, которая смеялась и визжала от восторга.
- Арман! - крикнула Моника. - Опусти ребенка. У нее живот заболит перед ужином.
Арман поставил девочку на пол. Анжелика чувствовала, что отношения между родителями стали натянутыми. Словно их держала невидимая резиновая нить. Нить всегда была натянута и никогда не ослабевала...
- Анжелика! - позвала мать. - Иди мыть руки.
Анжелика почувствовала, как к горлу подкатил комок, а в глазах запершило.
- Да, верно, - подтолкнул ее Арман. - Вымой руки и возвращайся, потому что мне не терпится рассказать тебе о чудесном изобретении.
- О каком, папочка? - глаза Анжелики широко раскрылись. Она уже забыла про навернувшиеся слезы.
- О, - сказал Арман, - это замечательное изобретение, о котором я имею право рассказать только маленьким девочкам, которые носят имя Анжелика и у которых очень, ну очень чистые руки. - Он умолк и посмотрел в загоревшиеся глаза дочери. - Но я, так и быть, чуточку подскажу. Это изобретение имеет отношение к транспорту.
- Машина! - закричала девочка, захлопав в ладоши, и радостно запрыгала.
- Анжелика, - со вздохом сказала Моника. - Ну почему ты никогда не слушаешься свою мать? Я же сказала тебе - иди мыть руки. Немедленно!
- Да, маман.
- Ты не успеешь, - сказала Моника, глядя, как Арман направился в столовую к шкафчику, в котором стояла бутылка виски. - Мы уже садимся ужинать. Умывайся быстрее.
- Успею, - ответил Арман. - На это много вермени не требуется.
- Разумеется, - бросила Моника.
После слов Моники резиновая нить снова натянулась. Анжелика испугалась - а что будет, если резинка не выдержит и лопнет? Ей стало так страшно, что она повернулась и со всех ног бросилась в ванную.
Вряд ли это получилось у нее осознанно, но с той поры Анжелика ни разу не говорила матери, что чувствует папин запах. Более того, она стала вообще редко разговаривать с матерью. Жизнь с матерью сводилась к чистой одежде, убранным комнатам и достаточно обильной, хотя и довольно однообразной еде - причем сама Анжелика ни в чем этом матери не помогала.
Моника без конца твердила:
- Ты не должна портить руки. Настоящую леди можно сразу узнать по рукам. Не хочу, чтобы кто-нибудь упрекнул меня в том, что я вырастила не настоящую леди.
Или:
- Жить в грязи грешно. Наш Создатель сотворил тело как храм для души. А можешь ты вообразить себе грязную церковь? Нет. То же самое и с людьми. Грязнуля живет во грехе и противится воле Господней.
Бесед у матери с дочерью не получалось. Когда Моника говорила, Анжелика слушала ее вполуха. Стоило ли слушать, если мать все равно никогда не говорила ничего путного. Все разговоры сводились к их дому или бабушке Генриетте, или к новым платьям, которые Моника собиралась сшить Анжелике все это казалось девочке ненужным и скучным.
Незадолго до своего дня рождения - ей должно было исполниться двенадцать - Анжелика проснулась ночью от боли и ощущения, будто она погружена во что-то липкое. Девочка зажгла свет, откинула одеяло и с ужасом увидела, что ночная рубашка и простыни мокрые от крови. Анжелика бросилась вниз, оглашая дом криками, а мать, только взглянула на нее, отвернулась с гримасой отвращения.
- Пришло, - вздохнула Моника.
- Что со мной случилось? - давясь от слез, выкрикнула девочка, но мать даже не повернулась.
- Иди и вымойся, как следует, - брезгливо процедила она.
- Но я умираю! - крикнула Анжелика.
Охваченная ужасом, она не помня себя бросилась вон из дома и помчалась, не чуя под собой ног к дому доктора Бенджамина Саутуорта, где, как она знала, был Арман. Взбежав на крыльцо, она забарабанила кулачками по двери:
- Папа! Папа!
Арман открыл дверь сам, из-за его спины выглядывал доктор.
- Что за чертовщина! - невольно вырвалось у Армана. Не веря своим глазам он уставился на распростертую на крыльце дочь. - Что случилось?
Он подхватил ее на руки.
- Я умираю, папочка, - пролепетала сквозь слезы Анжелика.
- Дьявольщина! - прохрипел доктор Саутуорт.
Но Анжелика его не слышала. Она обхватила ручонками папину шею и прижалась к его теплой щеке. Раз ей суждено умереть, она умрет в отцовских объятиях.
- Не бойся, малышка, ты не умираешь, - сказал доктор Саутуорт.
Мужчины обмыли девочку, а потом доктор Саутуорт сходил и принес ей одну из собственных ночных рубашек.
- Вот, одень это, Анжелика, - ласково произнес он. - А твою грязную старую рубашку мы просто выбросим.
- Нет, - возразил Арман. - Она вовсе не грязная. Ничего необычного не случилось.
Вот как Анжелика Бержерон узнала про менструальный цикл. Она сидела на коленях у отца и слушала во все уши. Две таблетки аспирина уняли ее дрожь, а несколько капель бренди в стакане с теплым молоком, который заботливо подставил ей отец, погрузили Анжелику в дремоту. Она уже почти спала, когда в комнату вошла Моника.
Она подняла с пола окровавленную ночную рубашку дочери и накинулась на мужа.
- Что вы с ней сделали?
Анжелика не открывала глаз, но от нее не ускользнул холод в голосе отца.
- Мы рассказали ей о том, что должны были давным-давно объяснить.
Моника взяла стакан с остатками молока и принюхалась.
- Так я и думала, - сказала она. - Вы со своим пьяницей-дружком решили споить мою дочь. Анжелика! Просыпайся.
- Моника. - Арман даже не повысил голос, но Анжелике показалось, что он кричит. - Замолчи!
Анжелика услышала, как мать охнула.
- Если у тебя самой какие-то идиотские представления о том, какой должна быть женщина, это не значит, что тебе дозволено портить ребенка. Я этого не потерплю. Уж можешь мне поверить.
- Как ты смеешь разговаривать со мной таким тоном? - взвилась Моника. - Ты не у себя в пекарне!
- Я обращаюсь к тебе, Моника, - продолжал Арман все тем же ровным голосом. - Я не позволю тебе испортить жизнь моему ребенку.
- Твоему ребенку! - вскричала Моника. - А я, по-твоему, уже и не мать?
- Мать, конечно, - кивнул Арман. - Хотя и против собственной воли.
Он закутал прикидывавшуюся спящей Анжелику в свое пальто и на руках отнес ее домой и уложил в постель.
- Можешь открыть глаза, малышка, - сказал он, склонившись над дочкой. - Она внизу.
Анжелика улыбнулась, а Арман погладил ее по волосам и поцеловал.
- Спи, моя милая, - сказал он. - Завтра поговорим.
Вскоре Арман рассказал дочери о том, чем различаются мужчины и женщины, и как появляются на свет дети. Он не скрывал от Анжелики ничего, но говорил так бережно и доверительно, что девочка прониклась к нему всей душой. Когда они беседовали, Арман разговаривал с ней, а не просто говорил или обращался к ней, он умел слушать дочку так, словно ему и впрямь важно было узнать ее мнение, посоветоваться с ней. Иногда затевали беседы на серьезные темы, но чаще придумывали веселые забавы, которые тщательно скрывали от матери.
Некоторое время назад доктор Саутуорт приобрел машину, которую Моника панически боялась и ненавидела. А вот для Армана, которого доктор обучил езде на новом автомобиле, и для Анжелики эта машина была не просто средством передвижения. В их играх она представлялась то колесницей Бен-Гура, то крыльями богов, а то и ковром-самолетом.
- С тех пор как доктор обучил тебя водить этот драндулет, у меня нет ни минуты покоя, - ворчала Моника. - Я не хочу, чтобы Анжелика каталась с тобой. Это опасно, и в машине грязно.
Кончилось тем, что Арман и Анжелика перестали разговаривать об автомобиле при Монике. Но иногда после ужина Арман брал дочь за руку и спрашивал:
