Рассказ Дрэка относительно того, что в это время в окрестностях находился подобный человек, был подтвержден сквайром Лестером. Этот джентльмен ехал верхом домой мимо замка, в час, названный Дрэком, в половине девятого, или несколько ранее. За несколько шагов от замка он встретил человека, шедшего посреди дороги, и лошадь Лестера испугалась его. «Высокий, дурной наружности человек, с плоским ящиком на спине». Лестер сказал, что он обратил особенное внимание на него, и узнает его, если встретит опять, потому что луна освещала его черты. Он обернулся и посмотрел ему вслед и видел, что он сошел с дороги и направился к утесам. Это было близ замка.
Приняты были все меры, чтобы отыскать этого разносчика. Зоркий стряпчий Эпперли перевернул весь Дэншельд наизнанку, говоря метафорически, а сквайр Лестер дал подробнейшее показание в полицию. Все было напрасно. Этого человека нельзя было найти и ничего не было о нем слышно.
Не нашлось и тело капитана Дэна. Багры исполнили свое дело как могли, но ничего не принесли из алчного моря. Не могло быть сомнения, что капитан умер и дэновский флаг, обыкновенно знак торжества, грустно развевался, до половины спущенный, над фамильным замком Дэнов.
Несчастье никогда не приходит одно. Если эта поговорка и сделалась обыденной, она, по крайней мере, все же справедлива.
В Париж была послана телеграмма, извещавшая Джоффри Дэна о смерти его брата, а за телеграммой были посланы письма с подробностями. Но ни телеграммы, ни письма не нашли того, к кому они были адресованы. Джоффри Дэн уехал из Парижа и никто не знал куда; он говорил, что поедет в Италию, в Мальту и в другие места. Получив это сведение, лорд Дэн написал к своим банкирам, которым Джоффри Дэн всегда сообщал о своих переездах, прося их препроводить к сыну посылаемые им письма. Это было сделано.
Герберт Дэн между тем воспользовался этим бедствием, чтобы возобновить свои прежние сношения с лордом Дэном и опять занять прежнее положение в замке. Он не сделал ничего особенного, чтобы лишиться этого права. Лорд Дэн имел привычку осуждать его за леность; леди Дэн стала подозревать, что ее племянница Аделаида начинает чувствовать к нему излишнее пристрастие, и вместе с мужем не поощряла его посещений. Лорд Дэн предлагал предоставить ему место за границей. Герберт Дэн отказался ехать за границу, и этим обидел лорда. Словом, его посещения последнее время сделались редки и принимались холодно.
Но после печального происшествия мелочная неприязнь и мелочные интересы были забыты. Герберт Дэн приносил в замок все новости, какие только он мог собрать, и его с нетерпением ожидали и принимали благосклонно. Это он, отдельно от полиции, старался узнать новости о человеке с тюком, и хотя ему не удалось, лорд Дэн все-таки ценил его усилия. Но единственную награду, которой искал Герберт Дэн, он еще не получил — он не видал Аделаиды Эрроль.
Она несколько дней не выходила из своей комнаты; бледная, утомленная, больная, робкая, она, как казалось, пугалась тени. Леди Дэн думала, что испуг в ту ночь на утесе некоторым образом сказался на ее нервной системе, и пригласила доктора Уайльда. Он думал то же самое и в заключение прибавлял, что она тоскует по своему жениху Гэрри Дэну.
Это было не притворство, не мнимая болезнь; это можно было видеть. Аделаида была больна и телом и душой. Но как сильно боролась она с этим, как старалась преодолеть признаки своей болезни, было известно только ей одной. Аделаида Эрроль имела более сильную душу, чем многие девушки ее лет, более неукротимую волю, и когда после добровольного заточения, продолжавшегося несколько дней, она принудила себя опять сойти вниз, домашние не приметили в ней никакой перемены, кроме того, что она казалась изнурена и неестественно спокойна; но это спокойствие вдруг было нарушено одним словом, сказанным мистером Уайльдом. Аделаида сидела возле доктора и леди Дэн; она отвечала на вопросы доктора, что она чувствует себя теперь «совершенно хорошо», когда он вдруг неумышленно упомянул о капитане Дэне. Как будто это было сигналом к тому, чтобы какое-то чувство, замкнутое в ней, вырвалось наружу, она залилась слезами, все ее самообладание оставило ее, ее притворная холодность исчезла.
Мистер Уайльд придвинул свой стул так, чтобы сесть перед нею. Он дождался, пока она успокоится, а потом положил свои пальцы на ее руки, обвитые черным крепом, чтобы придать выразительность своим словам. Леди Дэн, с своего места по другую сторону камина молча смотрела.
— Вы страдаете каким-то большим и тайным горем, леди Аделаида. Послушайтесь совета опытного человека и выскажите это горе. Когда эти острые горести высказываются, они теряют половину своей едкости.
Ее единственным ответом было болезненное движение. Она с трепетом закрыла глаза своими исхудалыми руками.
— А когда к горю примешивается укор совести, непременно надо высказать все, потому что эти укоры всегда преувеличиваются; если молчание будет долго сохраняться, эти укоры, как хищный коршун, станут терзать внутренность. Позвольте мне помочь вам. Я догадываюсь, что гневное замечание, сделанное вам лордом Дэном, мучит вашу совесть. Не так ли?
Он намекал на некоторые слова, сказанные лордом Дэном в порыве гнева и огорчения, когда он узнал, что сна сказала неправду, будто ничего не видела на утесах. Он упрекнул ее за то, что она отчасти была убийцей его сына. Если бы она сказала что видела, Гэрри поспешили бы подать помощь и, может быть, его жизнь была бы спасена.
Вы видели то движение тела, которое мы называем «корченьем»: голова наклонена, тело качается взад и вперед. Именно это было с Аделаидой Эрроль при словах доктора.
— Вы правы, — сказала она, и слезы струились сквозь ее пальцы, — я отчасти причиною смерти Гэрри, потому что я могла послать к нему вовремя помощь и не сделала этого. Это будет лежать на моей совести вечной тяжестью. Как я это перенесу? Я не могла бы остаться жива, если бы меня стали судить за это.
— Судить вас за это!
Она отняла от лица свои трепещущие руки и тогда увидала, что тут стоит еще слушатель, которого она не ожидала. Это был Герберт Дэн. Он вошел неслышно во время этой вспышки ее волнения и наклонился через кресло леди Дэн с безмолвным изумлением. Его присутствие как будто заставило ее опомниться и воздержаться; она дала понять мистеру Уайльду, что разговор об этом предмете кончен, придала спокойствие своему лицу и сидела молча, как статуя.
— Я скоро поправлюсь, мистер Уайльд. Пожалуйста, не говорите более о моем здоровье. Джоффри Дэн воротится домой дня через два, и дом не покажется так скучен. Он… о! это вы, мистер Герберт Дэн! Извините.
Она привстала со стула, чтобы отвечать на его приветствие; встала так поспешно, что, казалось, не приметила его протянутой руки. Свидание было прервано. Доктор, в ушах которого еще раздавались ее странные слова: «судить», пошел вниз сделать свой ежедневный визит лорду Дэну, который не переставал быть его пациентом и находился в более ненадежном состоянии здоровья, чем подозревал свет; леди Дэн пошла вместе с ним.
— Я так рад, что вам лучше, Аделаида, — начал Герберт Дэн, когда они остались одни.
Он взял ее за руку, но она отдернула ее.
— Моя возлюбленная, что такое с вами?
— Пожалуйста, не разговаривайте, — отвечала она жеманным тоном. — Мистер Уайльд запретил мне говорить.
Герберта Дэна поразила мысль, что леди Аделаида находится под влиянием какого-то внутреннего и сильного волнения, что притворное ребячество только скрывает признаки этого волнения.
— Мы встретились в первый раз после этой роковой ночи, Аделаида, — продолжал он голосом, исполненным нежного доверия. — Позвольте мне теперь сказать, как глубоко я сочувствую теперь страху, которому вы подвергнулись. Вы должны стараться это забыть; время — великий исцелитель всего. И… о, Аделаида!..
— Я просила вас не говорить со мною, — перебила она таким же тоном, как прежде, но дыхание ее как будто прерывалось, хотя она прилагала все усилия, чтобы это скрыть. — Мне очень жаль, что вы пришли.
Герберт Дэн пристально на нее посмотрел. Он подошел к дивану и сел возле нее, стараясь взять ее руку. Но она тотчас встала и отошла подальше.
— Аделаида, вы избегаете меня?
— Мне хотелось бы спрятаться от всех, особенно от вас, если вы начинаете говорить о прошлом. Я приняла несколько капель воды из Леты; я еще не совсем их проглотила, но это будет скоро, а потом я начну новую жизнь, и никогда, никогда не буду вспоминать о прошлом.
— Растолкуйте мне, что вы хотите сказать? — спросил Герберт.
Он встал и подошел к ней, но она тотчас отошла от него и воротилась к своему месту на диване.
Он облокотился о камин и следовал за нею вопросительным взором. Она на минуту опустила голову, а потом подняла ее с какою-то внезапной решимостью и с бледным румянцем на щеках.
