— …которой я обрадовалась, потому что учащенное сердцебиение точно сжигает калории…
— А потом ты поняла, что гнев твой наконец утих, но лишь затем, чтобы на смену ему пришла жуткая, глубокая депрессия, которую излечить можно только лишь…
— …очередной порцией шоколадных конфет! — пропела Марина в унисон Терезе.
Они рассмеялись, хотя это была самая что ни на есть горькая правда.
Вместе им было хорошо. Они ладили, хорошо знали друг друга и все понимали без лишних слов.
Пудинг не доела ни та, ни другая.
Марина одобрила безупречный макияж своей новой подруги. Но даже самое дорогое маскирующее средство от «Шанель» не смогло скрыть морщинки, которых не было до Рождества.
— А ты как провела Рождество, Тереза?
Тереза взяла ложку и принялась яростно кромсать оставшиеся профитроли.
— Отлично.
Она зачерпнула побольше шоколадного соуса и без удовольствия отправила все это в рот. Марина посмотрела на нее и увидела себя. Их зарождающаяся дружба уже достаточно окрепла для междоусобицы, решила она.
— Судя по твоему голосу, это не так.
Тереза бросила ложку и откинулась на стуле.
— Потому что это не так. У меня самый замечательный на свете муж. Он купил мне браслет с бриллиантами и телепрограмму для детей. Мы замечательно поужинали, а готовили вместе. Мы пили дивное шампанское и слушали старые пластинки.
Марина подняла брови.
— То, что ты говоришь, ужасно. Я тебя ненавижу, потому что завидую.
— Самое ужасное началось, когда я открыла свой большой рот, эту часть тела, которая никогда не становится меньше, сколько бы я ни сидела на диете.
— Что ты сказала?
— Я спросила, нравлюсь ли я ему.
Марина охнула.
— Только не это!
Тереза стыдливо кивнула.
— Я всегда так делаю. Когда все так хорошо, что лучше и быть не может, я спрашиваю у себя, как же все это хорошее может происходить со мной, такой непривлекательной и толстой.
Марина не стала ей возражать. Она знала по собственному опыту, что это ни к чему. Хуже не придумаешь, чем ненавидеть саму себя, да и подшучивать над собой — все равно что наклеивать пластырь на разбитое сердце.
— И что сделал Род?
— То, что он делает всякий раз, когда я взваливаю это на него. Я знаю, как он будет реагировать, знаю, что он скажет, и тем не менее всякий раз спрашиваю. Он закрылся, ушел в себя, и остаток праздника мы провели за просмотром рождественских ситкомов[15] и поглощением полуфабрикатов, рассчитанных на одну порцию.
— Если не хочешь отвечать, скажи, чтобы я не совала свой нос в чужие дела, но сколько ты весила, когда познакомилась с Родом?
Тереза рассмеялась.
— Знаю, о чем ты думаешь, и вот тут-то ты и ошибаешься. Ты думаешь, будто это классическая история мужчины, который женится на стройной девушке, а ту разносит, и ее начинают терзать сомнения по поводу того, что ее муж предпочел бы прежнюю стройную жену.
Марина прокляла себя за то, что смотрела слишком много программ Опры Уинфри[16], вместо того чтобы заниматься своей собственной жизнью. Она и правда держалась того убеждения, что люди делятся на условные категории, которые так любят в американских ток-шоу: «Когда-то моя жена была пампушкой, а теперь она толстушка!» (Восклицательный знак обязателен. Он подразумевает драму, хотя обычно ничего драматического не происходит.) Марина улыбнулась, признавая свою ошибку.
Тереза махнула рукой.
— Не беспокойся. Я и сама когда-то верила в этот миф. Нет, когда Род познакомился со мной, я была еще больше, чем сейчас. Все нормально, и не пытайся скрыть свое изумление, даже я изумилась, когда с годами стала немного тоньше.
Марина выглядела озадаченной.
— Тогда не понимаю, в чем проблема. Ты, наверное, самая счастливая женщина на Западе. Ты нашла фантастического мужчину, который за фигурой женщины видит человека. Я читала о таких мужчинах в статьях приличных с виду журналистов сомнительной сексуальной ориентации, но вообще-то никогда не верила, что они существуют.
Тереза оживилась.
— Вот именно! И я никогда не верила, что они существуют. И до сих пор не верю.
Марина покачала головой.
— Теперь ты меня совсем запутала. Он женат на тебе… уже сколько?
— Почти двадцать лет.
— Двадцать лет! Боже мой! Да ведь ты замужем за Полом Ньюмэном[17]! И он двадцать лет любит тебя, сохраняет тебе верность и не обращает внимания на твой лишний вес…
— Говорит, что не обращает на это внимания, — поправила Тереза Марину.
— По-моему, двадцать лет — достаточное доказательство преданности. Что еще он должен сделать?
Тереза обдумала вопрос, показавшийся ей разумным.
— Думаю, мне бы хотелось, чтобы он оборвал все связи со всеми другими женщинами и каждую секунду своей жизни, когда не спит, говорил мне, что я красивая. Да, и когда мы занимаемся любовью, чтобы не прикасался к моим бедрам и животу. Да, и чтобы никогда не говорил, что Мег Райан[18] красивая, а потом не брал свои слова назад из страха, что я почувствую себя униженной. Ну и всякое такое.
Будто очнувшись, Тереза взглянула на Марину и увидела, что та смотрит мимо нее на другой столик. Она обернулась, чтобы узнать, что же стало объектом Марининого внимания. Ей все казались одинаковыми. Все профессионалы с блестящими лицами. Только женщины предпочитают красное, а историю жизни мужчин можно узнать по тому, какой галстук они выбирают.
Стол, на котором Марина остановила свой взор, был завален остатками пищи, как будто за ним только что пообедал холостяк. Тарелки с объедками были сложены друг на друга, но в бокалах не оставалось ни капли вина. Откусанные булочки лежали рядом с корзинкой для хлеба. Меню лежало нераскрытым, как библия Гедеонского общества.
Но Марина смотрела не на еду. Она видела перед собой отобедавших.
_____
— Будьте здоровы, Пол! — Энди Клайн аккуратно чокнулся своим бокалом для бренди с тяжелым хрустальным стаканом для виски, который держал в руке Пол Джером.
— И вы тоже, Энди. Отличный обед. Большое спасибо.
Энди удовлетворенно откинулся на стуле, довольный отношениями с Полом, которые еще более укрепились во время этого дружеского обеда. Он поставил перед собой задачу завязать дружбу с этим клиентом за три недели, несмотря на то что для этого пришлось прихватить кое-что от отпуска, и, по его мнению, ему это удалось, причем без особых трудностей.
— Итак, Пол, чем вы занимались в Рождество? Снова те же смертельно скучные обязательные визиты к матушке и батюшке или же пятидневное заточение с женщиной вашего выбора, а может, и мечты?
Пол Джером не поддался на то, чтобы по-мальчишески изощряться в остроумии, как того хотелось бы Энди.
— Я действительно ездил домой, но это совсем не было «смертельно скучным обязательным визитом». Только в Рождество все мои братья и сестры собираются вместе. Мы все праздники занимались тем, что провожали старый год, смотрели на видео старые черно-белые фильмы и пели песни из мюзиклов. По правде, так я себе представляю рай.
Благодаря несомненному актерскому мастерству, Энди придал своему лицу выражение, ни намеком не обнаружившее ужас, который он ощутил. Если рай и в самом деле такой, каким его описал этот странный человек, тогда он ускорит приближение к грешной жизни, чтобы можно было гарантировать себе место в вечности, где НИКТО не поет песни из «Скрипача на крыше»[19].
— Здорово! — с энтузиазмом отозвался Энди, и на его лице мелькнула маниакальная улыбка.
Пол почувствовал интерес к предмету разговора.
— А вы? Чем вы занимались в Рождество? Ездили к своим?
Энди подумал о «своих»: об отце, представление которого о преданности семье состояло в том, чтобы оставлять дома обручальное кольцо, перед тем как отправиться к любовнице; о матери, которая всю жизнь каждый день ходила в церковь, заранее вымаливая прощение за ненависть к мужу, которая заполняет ее мысли, не занятые в течение дня ничем другим; о сестре Перпетуе, которая спала со всеми друзьями своих родителей, наказывая их за то, что те наградили ее нелепым именем и детством без любви.
Он подумал о Рождестве: обязательное присутствие на полуночной литургии, когда все молились с закрытыми глазами на тот случай, если будут смотреть соседи; церемония вручения подарков, когда безделушки от Эспри и Тиффани обменивались на любезные охи и ахи; непристойно обильный обед, который приходится терпеть под рождественские гимны, звучавшие достаточно громко для того, чтобы разговор вести было невозможно.
— Рождество? — он задумался. — Да такое же, как и у вас. Собралась вся семья, и занимались тем, чем обычно.
Он глотком допил свой бренди, прежде чем направить разговор в более безопасное русло.
