Удивительно, как быстро формируются новые ритуалы. Я припарковалась там же, где и всегда, дождалась, пока до начала сеанса останется три минуты, поплотнее закуталась в куртку, выскочила наружу, подбежала к двери и позвонила. Дверь открылась, я поднялась на три лестничных пролета, заняла свое обычное место в приемной, взяла все тот же номер «Нэшнл джиографик» и принялась рассеянно его листать. Потом — щелчок замка, приглушенные шаги, полуулыбка, «входите, пожалуйста».
Как обычно, я прошла следом, поставила сумку на пол рядом со своим креслом и набросила на нее куртку. В этот раз терапевтша была одета в очевидно дорогой бежевый брючный костюм и коричневую шелковую блузку. Звучит не очень, но выглядит — шикарно. Я посмотрела в окно у нее за спиной. Снаружи лило как из ведра, ветер горстями бросал на стекло капли дождя.
— Я, пожалуй, прилягу, — сказала я.
Строго говоря, эта фраза не была вопросом, но я произнесла ее вопросительным тоном. Я надеялась (пусть всерьез и не рассчитывала) хоть на какую-то реакцию. Доктор Дж. не изрекла свое вечное: «Поступайте так, как считаете нужным», но в ее взгляде читалось именно это. Я поднялась с кресла, подошла к кушетке, уселась на нее. Потом легла, но тут же привстала. Господи, до чего же неудобная! Мне стало еще хуже, чем в то кошмарное первое утро. Кто бы мог подумать, что лежать на кушетке — сущая пытка. Обычно это приятно… Я снова попробовала лечь, зажмурив глаза и стиснув зубы, словно в ожидании болезненного укола. Теперь психологиня была позади — то есть не точно позади, а чуточку справа, но совершенно вне поля зрения.
Возможно, я делаю из мухи слона, но редко когда в жизни мне бывало настолько не по себе. Я попыталась устроиться на боку, чтобы видеть ее хотя бы частично — хватило бы носков туфель, — потом снова села и наконец с глубоким вздохом легла. Я не из тех чудиков, которые стремятся контролировать абсолютно все, что их окружает, но, лежа на кушетке с гримасой напряжения на лице, втянув голову в плечи и стиснув кулаки, я думала только об одном: теперь вся власть перешла к ней. Я утратила контроль над ситуацией. Теперь верховодит доктор Дж. Может быть, прямо сейчас она смеется, закатывает глаза, зевает, а то и вовсе задремала. Она меня видела, а я ее — нет. И от этого я чувствовала себя… э-э, ну да — беспомощной, как выброшенная на берег рыба.
Прежде чем продолжить, я должна кое-что прояснить. Мне немного неловко об этом говорить, но факт есть факт: я всегда была более успешна, чем моя сестра Луиза. Наверное, поэтому мы с ней никогда не враждовали. У меня нет поводов ей завидовать. Конечно, она красавица — длинные вьющиеся волосы, огромные голубые глаза, безупречные зубы, ямочки на щеках. Но зато я выше ростом и моложе. У меня более престижная работа. Я совершенно свободна и не связана семейными обязательствами. Меня наверняка ждут большие свершения: я более образованна, я лучше училась, и мое поведение преподаватели всегда называли «образцовым» — а вот Луиза вечно витала в облаках. Она даже водительские права никак получить не может, до того она несобранная. И у нее на счету один распавшийся брак. Она получила статус «разведенки» еще до того, как ей исполнилось тридцать, подумать только! Впрочем, ее это не слишком смущало. Несколько лет она отрывалась по полной, а потом снова вышла замуж — за врача, красивого несколько банальной красотой и помешанного на всяких технических «примочках». Я оцениваю ее абсолютно объективно и непредвзято и, чтобы это доказать, отмечу ее сильные стороны: она бесконечно терпелива, превосходно готовит и не склонна паниковать, как большинство мамаш (по ее собственным словам, она желает сыну только одного — быть вежливым и уверенным в себе).
Я могла бы иметь все то же, что и она, но у меня есть дела поважнее, так что — нет, Луизе я не завидую. Хотя в девичьих грезах я представляла себе, что обзаведусь семьей намного раньше, чем сестра (никогда не замечала за ней особого стремления к материнству, а вот я, несомненно, родилась для того, чтобы стать матерью). При этом я ничуть не страдаю из-за того, что милый Льюис, белокурый и голубоглазый Луизин малыш, постоянно находится в центре всеобщего внимания — там, где до недавних пор находилась я, будучи младшей в семье. Это для меня вообще не проблема.
Когда эта деликатная тема всплыла во время сеанса, доктор Дж. проявила свою обычную хирургическую точность.
Дело было мартовским утром, недели через две после того, как я впервые легла на кушетку. Я лежала вытянувшись во весь рост и рассматривала свои ногти — короткие, обкусанные, покрытые облупившимся бордовым лаком от «Шанель». Я пожаловалась доктору Дж., что ко мне привязалась детская песенка про погоду и смену времен года — любимая песня моего племянника. Я никак не могла выбросить ее из головы. Я объяснила это тем, что накануне целый день провела с Льюисом (и мы спели эту песенку хором, наверное, раз сто), а утром по дороге на психотерапию заметила, что расцвели нарциссы.
— Весна уже близко, — сказала я.
За спиной у меня было тихо. Уснула она, что ли? А может, ей попросту скучно. Могла бы хоть бумажками пошуршать для виду. Да хоть демонстративно зевнуть или поерзать в кресле — все лучше, чем ничего.
Тема погоды была исчерпана, и я принялась распинаться о том, как я люблю маленького Льюиса-короля и какие у нас с ним сердечные отношения.
— Я ужасно его люблю… больше всех в целом свете. Даже не представляю себе, что чувствует мать. У меня бы на ее месте сердце от любви разорвалось. Я ни в чем не могу ему отказать. Если ему грустно — я тоже начинаю грустить. Конечно, я люблю всех своих родственников, я люблю подруг, я знаю, что такое — любовь к мужчине. Но любовь к ребенку поистине безгранична — хотя он мне даже не сын, а племянник. Я сделаю все, чтобы его защитить. Уже сейчас я волнуюсь о том, что ему когда-нибудь придется столкнуться с этим жестоким миром. А что, если он будет несчастен? А вдруг его будут обижать в школе?
Я решила показать Льюиса доктору Дж. Встала с кушетки, подошла к своей сумке на полу возле кресла и достала мобильник. В качестве заставки у меня была установлена фотография смеющегося племянника — личико крупным планом, рот раскрыт, бездонные голубые глаза светятся от счастья. Помню, в тот раз он хохотал так безудержно, что даже начал икать.
— Правда, прелесть? — Я снова легла на кушетку и вытянула правую руку с телефоном.
— Милый мальчик. — Возможно, мне почудилось, но вроде бы она улыбнулась.
Разговоры о детях — настоящее чудо. Люди мгновенно становятся ближе, словно в них вживили магниты или смазали суперклеем. Может, именно Льюис растопит ледяное сердце доктора Дж.? Мне захотелось вскочить с кушетки и броситься ей на шею — оказывается, она не робот и не манекен! Она живой человек, способный чувствовать. Я сдержалась, но истолковала ее теплые слова как сигнал продолжать в том же духе.
— По воскресеньям я вожу его в бассейн, а по понедельникам — в группу, где занимаются с малышами, — гордо сообщила я. Если честно, это было преувеличением. Я вожу его в бассейн максимум дважды в месяц, а в детскую группу мы и вовсе ходили только однажды — когда маме нездоровилось. Она присматривает за Льюисом два дня в неделю, а тут получилось, что его не с кем было оставить, кроме «Ой-ой», а эта перспектива явно внушала маме ужас. Но я ляпнула, не успев подумать, и мне понравилось, как прозвучали мои слова. На случай, если доктор Дж. пропустила мимо ушей информацию о моем самопожертвовании ради блага семейства — она никак не отреагировала, — я слегка повернула голову в ее сторону и повторила громче: — По воскресеньям я вожу его в бассейн, а по понедельникам — в детскую группу.
Но даже если моя беззаветная преданность семье и вызывала у нее восхищение, она держала его при себе. Я сменила тактику и решила выжать из нее еще одну улыбку. Пусть я не увижу выражение ее лица, но потепление в атмосфере точно почувствую.
Незадолго до Рождества я стояла возле прилавка с косметикой в универмаге «Фрейзер», держа на руках полуторагодовалого Льюиса. Две девушки-продавщицы мгновенно пали жертвами его обаяния.
— Ну какой же он у вас хорошенький! — заходились они от восторга.
— Вообще-то он мой п… — начала было я, но тут же прикусила язык и вместо этого воскликнула: — Спасибо. Правда, он прелесть?
— О да! Какие кудряшки! А что за ямочки на щеках! Как его зовут?
— Льюис, но я называю его «конфетка». — Лучась от гордости, я осыпала малыша поцелуями.
Несколько минут мы хором сюсюкали, а я наслаждалась ролью заботливой мамаши и демонстрировала Льюиса со всех сторон, точно дрессированную обезьянку. И тут как из-под земли появилась Луиза. Я-то была уверена, что она предается безудержному шопингу, — все-таки ей редко выпадает такая возможность.
— Мама! — Льюис протянул к ней ручонки и лучезарно заулыбался.
