Лицо Толстяка расплылось, как сочный фрукт, в широкой улыбке, похожей на улыбку Саймона.
— Ловко, — сказал он и протянул огромную руку к пуговицам.
Саймон дал ему сыграть с самим собой. Теперь он еще сильнее ощущал запах, исходивший от охранника, и чувствовал, что эта близость заставляет его дрожать от страха. Толстяк был поглощен, но его спутники громко окликнули его. С большим неудовольствием он поднял голову, а затем швырнул кусок ящика обратно Саймону. Он поднял вверх большой палец величиной с банан, указывая, что доска должна быть снова спрятана под одеяло. Как он приказал, так Саймон и сделал.
Потом наступил момент, когда Толстяк стал внимательно рассматривать его. Саймон съежился, но спрятаться было некуда. А затем Толстяк загадочно покачал головой. Саймон понял, что поскольку тяжелая работа была предназначена для нескольких крепких заключенных, он не примет в ней участия. Толстяк шумно двинулся дальше. Саймон сел на свое место. Он не способен был ни на что другое, поскольку ноги его подкосились. Этот ужас был последней слабостью. Ни один из тех, кого выбрали тогда, не вернулся. Саймон так и не узнал, зачем и куда их забрали, но он полагал, что, вероятно, игра каким-то образом сохранила ему жизнь. Впоследствии Толстяк игнорировал его.
После этого дня Саймон продолжал прятать свою игру. Она стала для него чем-то вроде счастливого талисмана. Он верил, что если он сможет сохранить ее, то выживет.
Когда впоследствии узники Шамшуйпо были привезены из Гонконга в Японию, лейтенант Арчер сумел тайно провести с собой кусок упаковочного ящика. Он был вместе с ним и в новом лагере, засунутый под его татами. Он сидел и спал на нем в течение двух лет. Это были ужасные годы, но они были лучше тех, которые он провел в Гонконге. Саймон выжил, потому что он был направлен на работу в доки и мог воровать достаточно еды для того, чтобы выжить.
Пятнадцатого августа 1945 года он слушал официальный, спокойный голос, произносивший витиеватые фразы не из лексикона японских десятников. Солдаты и гражданские бежали или стояли, застыв в молчании, некоторые из них плакали. В конце речи императора переводчик вскарабкался на платформу, стоящую на нефтяных цилиндрах:
— Вы свободны, джентельмены. Война закончилась.
Колонна американских парашютистов приехала освобождать лагерь на грузовиках. Они привезли хлеб, фрукты, ветчину в банках, конфеты и такую немыслимую роскошь, как американское пиво. Саймон вытащил свою игру из-под матраца и вышел из лагеря, держа ее в руках. Эта была его единственная собственность. Саймон Арчер прибыл в Англию после четырех лет, проведенных в японском плену. Однако это не стало возвращением домой. Его жена и маленький сын, которого он так ни разу и не увидел, погибли во время бомбардировки Ковентри, а для него не существовало дома без них.
Вот что Саймон рассказал Харриет, сидевшей на его скамейке в холодной и захламленной комнате. Она слушала молча, и только ее глаза переходили с игры на его лицо и обратно поверх разбросанных по комнате теней.
Под конец она еще раз дотронулась до грубой древесины. Саймон понял, что он рассказал ей достаточно. Он ответил на ее вопросы, по крайней мере, на какое-то время. Его тело болело, а глаза горели. После этой атаки воспоминаний он почувствовал себя слабым и беспомощным.
— Я устал, — сказал он ей. — Уже слишком поздно, чтобы тебе куда-нибудь идти. Тебе придется остаться здесь на ночь.
Харриет молча проследовала за ним наверх по лестнице. Комната в задней части дома была холодной и пыльной, но чистой. Он дал ей пожелтевшие простыни из комода. Они сдержанно пожелали друг другу спокойной ночи, ощущая, как улетучивается теплое временное покрывало опьянения.
— Ты выиграла свои пять фунтов, — сказал Саймон.
— Нет. Я отдаю предпочтение прямому маршруту.
— Конечно.
В ней говорили жажда совершенства и упорство. То, что она была несчастна, его не удивило. Но он не стал развивать эту тему. Он жалел, что не оставил игру в том месте, где она была спрятана. Он чувствовал себя изнуренным и боялся, что если он сейчас заснет, то во сне увидит Шамшуйпо.
Харриет легла, почти не раздевшись. Казалось, что то ли день длился слишком долго, то ли весь он был заполнен тяжелым путешествием. Она была рада, что прибыла в место своего назначения, в постель в этой незнакомой комнате, в которой она могла обдумать свои впечатления. Их можно было собрать после рассказа Саймона. Уход и отрицание, которые сначала озадачили ее, стали ясными и понятными фактами. Сейчас ей было стыдно за ее напор, а особенно стыдно за то, что он был мотивирован ее собственным эгоистичным желанием.
Харриет знала, что она не может предложить Саймону ни малейшего утешения. Ее возможности были ничтожны, и она не была уверена в том, что даже очень щедрое тепло может тронуть его. Но он сказал, что был рад, когда она вернулась, воодушевленная острым соусом и дешевым белым вином. И он сказал ей, что сожалеет о том, что она не его дочь. Вот что было между ними, и еще взрыв смеха.
Более того, Харриет подумала о своем последнем впечатлении и вставила его во всю эту картину. Он достал из тайника старый обломок упаковочного ящика и показал ей. Она лежала спокойно, и ей слышался музыкальный бег деревянных шариков, следующих по своим дорожкам. «Это проще и изящнее, чем жизнь», — подумала она. Единственной движущей силой здесь является воля к победе, порождаемая каждым из них.
Она не собиралась спать. Но задремала, а потом окунулась в серию тревожных снов. Когда она проснулась, то увидела серый рассвет очень раннего утра. В доме стояла тишина. Она выскользнула из постели, надела на себя верхнюю одежду и тихо спустилась на кухню. Она собиралась согреть себе чашку чая, потому что чувствовала жжение после выпитого вчера вечером, однако беспорядок на кухне был слишком непривлекательным. Она вскипятила чайник и вместо чая стала мыть сложенные в стопки грязные тарелки и кружки.
Когда это было сделано, она очистила и вытерла стол и другие поверхности, удаляя наиболее явный мусор, и тщательно уложила инструмент и детали часов точно в те места, в которых она их нашла. Она с удивлением обнаружила, что напевает при работе и получает удовольствие от наведения порядка. Под буфетом среди заброшенных прожектов Саймона она обнаружила метлу с длинной ручкой, древнюю швабру и ведро. Она подмела и вымыла пол, а затем заглянула в темную кладовку возле кухни. Там было пусто. Саймон должен был доставать вчерашний чай и яйца из другого потайного места.
Было девять часов. Харриет взяла свою сумку и вышла на улицу, открыв задвижку на парадной двери. Она не думала, что кто-то попытается войти в дом во время ее отсутствия. Она быстро направилась в принадлежащий пакистанцам угловой магазин, который заметила в двух кварталах от дома.
— Вы знаете мистера Арчера? — спросила она женщину в сари, помогающую ей упаковать два раздутых пластиковых пакета. Она описала и его, и улицу, на которой он живет.
Женщина с сожалением покачала головой:
— Я не знаю. Но большинство людей здесь мы знаем.
Харриет раскладывала свои покупки в кладовой, когда услышала позади себя шаги Саймона. Она повернулась, чувствуя себя почти виноватой. Он смотрел на пакеты и банки.
— Ты, вероятно, получила свой выигрыш. Это должно стоить больше пяти фунтов.
— Деньги не имеют значения. Я просто хотела сделать вам некоторые запасы.
Саймон внимательно рассматривал ее, и она покраснела. Он только предложил:
— Я приготовлю чай.
Она сели на те же места, что и вчера. Харриет благодарно пила чай и ела хлеб с джемом.
— Когда твой поезд? — спросил Саймон.
Он не пытался смягчить смысл своих слов. Он хотел, чтобы она уехала и оставила его в покое. Вчерашняя мимолетная близость исчезла вместе с его японскими воспоминаниями. Он не хотел, чтобы эта девушка вмешивалась в его жизнь, навязывая ему такой образ бытия, который он только вспоминал, как некоторую другую, параллельную жизнь, которой можно было бы жить. Он также не хотел ее пищи. Яркие пакеты принадлежали другой, богатой жизни.
Харриет опустила глаза на тарелку.
— Поездов очень много. Я поеду на одном из утренних. Мне надо возвращаться на работу, — сказала она, подчеркивая необходимость отъезда.
— Да, — согласился Саймон.
Когда они позавтракали, она вымыла тарелки и выбросила остатки. После этого она осмотрела комнату, довольная, что смогла сделать хоть что-то немногое, несмотря на всю свою беспомощность.
— Спасибо, — ласково и по-доброму поблагодарил Саймон.
Он протянул ей руку. Их рукопожатие было официальным, как и в начале их встречи. Он проводил ее мимо дедовских часов к парадной двери.
