Ни на ведьму, ни на гадалку она мне похожей не показалась, скорее на певицу оперную: статная такая дама, грудь, волосы распущены, но одежда самая обыкновенная, скромная. Хотя вид королевский. Правда, королева показалась мне сильно уставшей. Не успела я дорассказать про Ванечку, она и говорит, глядя прямо на фотографию: «Психические заболевания мальчика не коснутся, погрустит и забудет, сложность тут другая. В роду вашего мужа по материнской линии жены не любили мужей. Четыре поколения! Образовался порочный круг. Надо его разорвать, тогда и сына вашего любить будут, от этой девушки он скоро и сам отойдет, но когда появится другая… Принимайте меры!» И — зырк! На меня прям.
Тут меня как ударило: правда. Все правда! Мать-то Гены, Ирина Васильевна, царство небесное, тоже не сразу свихнулась, сначала трех мужей бросила, в том числе Гениного отца, и про бабку свою он всегда говорил: суровая была женщина, зимой снега не допросишься, с дедом жила как кошка с собакой.
Вот ведь. Не полюблю Гену — Ванечка будет мучиться всю жизнь.
Только я открыла рот, чтоб спросить, да как же, как мне Гену-то полюбить, не любила ведь его толком никогда, и замуж пошла за него, чтобы в дурку опять не загреметь, он меня очень поддерживал!
Но прозорливая меня остановила, не позволила говорить. Помолчала, посидела с закрытыми глазами, потом снова глянула и говорит: «Другой, другой на сердце у вас. Сколько лет уже. Надо эту дрянь…» — и рукой так показала, как выбросить из сердца дрянь. Будто гадость какую — раз и бросила за левое плечо, и поморщилась, как от скверного запаха. «Да ведь я… и Гена…» — но она уже прочь меня выпроваживает.
Ехала я в электричке, душно так, и снегом мокрым и мандаринами пахнет, и елкой, кто-то с дачи везет ветки хвойные, что ли? И перегаром, конечно, несет, народ уже выпимши, к празднику готовится — мужички рядом со мной чего-то все шутят, а мне не весело, я только и думаю: как, как же мне полюбить Гену. И ведь хороший! Работящий, заботливый, слова дурного не слышала от него. Бывает, даже ужин приготовит, и Ванечку, конечно, любит, хотя и по-своему, не на словах. Он вообще не очень-то на слова, молчит больше. Зато скажет так скажет. Давно еще, когда женихался, спросила его: «Зачем я тебе? Что ты нашел во мне! В психованной». А он: «Ты — моя женщина». И все.
Да разве он-то — мой, мой мужчина? Но получается — да?
Думаю дальше: так, сказано ж было — другой на сердце, надо выбросить. Но кто? Тренера я почти забыла, только вот дождик да глаза остались. Стала пытаться, прям в электричке, этот дождь выгнать из памяти, а как? Да вот так: будто не было! Не было такого — ни дождя, ни рек по колено мутных, ледяных, прям у метро «Университет», и не нес меня никто, не прижимал крепко. Но как не нес, когда нес? Только вспомнила, опять сердце застучалось, и мысли вернулись прежние, как вчера все было. Да я ж любила его! И не отвоевала, не догнала! Вот кто мой мужчина, и никаких сомнений.
И тут как ворота передо мной распахнулись. Поняла я, нужно мне его снова увидеть. Заново с ним встретиться и все, наконец, понять. Восемнадцать лет спустя! Если надо — выкинуть, как прозорливая повелела, а нет — значит, судьба.
При нынешних-то возможностях найти человека — пустяки, фамилия у него была редкой, хотя звали его Сергеем, даже отчество я его вспомнила, и нашла очень быстро в «Одноклассниках», поглядела, почитала — похоже, и правда побывал он в Америке, но как будто недолго, тогда же и вернулся. Фотографии у него были сплошь старые, только совсем молодого его, почти каким я его помнила, недавних ни одной. И объявление прямо там же, на странице его висело, что дает тренировки частным образом. Зайчик мой, неужели так ничему больше и не научился в жизни? Написала я ему письмо, не от своего, конечно же, имени, что ищу для сына-подростка тренера. Он ответил не сразу, но быстро, дня через три, очень вежливо, и велел приходить с сыном прямо в бассейн. А надо сказать, что за то время, как я к прозорливой съездила, Ванечка стал чуть получше. Может, увидел, что ничто ему дома не угрожает, и поуспокоился, даже в школу снова начал ходить. Я уже и дышать на него боялась, тем более, думаю, надо дело довести до конца.
Поехала я в бассейн. В бассейне «Школьник» он, оказывается, работал, возле универмага «Заря», теперь уже бывшего, кто из наших краев — знает это место. Подошла к дежурной у стойки, сказала, что нужен такой-то. Вызвали его.
Выходит. В тренировочном костюме, в кроссовках. Неузнаваемый. Раздался! И в плечах, и живот выпер, и красный весь цвет лица, и лысый наполовину. Где ж, Сережа, твои пышные волосы? И будто ниже стал ростом, совсем как высокий уже не смотрится. Меня, конечно, не узнает.
— На тренировку?
— Да, — говорю.
— Мальчик ваш в раздевалке?
— Да нет, я пока сама хотела выяснить у вас кое-что, без него пришла.
Он глаза поднимает, недовольно так, глядит на меня… ба!
Глаза-то. Глаз нету! Вместо того что было — блеклые и будто умершие блюдечки. Как под целлофаном застиранным, кто советское время пережил, помнит, стирали тогда пакетики, сушили — вот этими пакетиками как будто укрытые — бледно-серые, мутные. Ни твердости никакой, ни ясности.
Я говорить не могу, стою столбиком.
— Так что вы хотели выяснить? — разочарованно так, и даже вроде и злится уже, что молчу или что без ребенка.
— Сережа, я Надя, не узнал? Помнишь меня?
Дернулся он.
— Надя?
Вижу, узнает постепенно. Не обрадовался, не улыбнулся даже.
— Вот так да! Не ждал. Надо же. Ну, пойдем, пойдем.
Весь как-то засуетился, завел меня в тренерскую, в каморку их крошечную. Там никого. На столике бутылка стоит початая, шампанское, конфеты шоколадные в двух коробках — видно, родители несут.
— Надо же. Так ты нарочно?
— Ну, не совсем. Сын у меня и правда есть, плавать умеет, но не особенно, хорошо бы ему еще поучиться, вот у тебя, например.
— Шампанское будешь? Вчера уже справлять начали, осталось.
За бутылку схватился, но я, конечно, отказываюсь.
— Ну, чай тогда.
Я не хочу, но он все равно за водой сходил, вскипятил чайник, наливать начал, гляжу: руки дрожат. Вот тебе и тренер.
Спросила я его, конечно, куда он делся тогда, почему не простился. А он вспомнить не мог! Разве я не простился? Наверное, не хотел тебе делать больно! Что ж с собой меня не позвал? Да куда, Надь? Ехал наугад, то ли найду работу, то ли нет… Но сказать «до свиданья» ты мог? Да я сказал, что ты? Нет, ты че, правда не сказал?
А я-то… А он вспомнить не мог. Ну, а как под дождем меня нес, это хоть помнишь?
Тут он сразу разулыбался:
— Помню! Вот времечко было! Девушки меня любили!
— Ты и сейчас ничего, — вроде и утешаю его. — Тоже любят наверняка.
— Нет, — рукой машет, — Надя, нет.
И как-то в сторону все глядит. Но в чем дело, не объясняет. Поговорили мы в итоге недолго.
Узнала я, что из Америки не солоно хлебавши через год он вернулся обратно, женился два раза подряд, две дочки растут в разных браках, сейчас то ли в разводе, то ли нет, до конца я не поняла. Много работ сменил, и не только по специальности, сюда недавно совсем устроился, и то с большим трудом, хотя зарплата — курам на смех… И все вниз косится, в глаза не смотрит. Стала я собираться, а он вроде как тянет, не дает уйти и намекает, что вообще-то рассчитывал провести тренировку… Оставила я ему денег. Пять тысяч, аванс за пять тренировок, сказала. И бегом, бегом домой!
А дома — Гена. Рано сегодня вернулся, выходит ко мне.
Пальто помогает снять, вешает на плечики, а по всему дому дух стоит свежий, лесной, что ли хвойный?
— Чем-то пахнет у нас, не пойму.
— Я елку купил, — и покраснел, застеснялся. — Ванька вырос, но каждый год вроде покупали… Ты не против? Он и наряжать согласился, за веревкой на рынок его послал, сейчас вернется.
И точно. Каждый год наш Гена покупал елочку, ставил в большой комнате, и сами с Ваней они ее всегда наряжали, их это было дело, с самых детских лет.
— Нет, Ген, что ты. Я не против.
А он руку мне как сожмет!
— Надюш. Что с тобой? На тебе лица нет.
Молчу я, не отвечаю.
Гляжу на него, в глаза ему — а глаза-то у него… нормальные, смотрит внимательно, и так по-доброму! Беспокойно только немного. Но беспокоится-то он обо мне.
Обняла я его покрепче и отпускать не хочу.
* * *
Филолог, литературовед, критик Майя Кучерская приобрела известность как писатель в середине 2000-х, когда вышла ее прозаическая книга «Современный патерик. Чтение для впавших в уныние» — сборник историй, посвященных современной жизни Русской православной церкви. «Патерик» получил Бунинскую премию. Отношениям человека с верой и с церковью была посвящена и следующая работа писательницы — роман «Бог дождя» (отмечен премией «Студенческий Букер»). Роман «Тетя Мотя» был написан после длительного перерыва и оказался уже на совсем другую тему — это история одного адюльтера. Книга вышла в финал сразу двух крупных литературных премий: «Большая книга» и «Ясная поляна».
