В ближайшем порту "плодовитый писатель" покинул "Морро Касл" и первым же рейсом вылетел в ту страну, куда вел след новых знакомств. Поколесив по Европе, осел в маленьком городке на австро-словацкой границе. А через год мне наконец удалось сделать то, что ждала от меня А.Б. выпустить в свет гигантский роман, прослеживающий в клубке переплетенных судеб невероятную историю молодой женщины.
За это время до меня дошла кое-какая чрезвычайно интригующая информация: я узнал, что незабвенное лицо моей героини исчезло с поверхности бытийной шелухи, что кое-кто из ее окружения совершил кое-какие поступки, подлинный смысл которых мог быть понятен только посвященному. Или же непонятен вовсе - никому и никогда. Потому что чем добросовестнее старался я восстановить детали этой невероятно запутанной истории, тем больше наглели поначалу робкие и худосочные сомнения. Завершив труд, я блуждал в потемках и даже под страхом смертной казни не мог бы утверждать, что из достояния роковой сумки было подлинным и не являлись ли фрагменты, тронувшие сентиментальную душу старого писаки отчаянной правдивостью, всего лишь ловкой подделкой? А отдельные части истории, если даже не вся она, изящной мистификацией?
Измученный сомнениями, я отправился путешествовать, а вернувшись в Нью-Йорк, нашел среди прочей корреспонденции изрядно поплутавшую посылку. Под луковичными слоями бумаг, утончавшихся к сердцевине, оказалась крошечная сандаловая шкатулка, а в ней кольцо с крупным прозрачным камнем неуловимо-переливчатого цвета, которое я сразу же узнал. Приложенная записка не отличалась многословием: "Благодарю и поздравляю! Вы, конечно, узнали этот александритовый перстень и наконец-то поняли все. Его переменчивая игра - цвет неуловимой истины, которой попросту не существует в мире железобетонной определенности. Это, пожалуй, единственная правда, за которую может поручиться смертный и которую вы помогли мне понять."
Подписи не было, да она и не требовалось, ведь я уже знал все, что еще предстоит узнать вам.
ЧАСТЬ 1. АЛИСА
1
1968, 23 декабря. На электронном табло миланского аэропорта выскочила цифра 23.45. Оставалось всего сутки до Рождества и пятнадцать минут до конца смены. Сержант отдела по борьбе с наркотиками Луиджи Вискони с тоской посмотрел на толпу пассажиров, направлявшихся от дверей прибытия к стойкам таможенного контроля. По лицам, одежде и громкой речи, доносившейся уже издали, Луиджи понял, что это, наконец, прибыл гамбургский рейс, сильно задержавшийся еще при взлете. Он посмотрел через зал на Франческу, машинально поправившую свой синий беретик с золотой эмблемой таможенной службы и занявшуюся документами вновь прибывших.
Альма, крупная восточно-европейская овчарка Луиджи, специально натренированная на поиск контробандных наркотиков, слегка дернула поводок, заметив выплывающие на ленте транспортера из багажного отделения чемоданы. В ожидании сигнала, собака тихо поскуливала, кося на хозяина умным карим глазом. Сумки, пакеты, чемоданы двигались прямо на них толстой, извивающейся змеей и Луиджи машинально отпустил поводок. Легко запрыгнув на спину "змеи", Альма пошла вспять движения конвейера, аккуратно переступая лапами и обшаривая внимательным носом прибывшие в Милан вещи. Выслеживая добычу с присущим ей рвением, собака на этот раз старалась напрасно: последний рейс в дежурстве Луиджи не обещал находки, даже новичок знал, что поступление наркотиков из Германии - дело маловероятное. После всей сегодняшней толчеи, затеянной метеорологами и спутавшей все рейсы, после неразберихи с багажом и нашествия каких-то подозрительных ливанских беженцев, сержант, наконец-то, мог расслабиться. Исподтишка оглядывая публику, подтягивающуюся за своими вещами, Луиджи оценивал впечатление, производимое работой его собаки. Обычно в толпе оказывалось немало людей, приходивших в восторг от этого аттракциона и кое-кто даже пытался бросить Альме съестное, которым она, естественно, пренебрегала.
Боковым зрением Луиджи заметил парочку из тех расплодившихся в последнее время бродяжек, которые стаями собирались на площадях города. Нечесаные пряди длинных волос перехвачены на лбу замусоленным ремешком, длинные пончо висят балахоном - не разберешь, где парень, а где девка. Тот, что повыше, держал в руках холщовую торбу, расшитую какими-то восточными иероглифами, а низенькая, помеченная Луиджи условно как "девушка", выглядывала из-за спины своего спутника с растерянностью туземца, столкнувшегося с цивилизацией.
К конвейеру подошла женщина, давно примеченная сержантом. Она уже больше часа ожидала своего рейса и можно было легко догадаться, что именно 375-го, парижского, взлет которого несколько раз отменяли по причине погодных условий: дело шло к Рождеству и над Европой буйствовал очередной циклон. Задержки в расписании собрали в зале аэропорта непривычно много людей, тоскливо поглядывающих на табло, но Луиджи выбрал именно эту - для тренировки профессиональной наблюдательности и лирических размышлений. На нее было приятно смотреть и интересно фантазировать.
В том, как "парижанка" сидела, забросив ногу на ногу, как рассеянно листала журнал и нетерпеливо ходила по залу, останавливаясь в задумчивости то у стеклянной стены, выходящей на взлетное поле, то у газетного прилавка - чувствовался особый шарм. Во всяком случае именно так представлял себе истинных француженок бывший ломбардский пастух - этакими небрежно-элегантными и загадочными. Длинный бежевый плащ незнакомки, подбитый каким-то мягким рыжеватым мехом, был распахнут, волосы того же золотистого тона, собраны на затылке в пучок, на плече большая сумка-кисет на длинном ремешке, из которой женщина доставала то журнал, то портмоне, то билет, то мягкие светлые перчатки. Лицо "парижанки" выглядело именно так, чтобы вызвать в воображении Луиджи образ элегантно большого дома, светящегося высокими окнами сквозь припорошенный снегом кустарник, с камином и огромной ванной - в матово-шоколадном мраморе, зеркалах и сиянии никеля
- ну точь в точь, как на рекламе, идущей по телеку.
"Интересно, кто ждет ее в Париже? Наверное уже битый час
нервничает, мечется в Орли, измучив вопросами служащую справочной, солидный господин с темными усиками, властным взглядом и ключами от новой модели "ситроена" в кармане пальто из верблюжьей шерсти.
Теперь женщина стояла совсем близко от Луиджи, с интересом наблюдая, как скользит влажный нос Альмы в дюйме от поверхности чемоданов. "Да она совсем молоденькая и не такая уж таинственная" - подумал полицейский, когда светлые глаза незнакомки встретились с его изучающим взглядом. Она не отвела глаз, а приветливо улыбнулась, изобразив восхищение и как бы благодаря его кивком за работу умницы-собаки. Луиджи ответил улыбкой, тем самым белозубым сиянием от уха до уха, которое, как итальянский сувенир увозят в своей памяти из солнечной страны впечатлительные туристы.
Последним, что видел парень было удивленное лицо "парижанки" и взмах чьей-то руки за ее спиной, бросившей в гущу толпы холщовую сумку с иероглифами. Нестерпимый грохот врезался в барабанные перепонки, огонь ослепил, вставший на дыбы, разъятый на части мир смял и отбросил Луиджи. На часовом табло выскочила и надолго застыла цифра 24.00...
Потом был сущий ад - визги, крики, панический ужас людей, метнувшихся к выходу, давя и калеча друг друга. Гарь, дым, чья-то кровь и начищенный мужской ботинок с частью ноги в полосатом носке, отброшенный прямо к таможенной стойке.
Франческа пришла в себя уже вызывая по телефону помощь - она и не заметила, как подняла трубку и набрала номер. Кто-то барабанил в служебные двери, кто-то прорвался за турникет, выбежав на взлетное поле, толстая негритянка тянула ее за локоть, истерически вопя и царапая кожу ногтями.
Как в замедленном фильме девушка увидела осколки стекла, покрывавшие столик с альбомом, распахнутом на фотографии миловидного юноши с трогательной ямкой на подбородке и капли крови, падающий на этот подбородок откуда-то сверху. Она почувствовала теплую струйку, стекающую по шее за белый воротничок форменной блузки и провела рукой по лицу - на щеке было липко и горячо, но боли она не почувствовала.
Только много позже, когда завыли сирены, появились полицейские и врачи, бегущие к пострадавшим с носилками, Франческа увидела то, что осталось от багажного отделения. Алюминиевые стойки, искореженные и почерневшие, плыли в голубоватом едком дыму над хаосом взломанного гранита, скрученного металла, осколков стекла, груды вещей и тел, среди которой белели халаты санитаров.
Прямо на каменных плитах, среди бегущих, суетящихся ног, сидел Луиджи, держа на коленях голову своей собаки. Он смотрел куда-то сквозь спины светло и радостно, с тем надземным невозмутимым спокойствием, которое отличает безумцев. Лицо и руки Луиджи, гладящего мертвую Альму, были в крови. Он не реагировал на крики подоспевшего сменщика, трясущего его за плечи и не обратил никакого внимания, когда мимо проплыли носилки, волочащие по липкому от крови щебню край подбитого светлым мехом плаща...
