— Я пойду, Дмитрий Васильевич. Не забудьте разобраться в моем вопросе.
— Разберемся, дорогая Эльвира Владимировна. Сегодня же.
— Благодарю вас.
Графиня направилась к двери, где все еще стоял Прыгунов.
— Что, уже нас покидаете?
— До свидания, господа.
— Всего доброго, — официально произнес генерал-губернатор, уступая Эльвире Владимировне дорогу.
Графиня Урманчеева вышла. Савелий затворил за ней дверь.
— Приветствую вас, дорогой мой Дмитрий Васильевич, — поздоровался Прыгунов, стараясь придать голосу прежнюю веселость.
— Ты никак пьян с утра? — не отвечая на приветствие, без особого укора спросил генерал-губернатор.
— Вовсе нет. Хотя похмелился, конечно. Вчера на товарной бирже встретил Гришку Сокольского. Поговорили, выпили немного. А там пошло-поехало. Сами понимаете…
— Понимаю. Все та же старая песня. Кстати, что там на бирже?
— Пока все очень неплохо. Саранские кобылки — самый ходовой товар. Хотя, по прогнозам, к лету цены на лошадей упадут чуть ли не вдвое. Черт их знает, этих прогнозистов! Откуда такая информация? Я уже дал телеграмму Пужайкину и получил ответ. Никаких оснований для падения цен нет. Так что кобылки нас еще покормят. А-ха-ха-ха! — Вадим Никитович вдруг сам заржал, как лошадь, и повалился в кресло. Приступ истерического смеха длился около минуты. Все это время Дмитрий Васильевич, давно привыкший к «припадкам» Прыгунова, молча, грустно улыбаясь, смотрел на него.
— Ну? Чего смеялся-то? — спросил он, когда Прыгунов наконец успокоился.
— Да вчера Григорий анекдот модный рассказал. Сейчас вспомнил. А-ха-ха-ха! Хотите, расскажу?
— Ну расскажи.
— Отец-поэт говорит своим детишкам:
— Дети, придумайте мне рифму на строчку: «Если б я имел коня…»
— Если б я имел коня — я катался бы три дня! — придумала старшая дочка.
— Если б я имел коня — я б кормил его три дня! — сочинила младшая.
— Хорошо, девочки, молодцы! — похвалил отец.
— Папа, а почему ты меня не спрашиваешь? — обижается его сын — отъявленный хулиган, пошляк и матерщинник.
— Не стоит, сынок, — иронизирует папа, — я ведь и так знаю, что бы ты три дня с конем делал, если б он у тебя был.
— Нет, не то! Я хороший стих придумал! Настоящий! И ни одного матерного слова! Честно!
— Хорошо, сынок. Говори свой стих. Только чтобы ни одного…
— Если б я имел коня — это был бы номер!.. — выпалил сын.
— Сынок, ну а где же тут рифма?
— Ты не дал мне договорить! Вот слушай:
Если б я имел коня,
Это был бы номер!
Если б конь имел меня,
Я бы точно помер!
— А-ха-ха! — снова закатился Прыгунов. — Ну как?
— Мерзость какая-то, — сказал Дмитрий Васильевич, однако все же улыбнулся и отвернулся к окну.
Генерал-губернатор выглядел совсем старым. Сутулая, круглая спина, седые волосы, голова, глубоко втянутая в плечи. Когда-то Вадим Никитович знал его совсем другим — крепким и сильным мужчиной, суровым и беспощадным борцом за идею, хитрым и мудрым политиком. Он долго стремился к власти. Он не завел семью, не вырастил детей, почти не скопил капитала. Острое желание занять важный пост в государстве всегда подавляло в нем другие, казалось, более естественные человеческие желания. Десять лет назад мечта его осуществилась, но, получив пост и титул, за довольно недолгий срок вдоволь насладившись властью, он с годами незаметно размяк и подобрел. Ему вдруг захотелось покоя, обычного человеческого покоя. Государственная служба начала тяготить его. Канцелярские дела раздражали до крайности. Жизнь представлялась тоскливой и скучной и, казалось, совсем потеряла смысл…
Дмитрий Васильевич некоторое время смотрел в окно, затем повернулся, взял со стола газету и протянул ее Прыгунову, указав пальцем на подчеркнутые карандашом строчки криминальной хроники.
— Вот черт! Кого же Фигорин тогда поймал? — сказал статский советник. Лицо и голос его немедленно приняли деловую окраску.
— Да, видать, не того. А может, их несколько?
— Вот вони-то будет.
— Фигорина еще нет. Знаешь, Вадим, поехали — сами посмотрим.
— Едем!
— Савелий! Мы едем в Бутырку! Затем на Петровку!
— Прикажете карету?
— Какую, к чертям, карету! Автомобиль к подъезду! Появится Фигорин, пусть ждет нас у себя.
— Все понял, господин генерал-губернатор! Слушаю-с. — Савелий подал генерал-губернатору фуражку, распахнул дверь, затем, опередив его, быстро побежал вниз по лестнице.
Несколько минут спустя из ворот Спасской башни в сопровождении охраны выехал роскошный черный автомобиль из тех, что делают по специальному заказу для высокопоставленных лиц.
— Да, Дмитрий Васильевич, я, кажется, помешал кое-кому своим приходом?
— Ты Урманчееву имеешь в виду? Да нет. Ничего особенного. Пустяковый разговор. Странная женщина. Уже больше года как умер граф, а она все еще в трауре.
— Ей идет черное платье.
— Такой женщине все идет. Ты, кажется, неравнодушен к ней?
— С чего вы взяли?
— Увидев ее, ты странно изменился в лице.
— Я очень давно знаю ее, — вздохнул Прыгунов. Он отвернулся и некоторое время смотрел на улицу.
— Кажется, ты хорошо знал ее мужа? — снова спросил губернатор.
— Я много лет знаю их обоих.
— Роскошный был мужик.
— Только с виду. Бедная Эльвира Владимировна. Он ведь был эпилептиком, вы знаете?
— Знаю. Однажды я даже видел его припадок. Ужасная вещь. Страшно смотреть.
— А она-то сколько с ним вынесла. Удивительная женщина. Прожить столько лет с таким человеком…
— Кажется, она очень любила его.
— Да… — Прыгунов снова отвернулся и закрыл руками лицо. — Ты слышал, что с ним случилось?
— Слышал. Он покончил с собой. Удавил себя не то шнурком, не то галстуком. Бедная, бедная графиня…
— Но, удивительное дело, она почти не состарилась за эти годы.
— Да, чудо. Она так же прекрасна, как в молодости.
— А граф-то был какой красавец. Никогда не думал, что такой крепкий на вид человек может покончить с собой.
— Эпилепсия — тяжелая болезнь. Бремя избранных. Не каждый в силах вынести его до конца…
На каменном полу грязной и сырой камеры-одиночки, возле деревянных нар лежал довольно крупный человек с посиневшим от побоев лицом, рыжей в запекшейся крови бородой и такими же слипшимися средней длины волосами. Свет в камеру едва проникал сквозь грязное, насиженное мухами окошко под потолком. Стояла отвратительная вонь, такая, что Вадима Никитовича едва не стошнило, и он прикрыл рот и нос рукавом.
Прибывшие с генерал-губернатором и Прыгуновым двое городовых вместе с надзирателем подняли едва дышавшее тело, усадили на нары и принялись усердно окатывать его водой из принесенного другим надзирателем ведра. Арестованный крутил головой, бормотал что-то невразумительное, но полностью в себя не приходил. Минуту спустя послышались шаги, и в незапертую дверь камеры вошел высокий и очень худой человек в форме старшего офицера полиции с двумя большими звездами на погонах.
— Ваше высокопревосходительство, господин генерал-губернатор! Начальник Бутырской тюрьмы, подполковник полиции Шлюхин! — представился вошедший.
Прыгунов закусил губу, чтобы не рассмеяться, а подполковник Шлюхин сильно покраснел. Было видно, что он очень стесняется своей фамилии.
— Что же это у вас, господин Шлюхин, арестованный в таком состоянии? — строго спросил генерал-губернатор.
— Задержанный Метелкин Иван Андреевич! — затараторил начальник тюрьмы. — 1966 года рождения! Мещанин! Задержан на углу улицы Мясницкой и Боброва переулка за попытку изнасилования и нанесение тяжких телесных повреждений мещанке… — тут Шлюхин осекся под взглядом генерал-губернатора и замолчал.
— Врут они все! — вдруг закричал внезапно очнувшийся арестант и бросился в ноги Дмитрию Васильевичу. — Ваше высокопревосходительство! Не виноват я! Все она, сука! Я ее предупреждал! У-у, бля! — Арестант оскалил зубы в злобной гримасе и стукнул об пол кулаком. — Еще раз с этим сосуном увижу — убью! Предупреждал! Ей-Богу, предупреждал! А ей все равно! У-у, бля! За что же это, ваше высокопревосходительство?
— Подожди, подожди, браток, — спокойно и ласково сказал Прыгунов. — Давай все по порядку. Кого предупреждал? Когда?
— Как кого? Ваше превосходительство, жану предупреждал, жану! Свою жану, не чужую! Сука, бля! Связалась с пидором этим… У него, говорит, магазин на Мясницкой, а у тебя, окромя елды, и нет ничего! А? Тварь, бля! Всю жизнь мне загубила! — Арестант пронзительно зарыдал, уткнувшись головой в пол, и обхватил руками сапоги генерал-губернатора.
— Почему арестованный в таком состоянии? — повторил свой вопрос Дмитрий Васильевич, брезгливо пятясь назад, высвобождая ноги из объятий Метелкина.
