Тётушка Хаджия с низким поклоном проводила старика в комнату. Евдокия Васильевна, сидевшая за сандалом, увидела старика, хотела было приподняться, но Максум жестом остановил её: мол, сиди, сиди.
Сам сел, сунул под одеяло замёрзшие руки. Долго молчал — всё размышлял: значит, не соврал Мирабид. Ай да учителишка!
Первой не вынесла тягостного молчания Евдокия. Васильевна.
— Хорошо у вас в кишлаке. Чистый воздух…
Максум в упор глянул на Рагозину, осклабился. Мешая русские и узбекские слова, спросил:
— Что, марджа, сандал яхши… хорошо?
— Любопытно. Ногам и рукам тепло, а спина мёрзнет.
— Ничего, спина привыкнет. Сандал — дар мудрых предков. А печки — это нам не подходит.
— Да… конечно… — растерялась Евдокия Васильевна. — У каждого народа свои обычаи.
Максум взял под обстрел тётушку Хаджию.
— Поздравляю, старая, с прибавлением семейства. Я рад. Рустаму посчастливилось поймать ласточку, может, и сам прилетит за ней следом.
— А?.. Что? — не поняла тётушка Хаджия.
— Рустам, что ли, гостей прислал?
— Рустамджан.
— Хош… До приезда сына жить здесь будут?
— До окончания войны. Евдокия-ханум больна, бедняжка. Город их фашисты бомбили, вот у неё сердце и не выдержало. И дочка её не совсем здорова.
— А на вид цветущие. Что же они тут делать собираются?
— Евдокия-ханум доктор, а дочка её, Светлана, — медсестра.
— Как гости… нравятся?
— Очень. Евдокия-ханум славная, умная. И Света-джан ей под стать. А уж трудолюбивая до чего! Весь дом буквально вылизали.
— То-то, я смотрю, дом твой на дом невесты похож. Это счастье твоё, что невестка в дом своими ногами прешла. Святой коран это поощряет. Эта… как её… Света-джан — она в десять раз лучше многих нынешних девушек. Молодец Рустам. Знал, кого выбрать. Научите её жить но нашим древним законам — всевышний за это воздаст сторицей.
Тётушка Хаджия вздрогнула, сообразив, наконец, куда гнёт злоязычный Максум.
— Ой, да что это вы говорите? У Рустамджана уже есть избранница. Вам-то, уважаемый мулла-ака, хорошо известно.
— Мне? Известно? Ничуть. Кто она?
— Ваша племянница, Мухаббат.
— Вздор какой! Насколько мне известно, Мухаббат расположена к Мирабиду. Видели на ней повое пальто? Это Мирабида подарок. И в кино они ходит вместе. И вообще…
Евдокия Васильевна ни слова не поняла из этого разговора. Заметив, однако, что мать Рустама побледнела, сочла долгом вмешаться:
— Что с вами, Хаджия-ханум? Может, лекарство выпьете?
— Ничего, милая. Сейчас пройдёт, — повернувшись к старику, произнесла дрожащим голосом. — Как же это… Ведь Мирабид… Его ночью встретишь — испугаешься. Не может быть!
— А что — Мирабид? — хладнокровно отвечал старик. — Самостоятельный человек. Он, конечно, не красавчик, однако… Знаешь, как ежиха к своему ежонку обращается?.. «Мягонький ты мой!» Так что, Мирабид жених — хоть куда. Стерпится — слюбится.
Бедная женщина совсем духом пала. В самом дело, кто их там разберёт? Молодёжь нынче своенравная. Сегодня одно на уме, завтра другое. Может, надоело Мухаббат ждать Рустама? Жизнь-то идёт
Вошла Светлана, внесла дышащий паром самовар. Максум оживился.
— Ах, хороша девушка! Райская красотка. Не грусти, старая, твой Рустам не промах. А что до моей племянницы, то скажу тебе по чести. Хм… Стала она, хвалёная Мухаббат, не такой, какой бы тебе хотелось её видеть. Дни и ночи где-то скитается. Перед людьми неудобно. Бригадирша! Всё ей теперь позволено. Спасибо, хоть Мирабид всё ей прощает.
Старик многозначительно пожевал губами и вдруг спохватился.
— Однако, заболтался я! А дел непочатый край, — кряхтя, поднялся, стал прощаться.
— Куда же вы, а чай?
— Не могу. Спешу. Впрочем, по старинному обычаю… Кусочек лепёшки… Рахмат… Хайр! Будьте здоровы.
Жуя на ходу лепёшку, Максум мурлыкал от избытка чувств. Он был очень доволен собой. Ловко всё провернул, заронил сомнение в душе старой. Хаджия, конечно, не выдержит, скажет пару горяченьких слов Мухаббат, назло ей похвалит Светлану. Мухаббат, и без того наслышанная о гостях Хаджии, тоже, со своей стороны, не удержится от ядовитых стрел… Глядишь, дельце-то и сладится. Сколько можно ждать учителишку! Он где-то за тридевять земель, останется ли жив — неизвестно. Да и вернётся ли? Даже если и не убьют его. Большие города вроде паутины. Запутывается человек в тенётах города. Забывает о родном кишлаке. А учителишка небось не в одном городе побывал. Да и сколько ещё городов впереди!.. Ах, как хорошо всё идёт! Сладим дельце, обязательно. А как свадьбу сыграем, стану я над молодыми вроде опекуна. С Мирабидом хорошие дела можно вершить!
Старик до того размечтался, что и не заметил, как дошёл до дома Мухаббат. Увидев знакомую резную калитку, приосанился, едва перешагнув порог, закричал весело:
— Ой, невестка! Где ты?.. Ага, вот ты, оказывается, где. Возле тандыра хлопочешь. Богу угодное дело. — хлеб печь. И знак добрый. Коли печёшь лепёшки, стало быть, без муки не сидишь. По нынешним временам завидное занятие, хе-хе!.. Новости знаешь? К Хаджие гости приехали. Люди толкуют, будто Рустам-то, тихоня хитрющий, не случайно этакую красотку в своём доме поселил.
Тётушка Санобар всё уже знала и в душе тяжело переживала. А вдруг и впрямь невеста приехала! Ой-бо! Бедная Мухаббат! Она тоже переживает. Никому не говорит, даже матери родной, а страдает.
Оставив тандыр, тётушка Санобар приветствовала старшего брата покойного её мужа, завела в дом, усадила на мягкую курпачу.
— Чаю, мулла-ака, не желаете ли?
Максум расположился по-хозяйски, огляделся по сторонам, произнёс тоном рассерженного владыки:
— Опять этой несносной девчонки дома нет?! Позор! Только не уверяй меня, невестка, что Мухаббат уже на работу ушла. Ой-бо!.. Стыдно людям в глаза глядеть. Совсем девчонка от рук отбилась.
— Что ты, что вы, мулла-ака! — всполошилась тётушка Санобар. — Дома Мухаббат.
Старик грозно повёл очами, недоверчива покачал головой. Тут как раз Мухаббат вышла из своей комнатки. Максум преобразился — расцвёл в улыбке, ласково поманил к себе племянницу.
— Здравствуй, голубушка! Что-то бледненькая ты сегодня, не захворала ли, упаси господь? Садись, садись рядышком. Поговорить с тобой надобно. Люблю к тебя, как родную дочь. А если хочешь знать, — больше, чем дочь. Да! Тебе хорошо — и я счастлив. Тебе худо — и моя душа страдает.
Старый интриган усадил девушку, поохал, глядя на её измученное бессонной ночью лицо, тёмные круги над глазами. Он до того вошёл в роль, что даже тихонько всхлипнул. Да он, в сущности, и в самом деле любил племянницу. Не мог старик выносить в ней только новомодную самостоятельность, завидовал трудовой славе.
Мухаббат подивилась. Поди ж ты, переживает старик. Значит, и ему всё известно. Девушка растерялась, она никогда не видела дядю Максума всхлипывающим. Старик понял внутреннее состояние племянницы, тихо возликовал и начал — с чувством, проникновенно:
— Тяжёлые нынче времена, доченька. Кровавая война гремит-рычит, и нет ей ни конца ни краю. Гитлер, изверг проклятый, до великой реки Волги добрался. Под городом Сталинградом побоище великое… Я правильно говорю, доченька?
— Да, дядя, — Мухаббат никак не могла уразуметь, чего это ради дядя Максум затеял целую лекцию о положении на фронте.
Хитрый старик завёл разговор о фронтовых неудачах умышленно. Выдержав для интриги паузу, он продолжал:
— Отчего, по-твоему, доченька, в военных делах неувязка? Грозились врага на его земле изничтожить, а сейчас так наступаем, что небось уж и горы Уральские видать. Не знаешь, почему так? То-то же всё у нас было — и оружие, и другая всякая всячина. Одна беда: не считаются нынче с мудростью старости. Молодёжь так и вообще стариков за людей не считает. Отсюда и промашка. Отставили стариков от полков и дивизий, сделали командирами безусых юнцов… Оно и пожалуйста!
— Что вы, дядя!
— Ты меня, доченька, не перебивай, нехорошо это и лишний раз подтверждает истинность моих слов: не уважаете вы, молодые, стариков. Может, я и не точно сказал, но это и не суть важно. Я пришёл о другой войне потолковать. Сколько раз я тебя убеждал: откажись от бригадирства, откажись!.. Язык устал. А ты — ноль внимания. То в поле, то в правлении до тёмной ночи торчишь. Иной раз и дома не почуешь, А люди всё примечают. Посмеиваются.
Мухаббат покраснела, укоризненно посмотрела на дядю.
— Зачем вы так? Разве позор — добросовестно работать?
— Вот опять перебила! Эх… Труд — благое дело. Только люди по другому поводу языки точат, мол, чем это Мухаббат занимается по ночам в правлении? Не перебивай. Послушай лучше. Иной раз, дочка, человек ступит в грязь и не заметит. А люди смеются. Злые люди не только смеются, они и письма кое-куда пишут. Вот есть у тебя жених. Да? Поначалу я сердился. Не нравился мне твой учитель. Уговаривал тебя — не послушалась. В нашем роду ты первая, решившая выйти замуж, не считаясь с волей старших. Хош… Ну, думаю, такие уж теперь времена. Может, я и не прав. А что на деле вышло?
