- Шестеро моих матросов и рулевой могут засвидетельствовать, что он действительно умер.
- То его беда, а не наша. Умер - значит умер, и его, вероятно, схоронили. Вы скажете нам, где он похоронен, а мы велим выкопать труп. Тут находится человек, который его опознает, и если подтвердится, что Трикалис и Али Чорбаджи - одно лицо, то, по крайности, хоть можно будет конфисковать похищенные сокровища. Где вы его погребли?
- На дне Дуная.
- Вот уж напрасно! Зачем вы это сделали?
- Но-но, тише! Вот вам третья бумага - от декана в Плесковице; Трикалис скончался в его приходе, а декан не только отказался провести обряд как положено, но и запретил снести тело на берег. Люди же требовали бросить покойника в воду.
- Черт бы их побрал, этих попов распроклятых! - Капитан в сердцах стукнул кулаком по эфесу сабли. - Вечно с ними хлопот не оберешься. Но вы ведь сможете примерно место указать, где его бросили в реку?
- Давайте разбираться по порядку, господин капитан. Крестьяне в Плесковаце отрядили на судно четверку караульных, чтобы, воспрепятствовать мне перенести тело на сушу, и эти четверо парней ночью, когда все мы спали, без ведома корабельщиков наложили в гроб камней для тяжести и опустили его в Дунай. Вот собственноручная расписка самих злоумышленников; возьмите ее, господин капитан, и вам не составит труда отыскать их, допросить и наказать поделом.
Капитан был вне себя от ярости; он разразился сардоническим хохотом, поперхнулся, сердито закашлялся и, дочитав бумажонку до конца, швырнул ее Тимару обратно.
- Славно тут у вас все уладилось! Обнаруженный беглец умер, с ним теперь не побеседуешь; поп, видите ли, не разрешил предать его земле; крестьяне сбросили покойника в воду и выдали бумагу, подписанную именами, которых человек отродясь не носил, указали названия деревень, каких никогда на свете не было. Беглец скрывается на дне Дуная, а мне теперь либо баграми прочесывай весь Дунай от Панчева до Смедерева, либо ищи-свищи двух негодяев, одного из которых кличут Каракасаловичем, а другого Стириопицей. И груз я конфисковать не могу, коль скоро личность беглеца не установлена. Да, господин комиссар, вы на славу расстарались, ловко все обделали! И бумагами обзавелись на все случаи, вон их у вас сколько: одна, две, три, четыре! Готов поспорить: вздумай я востребовать свидетельство о крещении этой вот барышни, вы мне и его представите в наилучшем виде.
- Если вам будет угодно.
Правда, свидетельство а о крещении Тимар представить не смог бы, зато сумел скроить такую дурацкую физиономию, что капитан только покачал головой. Рассмеявшись недобро, он похлопал Тимара по плечу.
- Вы прямо золото, а не человек, господин комиссар! Спасли этой девушке всю ее собственность, ведь за отсутствием отца я не могу ни ее задержать, ни на имущество ее арест наложить. Можете продолжать путь. Золотой вы человек!
С этими словами капитан резко повернулся, ближайшему лодочнику, замешкавшемуся на палубе корабля, влепил такую оплеуху, что тот чуть не свалился в воду, и велел немедленно убираться всем с корабля.
Но когда спустился в лодку, еще раз внимательно посмотрел назад.
Судовой комиссар взирал ему вслед все с тем же дурацким выражением.
Груз "Святой Варвары" был спасен.
Роковой конец "Святой Варвары".
Теперь "Святая Варвара" без помех держала свой путь вверх по течению, и у Тимара не было иных забот, кроме повседневных хлопот с погонщиками.
Путешествие по Дуная вдоль Большой Венгерской низменности - впечатление на редкость однообразное; здесь не встретишь ни скал, ни водопадов, ни руин исторических памятников - лишь уныло-скучные берега, поросшие тополем да ивой.
Что интересного расскажешь об этих краях Тимее?
Девушка иной раз целыми днями не выходила из каюты. Отсиживалась в одиночестве и молчала - слова не добьешься. Порой и к еде не притрагивалась: как приносили ей, так и забирали пищу нетронутой.
Вечера стали долгие; погожие дни сменились позднеоктябрьским дождливым ненастьем. Тимея затворницей проводила дни и ночи в своей одинокой каюте, и Михай не знал, что с ней; лишь по ночам сквозь тонкую дощатую перегородку доносились ее тяжкие вздохи. Но плача он не слышал ни разу.
Должно быть, жестокий удар навеки сковал холодом ее сердце. И сколько же тепла понадобится, чтобы растопить этот холод?
Ах, бедный друг мой, стоит ли об этом думать? Стоит ли грузить во сне и наяву об этом дивном белом лице? Даже не будь Тимея столь прекрасна, все равно она очень богата, а у тебя нет и гроша за душой. Тщетное занятие для такого бедняка, как ты, связывать все свои помыслы с прекрасным обликом богатой и знатной барышни. Вот если бы наоборот - ты был бы богат, а она бедна!....
"Кстати, каким же богатством обладает Тимея?" - прикидывает про себя судовой комиссар, дабы подвергнуть себя в отчаяние и отогнать тщеславные мечты прочь.
Отец оставил ей тысячу золотых наличными и судовой груз, который по нынешним временам потянет на десять тысяч золотом. Должно быть, есть у нее и драгоценности, а значит, сотня тысяч наберется. Девица с таким приданым в венгерском провинциально городке считается богатой невестой.
И тут Тимар столкнулся с загадкой, разрешить которую оказался не в силах.
Если сохраненное имущество Али Чорбаджи составляет одиннадцать тысяч золотом, то по весу это не более шестидесяти шести фунтов: золото занимает меньший объем по сравнению с прочими металлами. Шестьдесят шесть фунтов золота нетрудно засунуть в котомку и унести на плече хотя бы и пешком. Какая нужда была Али Чорбаджи обращать золото в зерно, для перевозки которого понадобилось целое судно. Чего ради полтора месяца плыть под угрозой попасть в бурю, налететь на скалу, сесть на мель, подвергать себя риску карантина или обыску пограничной стражи, когда с тем же самым богатством в заплечной суме через горы-реки можно было без всякого риска за две недели пробраться в Венгрию?....
Тимар не мог подобрать ключ к этой загадке.
Эта загадка повлекла за собой другую, не менее таинственную.
Если сокровища Али Чорабаджи (праведным ли путем они добыты или неправедным) составляют всего одиннадцать - двенадцать тысяч золотом, с какой стати столь рьяно охотится за ними турецкое правительство? Не жалеет ради этакой мизерной поживы снаряжать двадцатичетырехвесельную канонерку и гонять ее по всему Дунаю, посылать вослед беглецу гонцов да соглядатаев. Это для неимущего судового комиссара десяток тысяч - сумма изрядная, а для знатного падишаха - так, мелкая подачка; к тому же, если бы даже и удалось конфисковать эти ценности сразу, то, пока они прошли бы через руки судебных исполнителей и прочих облеченных властью жуликов, от них едва ли осталось бы султану на табак - разок трубку набить. Какой же резон было ради столь убогой добычи приводить в движение мощный аппарат государственной службы?
А может, главной целью была Тимея? У Тимара достало склонности к романтике, чтобы допустить и такое предположения, хотя его трезвый ум всякий раз упирался в их нелепость.
Однажды к ночи ветер разогнал облака, и Тимар, выглянув из окна каюты, увидел на горизонте с запада молодой месяц.
"Красный полумесяц".
Ярок блистающий серп касался поверхности Дуная.
Тимару почудилось, будто месяц и вправду такой, каким его принято изображать в календарях: напоминает человечий профиль, а растянутый в ухмылке рот словно говорит что-то.
Только ведь речи луны не всегда понятны: чужд нам этот язык. Вот лунатики его понимают и подчиняются ему, однако, пробудясь ото сна, и они забывают все, что им говорили.
Тимар словно бы получил ответы на свои вопросы. На который же из них: на подсказанный биением сердца или на свои математические выкладки? Похоже, на тот и на другой, вот только расшифровать эти ответы пока не удается.
Красный полумесяц медленно погружался в воды Дуная, и лунная дорожка добегала по волнам до корабельного носа, словно говоря Тимару: неужто не понимаешь? Наконец и верхний край рожка скрылся под водою, посулив, однако, на прощание: вот вернуть завтра, и тогда ты все уразумеешь.
Рулевой полагал, что надобно использовать ясную погоду и двигаться вперед даже после заката солнца. Алмаш путники уже миновали, и до Комарома было рукой подать. Дунай в этих местах он знал как свои пять пальцев, так что мог провести судно хоть с закрытыми глазами. Вплоть до дёрского рукава Дуная плаванье тут совершенно безопасно.
Однако когда "Святая Варвара" подплыла к Фюзитэ, под водой вдруг раздался слабый треск, но при звуке его рулевой в ужасе заорал погонщикам: "Стой!".
Тимар тоже побледнел и замер на мгновение; на лице его впервые за все время путешествия отразился страх.
- На топляк наскочили! - закричал он рулевому.
Рулевой, рослый детина, потеряв голову от страха, бросил руль и, плача как ребенок, побежал по палубе к каюте.
