- На топляк наскочили!
С кораблем произошла именно эта беда. Дунай, разливаясь, подмывает берега, а вырванные огромные деревья увлекает своим течением; приставшая к корням земля затягивает деревья под воду, и стоит только идущему вверх по реке груженому судну налететь на комель затонувшего дерева, дырка в днище, считай, обеспечена.
От скал и мелей рулевой может спасти свой корабль; но против подстерегающего под водой топляка бессильны все лоцманские умения, опыт, сноровка: большинство дунайских судов гибнет именно из-за таких скрытых в глубине бревен.
- Нам крышка! - в один голос закричали рулевой и корабельщики и, повскакав с мест, кинулись спасать свой скарб - узлы да сундучки - в шлюпку.
Судно развернулось поперек течения и начало погружаться носом в воду. О спасении его и помышлять не приходилось - куда там! Оно битком набито мешками, и пока их перетаскаешь к пробоине, чтобы закрыть течь, десять раз на дно отправишься.
Тимар рывком распахнул дверцу в каюту Тимеи.
- Барышня, одевайтесь побыстрее да прихватите с собой шкатулку со стола! Корабль наш тонет, надо спасаться.
С этими словами он помог перепуганной девушке облачиться в теплый кафтан и велел садиться в шлюпку, там, мол, рулевой поможет, а сам бросился к себе в каюту за сундучком с судовыми документами и корабельной казною.
Однако Янош Фабула и не думал помогать Тимее, напротив, он очень даже осердился при виде девушки.
- Разве я не говорил, что из-за этой белолицей ведьмы со сросшимися бровями нам всем не сдобровать? Бросить бы ее за борт с самого первоначалу - и дело с концом.
Слов рулевого Тимея не уразумела, но от взгляда его налитых кровью глаз пришла в такой ужас, что убежала обратно к себе в каюту и легла на постель; она смотрела, как просачивается вода в щель под дверью, как проступает все выше и выше, чуть ли не к самой постели, и ей подумалось, что если вода поглотит ее сейчас, то течением унесет ее вниз, к тому месту, где на дне Дуная покоится отец, и они снова будут вместе.
Тимар тоже бродил по колено в воде, пока собрал в каюте все необходимые вещи в сундучок и, взвалив его на плечо, поспешил к шлюпке.
- А где же Тимея? - воскликнул он, не обнаружив девушки на месте.
- Дьявол ее знает! - злобно прохрипел рулевой. - Лучше бы ей вовсе на свет не родиться!
Тимар, барахтаясь по пояс в воде, торопливо пробрался к каюте девушки и схватил ее в объятия.
- Ларец при вас?
- Да! - пролепетала Тимея.
Тимар, не задавая больше никаких вопросов, выскочил на палубу, на руках снес девушку в шлюпку и усадил на среднюю скамью.
Гибель "Святой Варвары" свершилась с чудовищной быстротой.
Носовая часть корабля затонула, и несколько минут спустя из воды торчали лишь крыша и парусная мачта с обвисшей бечевой.
- Трогай! - скомандовал Тимар гребцам, и шлюпка двинулась к берегу.
- Где ваш ларец? - спросил Тимар у девушки, когда они уже успели отплыть довольно далеко.
- Вот он! - показала Тимея.
- О, несчастная! Да это же не ларец, а коробка с турецкими сладостями.
Тимея и в самом деле впопыхах прихватила с собой коробку сладостей, предназначенную в подарок своей новоявленной сестрице, а ларец, где хранилось все ее имущество, остался в затонувшей каюте.
- Поворачивай назад! - закричал Тимар рулевому.
- Это ж совсем спятить нужно, чтобы по своей доброй воле нырять под воду и бог знает что разыскивать! - проворчал Янош Фабула.
- Тебя не спрашивают! Слышал команду - выполняй!
Шлюпка подплыла к затонувшему судну.
Тимар не стал уговаривать никого другого: сам соскочил на крышу и по трапу спустился к скрытой под водой каюте.
Когда он исчез в волнах, Тимея устремила ему вослед неподвижный взгляд своих огромных, черных глаз, словно говоря:
"И ты уходишь от меня туда же, под воду?".
Тимар под водою добрался до палубы; ему приходилось соблюдать крайнюю осторожность, ведь судно накренилось как раз на тот бок, где находилась каюта Тимеи; он вынужден был хвататься за доски палубы. Чтобы руки не соскользнули с гладкого поручня.
Вот и дверь каюты; какое счастье, что ее не захлопнуло волной, иначе пришлось бы повозиться, пока ее откроешь, а тут каждый миг на счету.
Внутри царил мрак. Вода доходила до самого потолка. Тимар ощупью приблизился к столу, но ларца там не обнаружил. Видно, барышня оставила его на постели. Постель всплыла к потолку, пришлось стянуть ее книзу. Ларца не било и там. Может, он сполз, когда судно накренилось? Руки его не находили ларца, пока наконец в поисках не помогли ноги, споткнувшиеся о вожделенный предмет. Ларец действительно свалился на пол. Тимар схватил его под мышку и попытался выбраться на палубу с противоположной стороны, где ему не пришлось бы карабкаться вверх.
Тимее показалась вечностью та минута, что Тимар пробыл под водой. А он и в самом деле продержался там целую минуту. Девушка тоже все это время сдерживала дыхание, словно желая убедиться, как долго можно не дышать.
И лишь когда голова Михая показалась из воды, она глубоко вздохнула.
Тимар протянул ей ларец, и лицо ее просияло улыбкой. Но улыбка эта относилась не к спасенным богатствам.
- Ай да господин комиссар! - воскликнул рулевой, помогая Тимару взобраться в шлюпку. Трижды пришлось вам вымокнуть ради этих сросшихся бровей. Трижды!
"Трижды", - Тимея спросила у Михая, что означает по-гречески это слово. Михай перевел; тогда Тимея одарила его долгим взглядом и тих повторила: "Трижды".
Шлюпка плыла к берегу, направляясь к Алмашу. В вечерних сумерках на стальной поверхности воды резко выделялась длинная черная линия - как восклицательный знак и конце жалобного вопля или многоточие как знак оборванной жизни: то виднелась верхушка "Святой Варвары"....
Часов в шесть вечера команда и пассажирка "Святой Варвары" покинули затонувшее судно, а к половине восьмого Тимар вместе с Тимеей уже были в Комароме. Скорый возчик, крестьянин из Алмаша, хорошо знал дом Бразовича; нещадно нахлестывая лошадей, под звон бубенцов гнал он свою четверку вдоль улица Рац к Базарной площади в предвкушении щедро обещанных чаевых.
Михай помог девушке выбраться из телеги и, поставив ее на землю, сказал: "Прибыли".
Сунув под плащ ларец с деньгами, он повел Тимею по лестницу.
Дом Атанаса Бразовича был двухэтажный, что считалось большой редкостью в Комароме, где, памятуя об опустошительном землетрясении прошлого века, возводили только одноэтажные постройки.
Нижнюю часть дома занимало обширное кафе - здесь обычно собирались местные купца, а на верхнем этаже вольготно размещалось семейство Бразовича; с лестницы вели два отдельных входа, и был еще третий ход со стороны кухни.
Атанас Бразович не имел привычки в эту пору дня находиться дома; Тимар это отлично знал, поэтому провел Тимею прямиком к правой двери, ведущей на дамскую половину.
Апартаменты здесь были обставлены с модной роскошью, а в прихожей околачивался лакей, которому Тимар наказал позвать из кафе всемилостивейшего господина.
Да будет вам известно, что титул этот - "Всемилостивейший господин" - в ходу как в Комароме, так и в Стамбуле, с той лишь разницей, что у турок он относится исключительно к особе султана, а у нас распространяется на купцов и прочую чистую публику, не сподобившуюся звания "их благородий".
Тимар тем временем провел девушку к дамам.
Одет судовой комиссар был не слишком подобающе для визита, оно и понятно, если вспомнить, через какие передряги он прошел, но на правах своего человека был вхож в этот дом в любую пору дня и в каком угодно виде. К нему относились, как к лицу, услуги которого оплачиваются, а стало быть, правила этикета на него не распространялись.
Докладывать о визитерах в этом доме не принято, благодаря весьма полезной привычке хозяйки: едва заслышав, что отворяется наружная дверь, тот час высунуться из комнаты и посмотреть, кто пришел.
Госпожа Зофия усвоила эту привычку еще в бытность свою горничной. (Прошу прощения, с языка сорвалось, а точнее, вылетело из-под пера!) Что было - то было: супругу себе господин Атанас подобрал из низов и возвысил до своего положения. Брак был заключен по сердечной склонности, и осуждать за это кого бы то ни было грех.
Так что вовсе не осуждения ради, а для полноты портрета упомянем, что госпожа Зофия, даже став барыней, не сумела отвыкнуть от своих прежних манер. Платье всегда сидело на ней так, словно донашивалось с хозяйкина плеча, из прически спереди и сзади выбивались непослушные пряди, даже самый пышный наряд неизменно выглядел на ней каким-то мятым, и если уж не представлялось возможности чем-либо иным удовлетворить свои склонности, добрую службу служила пара стоптанных шлепанцев. Под светской беседой она понимала любопытство к чужим делам и неутолимую страсть перемывать косточки ближним, а речь свою пересыпала иностранными словечками, употребляемыми до того не к месту, что, когда она при большом стечении народа выпаливала их во всеуслышание, гости (если, конечно, они сидели) чуть не падали со стульев от едва сдерживаемого смеха. Вдобавок к этим свои достоинствам госпожа Зофия не умела говорить тихо; все, что слетало с ее уст, нельзя было назвать даже криком: это был пронзительный визг, словно почтенную даму кромсали ножами и она, надсаживаясь, взывала о помощи.
