— Тем не менее?! — возмущенно переспросила Мари.
— Тем не менее, — повторил он все тем же ледяным тоном, — есть все основания утверждать, что вы, мадам, вели себя с неслыханным легкомыслием… Что вы собирались делать у двери барака, перед толпой из двух десятков обезумевших рабов, с двумя пистолетами в руках? Почему вы там оказались? Разве вам не известно, как рекомендуется поступать в подобных случаях?
— Нет, — сухо возразила она, — представьте, мне это неизвестно!
— Ах, вот как! Что ж, в таких случаях, мадам, рекомендуется, и правила на сей счет весьма жестки, как можно скорее поставить в известность гарнизон и просить его немедленного вмешательства! Вы ведь не можете не знать, мадам, что стоит взбунтоваться какой-нибудь горстке из трех-четырех негров, как мятеж тут же охватывает целиком весь остров. Так что во имя общей безопасности всем надлежит, не теряя ни минуты, поставить в известность войска!
— И каким же манером я могла это сделать? — с досадой полюбопытствовала Мари.
— Следует ли мне напоминать, мадам, что здесь с вами была ваша горничная, та самая Жюли, о которой мы уже говорили и которая, между нами говоря, явилась с изрядным опозданием, хоть и слывет отменной наездницей!.. Она вполне могла незамедлительно спуститься к нам в Сен-Пьер… Но даже не будь с вами этой служанки, все равно вы обязаны были предупредить нас самолично, вместо того чтобы безрассудно подвергать себя опасности, бросаясь туда с парой пистолетов в руках!
— Не знаю, — заметила она, — позволил бы себе господин Лапьерьер говорить со мной в подобном тоне. Даже соверши я и вправду нечто предосудительное, все равно ваш тон, сударь, мог бы быть и полюбезней…
— И каким же, позвольте полюбопытствовать, тоном говорит с вами господин де Лапьерьер?
— Он говорит со мной, сударь, тоном, которым пристало говорить человеку благородного происхождения, дворянину, когда он обращается к даме…
— Прошу прощения, — нагло возразил Рул, — но в таком случае, похоже, господин де Монтень был совершенно прав, говоря, что чувства обманчивы. Ведь мне казалось, будто однажды я слышал, как вы упрекали его в дерзости…
В тот момент Мари вспомнила, где она видела этого лейтенанта. Это его она увидела в проеме окна, подслушивающего их с Лапьерьером, когда тот после незабываемой сцены явился к ней со своими пылкими излияниями. Она досадливо закусила губу.
— Какая разница! — помолчав, проговорила она. — Надеюсь, в гарнизоне Сен-Пьера служат не одни только грубые солдафоны и мне удастся найти там офицера, который был бы достоин носить это звание…
— Лейтенант Мерри Рул де Гурсела по прозвищу Медерик весь в вашем распоряжении, мадам…
— Чтобы допрашивать меня, будто я совершила какое-то преступление, или и вправду оказать мне услугу?
— И для того, и для другого, все зависит от долга в отношении его величества…
Мари повернулась к нему спиной и сделала несколько шагов в сторону окна. Она размышляла. Она чувствовала, что форт теперь населен ее врагами. Людьми, которые, вне всякого сомнения, желали бы погубить ее. Неужели Лапьерьера и вправду вдруг призвал к себе генерал-губернатор и по этой причине он не соизволил явиться сюда собственной персоной? Выходит, все эти страстные признания были всего лишь ложью? Теперь она порадовалась, что не поддалась тогда минутному порыву и не призналась Лапьерьеру в своем тайном браке с Дюпарке! Тогда бы они непременно воспользовались этим, чтобы погубить ее, а затем и самого генерала!
Надо пойти на хитрость, слукавить, чтобы выиграть время… Она обернулась к нему и предложила:
— Присядьте, лейтенант…
Мерри Рул повиновался. С минуту она с серьезным видом вглядывалась в его лицо.
— Послушайте, лейтенант, — проговорила наконец она, — я обратилась к властям вовсе не затем, чтобы меня подвергали унизительным допросам. Я велела попросить, памятуя о связывающих нас дружеских отношениях… так вот, я велела обратиться к господину де Лапьерьеру с просьбой, дабы он соблаговолил предоставить мне стражу, как это было здесь во времена генерала Дюпарке.
— Позволительно ли мне будет заметить вам, мадам, что если каждый колонист острова будет требовать охраны, то в Сен-Пьере останется не так много солдат. Позволю себе также напомнить, что во времена, когда генерал Дюпарке был губернатором этого острова, он мог делать все, что ему заблагорассудится! Я не вижу никаких оснований предоставлять стражу для охраны этого дома. Нет ровно никаких оснований, кроме разве что его личной безопасности, когда сам он еще жил в этом замке…
— Выходит, вы отказываете в вооруженной защите двум одиноким женщинам?
— Я не говорил ничего подобного. Мы здесь для того, чтобы поддерживать порядок и обеспечивать защиту колонистам, поскольку эта земля принадлежит Франции…
— Ах, вот как, сударь! — воскликнула Мари, вконец раздраженная этим непроницаемым видом, этой открытой враждебностью, этими уловками и увертками, явным нежеланием быть полезным, оставаясь в строгих рамках законности. — Но в таком случае, сударь, не соблаговолите ли объяснить мне, с какой целью вы явились сюда и что означает ваше поведение? Действуете ли вы по приказанию господина де Лапьерьера или по своему собственному почину? Угодно ли кому-нибудь, чтобы мне и Жюли перерезали глотки, или я все-таки могу рассчитывать на защиту? Должна ли я обратиться с этой просьбой лично к господину де Туаси? Или же мне следует покинуть остров, где мое присутствие нежелательно?
— Ах, как вы вспыльчивы, мадам! Разве я говорил вам, будто ваше присутствие на острове нежелательно? Разве я говорил вам, будто мы не желаем взять вас под защиту? Полно, будьте же благоразумны! Думаю, вы все еще находитесь под впечатлением ужасов минувшей ночи, и вполне понимаю ваше возбужденное состояние. Что ж, в таком случае, раз уж вы сами на этом настаиваете, буду вынужден изъясняться с предельной ясностью и откровенностью… Заранее прошу простить мне невольную грубость, которую буду вынужден допустить в разговоре с вами… Но сможете ли вы простить мне это?
— Разумеется, сударь, ведь я более всего желаю, чтобы между нами не было никаких экивоков и недомолвок.
— В таком случае, мадам, должен заявить вам следующее: прежде всего, вы не имеете на острове Мартиника ни чинов, ни званий, которые давали бы вам право на вооруженную охрану. Мне известно, что у вас здесь имеется две пушки, которые превращают этот замок в настоящую крепость. Могу ли я признаться, что считаю это явным излишеством, в то время как у нас уже есть крепость в Сен-Пьере? Ладно, оставим пока в стороне это мощное оружие, но ответьте мне, что сказали бы люди, дай я и вправду вам двух стражников?.. Если только не менять их каждый день, непременно пойдут разговоры, будто у вас есть протеже в форте, которых вы во что бы то ни стало желаете держать поближе к себе… Ах, вижу, вам уже не по нутру моя откровенность! Знали бы вы, сколько имен произносят с намеком, будто носящим их удавалось добиться ваших милостей… Заметьте, я сказал «будто», ибо вовсе не имею желания наносить вам оскорблений…
Лицо Мари выразило такое негодование, что Рул счел необходимым поинтересоваться:
— Могу ли я продолжать в том же откровенном тоне или рискую заслужить обвинения в дерзости?
— Продолжайте, — холодно приказала она.
— Ладно, видит Бог, вы сами этого хотели! Кроме того, мадам, нападение, жертвою которого вы якобы стали нынче ночью, дело вовсе не такое уж ясное… Ваша горничная видела вас из окна… И прошу заметить, что она, эта горничная, отнюдь не молчит. Готов поверить, что от страха у нее мог слегка помутиться рассудок, но вряд ли можно убедить таких бывалых колонистов, как я или члены Суверенного совета, будто Жюли и вправду лжет…
— Так вы мне не верите! — вне себя от ярости воскликнула Мари. — Но что же вам нужно? Какие еще вам нужны доказательства? Неужели какая-то горничная вызывает у вас больше доверия, чем та, кто сидит сейчас перед вами?
— Прошу вас, не будем говорить о происхождении, — возразил Мерри Рул, — во-первых, свидетельство всегда остается свидетельством, от кого бы оно ни исходило, кроме того, ходят слухи, будто и ваше собственное благородное происхождение вовсе еще не доказано, а некоторые люди, которых я с удовольствием счел бы гнусными клеветниками, и вовсе утверждают, якобы в недалеком прошлом вы были не более чем служанкой на постоялом дворе…
Мари побледнела как полотно. Она поднялась с кресла. И срывающимся голосом с трудом проговорила:
— Покончим с этим, сударь. Вижу, этот разговор все равно ни к чему не приведет. Так что лучше прекратить его сейчас…
Мерри Рул даже не шелохнулся. Он опустил голову, делая вид, будто не заметил, что Мари, по сути дела, указала ему на дверь. Казалось, он о чем-то размышлял, и юная дама, будучи неспособна прочитать на его лице даже малейших отражений чувств, не могла догадаться, о чем же он думал. Она без конца задавала себе вопрос, в чем причины его столь странного поведения. Почему после признания в страстной к ней любви Лапьерьер ведет себя подобным образом и позволяет это делать своим подчиненным? Чего он хочет от нее добиться? Что означает столь резкий отказ обеспечить ей защиту против негров?
