Она бросает к небу руки безумным жестом неутолимого желания…
Кого зовет она?
Кто знает…
И не все ли равно?
Она останавливается внезапно. Музыка играет. Но она уже на земле.
Как ребенок, ладонями вверх она трет себе глаза. Оглядывает с недоумением эти немые, жадные лица. Такие новые, такие чуждые. И тихо идет к двери. Босиком. Усталая, печальная, далекая от всех. Поникнув головою.
Но дядюшка слышит ее тяжкий вздох на пороге. Он видит, как, закрыв лицо руками, она с подавленным рыданием кидается на крыльцо.
Все молча, недвижно глядят вслед.
В душах что-то встрепенулось.
В жизни уже нет прежней ясности. Чего-то не хватает.
Чего?
Хочется кинуться вслед за этой странной девушкой. Вглядеться в эти огромные глаза. Понять. Спросить.
Что? Что?..
Лика нервно поводит узенькими плечами.
Учительница порывисто встает и выходит на крыльцо. Там она долго курит, щурясь на причудливые купы деревьев, на клумбы цветов, которые притаились во тьме и молчат. Как будто знают что-то, чего не знает она.
— Пойдемте, что ли! — тоскливо срывается у Розы. — Как здесь душно стало! Какая жаркая ночь!..
Всю дорогу обратно она думает о Зяме. И сердце ее горит.
Дядюшка в темноте тихонько берет руку Лики, продевает ее под свой локоть. И пальцы его, дрожащие и страстные, робко говорят ей старую сказку любви.
Лика слушает. И руки не отнимает, «У нас однобокая жизнь, — впервые думает она уже дома. — Жизнь половинчатая. Отчего? Трусы мы? Или рабы, как говорит он? Ах, эта Маня… Нет, Это надо додумать. Завтра… Завтра… Жаль, если жизнь уйдет так. Много ли мне жить-то осталось?..» И опять душа подходит к заветной грани. И в ночной тиши зорко глядит за пределы земного.
В субботу, когда кончается работа в поле, Нелидов едет домой. На нем парусиновая блуза, высокие сапоги, пробковый английский шлем. На ремешке через плечо непромокаемый плащ. Этот простой костюм странно идет к его тонким чертам, к его стройной фигуре.
Он озабочен, тревожен. До сих пор не улеглось то темное, что взмыло со дна души его и клином врезалось в налаженный строй его суровой, несложной жизни. И это его раздражает.
Быстро падает ночь. Рокочут деревья в Лихом Гае. Шепчутся зловещие кусты. Что-то чудится за черными елями. Шорохи, дыхание. Вздрагивает и водит ушами нервная лошадь.
Нелидов стискивает зубы и замедляет ход. Нарочно. Этого только недоставало! Развинтиться в два дня.
Он едет вскачь, когда зловещий лес остается далеко позади. И эхо гулко повторяет звуки в яре.
Вот на полдороге усадьба Галагана. В другое время он проехал бы мимо, спеша к матери. Но она ложится рано. А вечер так длинен. Так трудно дожить до завтра! «Завтра увижу ее. Завтра…» — стучит в его виски.
Предводитель дворянства — хлебосол, тучный, миролюбивый человек — проживает уже второе наследство. У него две дочки-невесты, долги, заложенное имение. Но он не унывает и ждет смерти третьей тетки, у которой он единственный наследник. Нелидова встречают с распростертыми объятиями.
— Простите! Я в таком костюме… Прямо с поля…
— Что за вздор! — радостно говорит хозяйка. — Мы вас как молодой месяц видим… И вам так идет эта блуза!
После ужина, сидя на террасе, хозяин говорит:
— Не натягивайте струны, Николай Юрьевич! Вот вам мой совет старого помещика. Народ здесь терпеливый, правда. Но время-то какое переживаем! Довольно одной искры…
— Вы думаете? — срывается у гостя высокомерный возглас. И он с усмешкой бьет хлыстиком по кончику своего сапога.
— Или забыли пожар усадьбы? — укоризненно спрашивает хозяйка. И качает головой.
Глаза Нелидова будто загораются.
— О нет! Я его слишком хорошо помню, — говорит он. И улыбается.
Когда он прощается, девушки глядят на него с восторгом. Хозяйка с надеждой.
Ничего не видно в пяти шагах. Душная ночь загадочно, до жуткости темна. Еле мерцает дорога.
— Как это вы не боитесь ездить? Да еще на такой пугливой лошади? — шепчет хозяйка.
— Я знаю дорогу и свою лошадь. Чего же мне бояться?
— Тут трясина, — говорит Наташа. — Здесь тонут люди каждый год.
— Э, нет… Не о том я совсем, — досадливо возражает отец. — Давно ли почту здесь ограбили? Мы не ездим по ночам, Николай Юрьевич. Вот уже три года как не ездим.
Нелидов молчит и улыбается.
— Приезжайте обедать завтра!
— Благодарю вас! Но я уже приглашен, — раздается из тьмы его голос.
— Куда же? Куда?!
— В Лысогоры…
— А! — срывается у смущенной хозяйки. — А жаль. Мы завтра ждем губернатора.
— Анатолий Сергеевич будет завтракать у мама! До свиданья!
Анна Львовна еще не спит. Полоска света тянется из-под ее двери на чисто вымытом, еще сыром полу.
— Николенька! Это ты? Слава Богу! Я так боялась…
— Простите, мама! Я был у Галаганов. Теперь вы заснете?
— О да! Покойной ночи, мой друг!
Он обходит флигель. Пробует все ставни.
Его кабинетик мал и неуютен. Все, что есть лучшего из мебели, стоит в гостиной и спальне Анны Львовны. И он до сих пор не может привыкнуть к этой убогой обстановке. Всякий раз, когда он входит в эту комнатку, он вспоминает сгоревшую усадьбу, дом, где он родился и вырос. И сердце его сжимается.
Сон далек, хотя он встал на заре и весь день был в поле.
Он раскрывает конторские книги и погружается в расчеты. Вот уже два года, как он уволил управляющего, распустил годовых работников и штат дворовой прислуги. Все дело он ведет один. Потребности сокращены до минимума. Надо копить. Надо учитывать каждый грош, чтоб уплатить по векселям, чтоб спасти Дубки. Липовка и Ельники уже утрачены. в руках Штейнбаха. Вся цель его жизни сейчас здесь, в этом родовом гнезде.
Он ложится во втором часу и засыпает с трудом. Утром в воскресенье он едет с матерью к обедне, в сельскую церковь. Она окружена пирамидальными тополями и липами. Дед его, князь Галицкий, сам посадил эти деревья. Сам строил эту церковь. Прежняя была деревянная и сгорела сто лет назад. Уцелел только склеп, где спят предки Нелидова, где и он ляжет когда-нибудь. Жить и умереть в Дубках было его мечтой еще с детства, когда он, страстный охотник в те годы, бродил по болотам и учился бить птицу на лету.
Возвращаются через площадь. Базарный день. Толпа. Всюду возы с яблоками, кавунами, дынями. Сбоку приютились торговки посудой. В сущности, здесь есть все, что удовлетворяет несложные потребности сельчан. Совсем нет ярких цветов, национальных костюмов. Женщины все в черном.
— Да, Николенька… В старину было лучше, — вздыхает Анна Львовна. — На базаре, как на цветнике, бывало, глаз радовался. А теперь девушки носят платки на головах.
Коляска едет медленно. Старые хохлы снимают шапки. Парубки глядят потемневшими глазами, недвижно и молча, с напряженным вниманием. Женщины в черных очипах [42] важно кланяются, пригибая головы к груди. Анна Львовна раскланивается на все стороны приветливо и радушно. Сын ее коротко кивает головой. А его тесно сжатые губы и светлые глаза как бы говорят: «Ладно! Ладно… Я ведь не простил. Я не прощу…» И все это чувствуют.
— Э… э… mon cher [43], Николай Юрьевич! — говорит губернатор за завтраком. — Я бы вам советовал быть осторожнее. Ездить так далеко одному… Анна Львовна говорит, что вы вчера вернулись за полночь. А здесь так быстро темнеет.
— Не пугайте мама, Анатолий Сергеевич! — сухо перебивает Нелидов. — Она и так волнуется. И совершенно напрасно. Смелым Бог владеет. И кому быть повешенным, тому не утонуть. Я верю в судьбу.
— Д-да… Sans doute… [44] Но я напомню вам другую пословицу: «На Бога надейся, а сам не плошай»… Почему вы не берете револьвера?
— А это?.. — Нелидов с усмешкой показывает свой хлыст. И глаза его делаются совсем светлыми.
Губернатор уезжает. И Анна Львовна задумывается.
— Николенька! — говорит она сыну, беря его голову в свои руки и нежно глядя в смягчившиеся глаза. — Николенька, друг мой. Побереги себя. Хоть для меня будь осторожнее. Помни, что если волос упадет с головы твоей теперь…
— Не волнуйтесь, дорогая мама. Анатолий Сергеевич еще недавно усмирял в этом краю крестьянские бунты. Ему есть чего бояться. Они озлоблены. Да, Но ведь я-то, даже с их точки зрения, ничем перед ними не виноват! Я защищаю свою собственность, как они защищают свою. А пожар вы забыли? Оставьте! Я знаю, что делаю. Я строю заново наше родовое гнездо. Верьте в меня, как я в себя верю. И живите спокойно.
Он нежно гладит ее плечи. И в эту минуту лицо его прекрасно.
Маня глядит на дорогу… Наконец!..
Ритм лошадиного галопа сливается с бурным биением сердца. Она бежит из беседки в дом. Стол накрыт на террасе. Обед готов.
Вот он на дворе. Спрятавшись за столбики крыльца, она следит, вбирает в себя все его движения. Как сидит на нем костюм! Как упруга и горда его походка! Как красивы эти сдержанные, редкие жесты породистых рук! Это — «принц», каким был Ян.
