Те, кто оставался в вагонах, натерпелись немало страху. Вверху непрерывно гудели самолеты, вокруг бухали зенитки и, казалось, совсем рядом раздавались мощные взрывы упавших бомб, от которых вздрагивала земля. Стало душно, и в теплушке приоткрыли дверь. Через узкую щель было хорошо видно, что происходит в небе над Москвой, и Тёма, вместе с другими, азартно наблюдал, как прожектора высвечивают немецкие бомбардировщики и их атакуют наши «ястребки». Не раз «ястребкам» сопутствовал успех, объятые пламенем фашистские самолеты яркими факелами падали на землю, и все, кто это видел, кричали: «ура»!
Но и те, кто не наблюдал за схватками в воздухе, естественно, не могли этой ночью уснуть. Многие из эвакуированных расстались со своими родными и близкими, часто не ведая о их судьбе, и, не зная, удастся ли свидеться вновь. На глазах у женщин не просыхали слезы. Была безутешна и Анна Михеевна. Она никак не могла смириться с тем, что согласилась уехать, не дождавшись, когда вернется дочка.
— Не плачь, мамочка! — успокаивал ее Тёма. — У нас нет оснований опасаться за жизнь Лели. Ведь дядя Боря точно узнал, что их вывезли из-под Ржева до прихода немцев! Она просто не успела вернуться.
— Но почему? У них же было в запасе три дня. Неужели за это время нельзя добраться до Москвы? С ними что-то случилось! Их могли разбомбить!
— Это не так, мамочка! Все погибнуть не могли, — как мог разубеждал ее Тёма. — Кто-нибудь обязательно бы об этом сообщил. Я думаю, — сообразил он, — они не смогли уехать и идут оттуда пешком. А это трудно и долго! Ты ведь знаешь, какой дядя Боря настойчивый, — убеждал он ее с преувеличенным оптимизмом. — Если Леля застряла в дороге, он ее разыщет и сразу же отправит к нам!
Говоря это, чтобы успокоить и утешить мать, Тёма и сам не подозревал, как он близок к истине.
Лишь под утро эшелон двинулся наконец в путь, и измученные бессонной ночью люди стали устраиваться на полу теплушки, чтобы отоспаться и отдохнуть.
Отправляя их из Москвы, Сергей Ильич заранее договорился со своим коллегой, Тарановским, начальником госпиталя, расположенного под Уфой, что тот примет к себе часть эвакуированных и трудоустроит членов его семьи. Поэтому, когда прибыл эшелон с москвичами, на перроне их встретили и, усадив в старенький автобус, повезли к временному месту жительства — в санаторий Лутовиново, территорию и корпуса которого теперь занимал госпиталь.
Лутовиново стояло на высоком берегу реки Белой и было одним из живописнейших мест в окрестностях Уфы. Стояла золотая осень. В центральном двухэтажном кирпичном корпусе находился госпиталь, а в расположенных вокруг деревянных постройках — столовая и другие службы. А чуть поодаль, в бараках жил персонал, а в коттеджах — семьи начальства.
Тарановский обратился к прибывшим с короткой приветственной речью. После митинга подошел к Анне Михеевне.
— Рад познакомиться и оказать помощь семье коллеги, — сказал он, пожимая ей руку. — Специально для вас освободил должность моего секретаря. Сергей Ильич сказал, что вы умеете печатать на машинке.
— Раньше приходилось. Надеюсь, еще не разучилась, — благодарно улыбнулась Анна Михеевна. — Муж вас предупредил, что нас будет четверо? Должна еще приехать дочь.
— Для вас приготовили четыре койки, — успокоил ее Тарановский. — Когда приедет, назначу ее медсестрой к выздоравливающим. Она ведь только поступила на первый курс, и ей будет легче. К сожалению, с вами вместе будет жить еще одна семья: мать и дочь. Помещений не хватает, — добавил извиняющимся тоном.
— Да уж, это неудобно, — огорчилась Анна Михеевна. — А кто они такие?
— Вполне приличные люди: жена и дочь Лыкова. Слыхали о таком? — в голосе майора звучало почтение. — Редактор толстого научно-популярного журнала.
— А сколько лет ее дочери? — обеспокоенно спросила Анна Михеевна. — У меня сын уже почти взрослый парень.
— Все понимаю: разнополые подростки, и так далее. Но ничего поделать не могу, — сочувственно произнес Тарановский. — Будет хуже, если я подселю к вам четверых.
Анна Михеевна последовала за начальником госпиталя и, минуту поколебавшись, к ним бегом присоединился Тёма, оставив бабушку возле вещей. Тарановский привел их к небольшому дощатому бараку, состоящему всего из двух комнат, разделенных перегородкой. В каждую с улицы вел отдельный вход через крошечные сени, чтобы зимой не выхолаживаю тепло. В длинной просторной комнате шеренгой выстроились пять кроватей, а шестая стояла вдоль перегородки. Две кровати, аккуратно застеленные, видно, уже принадлежали их соседкам.
— Лыков сам привез своих накануне, — объяснил Тарановский, кивнув на обжитые постели. — Они поехали в город, чтобы его проводить. Редактор сейчас в Москве издает агитационные материалы. Обратите внимание на печь. Чтобы было тепло, достаточно топить один раз на ночь. — Москвичи приуныли. — Конечно, вам придется испытать неудобства. Зимой у нас очень холодно! Но дровами я вас обеспечу, — заверил, стараясь их ободрить. — Печку, надеюсь, сумеете растопить? И сготовить на ней можно. Вам дадут электроплитку.
— Не беспокойтесь, Лев Ефимович, мы сумеем приспособиться. Спасибо за заботу, — поблагодарила его Анна Михеевна. — К печке нам не привыкать! У нас и в Москве раньше было печное отопление.
— Ну, лады, — заторопился Тарановский. — Устраивайтесь пока. Если что понадобится, обращайтесь к завхозу. Я распоряжусь.
* * *
Осень выдалась непогожей, лили дожди. Анна Михеевна с утра уходила на службу, а Тёма сидел дома с бабушкой; на дворе грязь была непролазная, а на резиновые сапоги денег не хватало. От нечего делать он целыми днями слушал радио, но и оно не улучшало настроения. Дела на фронте становились все хуже. Немцы уже осадили Москву, взяли в блокаду Ленинград и на юге рвались к Волге. По слухам, в столице была паника, город опустел и вовсю орудовали мародеры. Чтобы навести порядок, по приказу Сталина мародеров расстреливали на месте.
От отца вестей не было, и они не знали, что с Лелей. Мать днем еще крепилась, а по ночам плакала. Питались скудно, так как на иждивенческие карточки бабушки и Тёмы да и на «служащую» Анны Михеевны выдавали очень мало продуктов. Поэтому, несмотря на упорное сопротивление матери, Тёма настоял на том, что в школу не пойдет, а куда-нибудь наймется, чтобы получить заветную рабочую карточку.
— Не хочу ничего слышать! — категорически возражала Анна Михеевна. — Ты должен учиться и окончить семилетку. Мы как-нибудь перебьемся.
— Да брось, мама! Ты и так все отдаешь нам с бабушкой. А что с нами будет, если ты заболеешь? Не беспокойся, я сдам за седьмой класс экстерном.
— Легко сказать! А когда ты будешь заниматься, если работать пойдешь? Меня уже прикрепили к столовой, и шеф-повар Егор Кузьмич обещал добавку. Он мне симпатизирует и знает, как нам тяжело.
— На это не стоит рассчитывать, — по-взрослому рассудительно возразил Тёма. — Вот, если бы прикрепить туда еще рабочую карточку — совсем другое дело. Но для этого нужно, чтобы меня хоть кем-нибудь взяли в госпиталь.
Очевидно, его слова подали Анне Михеевне дельную мысль, так как она немного подумала и неуверенно произнесла:
— Вчера слышала, как начальник жаловался, что на фронт забирают нашего электрика. Неужто ты бы смог его заменить?
— Поменять лампочки и выключатели — запросто! — не задумываясь, выпалил Тёма. — Смогу и на «кошках» слазать, соединить обрывы на столбах. Но сделать более серьезную работу вряд ли сумею. — Он умолк, как бы прикидывая в уме свои возможности, и предложил: — Будет лучше, если меня возьмут к вашему электрику учеником. И до того как его заберут, он мне покажет все, что надо делать. Думаю, я быстро освою эту премудрость.
— А что?! Ты у меня способный! Может, что и получится, — задумчиво откликнулась Анна Михеевна. — Попробую поговорить с начальством. Наверняка возьмут — если такое безвыходное положение. Но как нам быть с твоей учебой? — спохватилась она.
— Напрасно ты, мама, мне не доверяешь! — возмутился Тёма. — Сама говоришь, что я способный. Я согласен работать и учиться. Если возьмут электриком, то смогу ходить в школу. Старшие классы учатся в вечернюю смену.
На этом и порешили, а уже через два дня Тёма таскал на себе тяжелую сумку с инструментами, сопровождая электрика Василия Ивановича и помогая ему в работе. После тяжелого ранения Иваныча комиссовали, а, поскольку вся родня была в оккупации, он остался работать в госпитале. Но недавно, после очередной комиссии, его снова признали годным к несению воинской службы.
— Я запросто мог отмотаться. Им жаль было терять электрика, — говорил он Тёме, добросовестно обучая его премудростям мастерства. — Достаточно было пожаловаться, что болят раны. Мне даже на это намекали.
