Тем временем и Боннар тоже поднялся со стула. Мари испугалась, как бы ее не застали врасплох. Страх вырвал ее из упоительных грез. И не зря, Боннар и вправду почти вплотную подошел к тому месту, где она скрывалась, с намерением подогреть вино и приговаривая при этом, что не знает лучшего средства привести в чувство человека, продрогшего от дождя…
Торопливо, стараясь не производить шума, она прикрыла дверь. И тихо, на цыпочках, точно мышка, прокралась по лестнице, что вела в ее спальню.
Вся она была словно во власти какого-то внезапного недуга, какой-то странной болезни, чьей природы не могла ни понять, ни выразить словами. Она чувствовала стеснение в груди, дыхание стало прерывистым, горло перехватило, точно от удушья, но стоило ей вспомнить ясный взгляд, брошенный на нее всего несколько минут назад, как по всему телу разливалось блаженное тепло, наполнявшее ее неведомой доныне сладостной истомой, от которой сразу напрягалась, словно наливалась чем-то тяжелым грудь…
Она была в таком смятении, так выбита из колеи, что едва не забыла приготовить гостю комнату. Вспомнив, вернулась назад и открыла дверь. В темноте она различила очертания огромной кровати, на которой возвышалась высокая перина. На ощупь нашла в комоде чистые, пахнущие свежестью простыни. Готовя постель для прекрасного кавалера, она испытывала непонятное удовольствие, в котором, казалось, было даже что-то порочное. Могла ли догадываться она в своей неискушенности, что, скажи он ей: «Я уезжаю и беру вас с собой…» — с готовностью, тут же, не задумываясь, последовала бы за ним хоть на край света…
Жак Диэль тем временем уже и думать забыл о прелестях Мари. Он с наслаждением, маленькими глотками, потягивал подогретое вино. Оно было восхитительно и приятно отдавало корицей, которую Боннар привез из своего путешествия на острова вместе с Беленом д’Эснамбюком. И, будто опасаясь, правильно ли понял его богатырь, снова вернулся к поручению дядюшки:
— Вам одному придется взять на себя всю ответственность за строительство этого брига. Сами знаете, Боннар, где выгода, там и непредвиденные помехи. Дядюшка полностью вам доверяет, надеюсь, вы не обманете его ожиданий…
Дело в том, что кораблестроители в то время взбунтовались против короля. Их было немного, тех, кто умел строить корабли, и мало того, что они ревностно оберегали свои секреты, но еще и, вопреки воле монарха и кардинала Ришелье, отказывались обучать ремеслу подмастерьев. Дошло до того, что Франции пришлось заказывать свои суда в Голландии, где, кстати, только что вышел первый морской словарь, а также пособие по морской хирургии, благодаря которому любой матрос мог овладеть скальпелем не хуже самого искусного цирюльника. Ходили слухи об одном капитане, которому в Карибском море пушечным ядром снесло полруки, и какой-то юнга с помощью этого пособия так ловко обработал ему культю, как не всегда удавалось даже самым бывалым лекарям.
Белену был срочно нужен бриг, а поскольку король, устав от упрямства корабельщиков, решил засадить за решетку человек пятнадцать самых известных и именитых, дабы нагнать страху на остальных и призвать их наконец к порядку, то первооткрывателю Мартиники не оставалось другого выхода, как обратиться к талантам своего бывшего плотника Жана Боннара.
Тот, с тех пор как возвратился с Мадинины — так называли аборигены Мартинику, — уже более не бороздил морей. А открыл на набережной Дьепа таверну, которую, в память о своем удивительном путешествии, окрестил «Наветренные острова». Весьма подходящее название для сержантов-вербовщиков, которым требовалось во что бы то ни стало найти среди околачивающегося вокруг городских ворот сброда будущих колонистов, готовых отправиться в далекие американские колонии. Они подбирали на улицах юнцов, воров, преступников — словом, всех, у кого могли быть хоть какие-то резоны скрываться от властей, зазывали их в таверну и ставили выпивку. После изрядных возлияний им предлагалось подписать вербовочное обязательство… Впрочем, если такая манера вербовки не давала нужных результатов, просто-напросто запирали городские ворота и ловили всех и каждого, кто бродил по улицам после сигнала к тушению огней…
Жан Боннар хранил в душе почти благоговейное почтение к своему бывшему капитану, так что ему бы и в голову не пришло отказаться от такого доверительного поручения. Конечно, он уже больше не ходил в море, но ведь дьепские верфи были всего в каких-то двух шагах от его таверны, а Мари и без него вполне справится с делами в заведении. Все равно, не ради нее ли ходит туда большинство завсегдатаев? А он тем временем сможет наблюдать за работами и даже самолично руководить строительством брига…
— Надо как можно скорее приступить к работе, — добавил Жак. — Судя по всему, дядюшка весьма спешит…
Боннар не перечил, а кивком головы дал понять, что согласен. Потом опорожнил кружку с подогретым вином и с какой-то торжественной серьезностью в голосе проговорил:
— Будьте уверены, я не подведу. Ваш дядюшка не пожалеет, что оказал мне такое доверие…
— Мой дядюшка пользуется некоторым влиянием при дворе благодаря услугам, которые оказал в свое время королевству. Так что не сомневаюсь, что он сможет отблагодарить вас по заслугам. Думаю, он не преминет поговорить о вас с самим королем…
Лицо Боннара, заросшее по щекам рыжими бакенбардами, зарделось от смущения. Он даже улыбнулся, отчего шрам как-то сдвинулся в сторону, слегка обезобразив его физиономию. Жак сделал шаг в его сторону.
— А теперь пора спать…
Хозяин взял в руки масляную лампу, и они вдвоем направились в сторону лестницы. Боннар шел первым, чтобы открыть дверь и посветить гостю, когда тот будет подниматься по ступенькам. Они старались не поднимать шума, чтобы не разбудить Мари, которая в этот поздний час, должно быть, уже крепко спала.
— Вот моя комната, — заметил Боннар, проходя мимо двери. — А ваша там, в глубине, подле спальни моей дочери. Оставляю вам лампу. А я так привык раздеваться в темноте.
Жак взял лампу и вошел в отведенную ему комнату. Постель была приготовлена и призывно белела в полумраке, но у него почему-то не было желания сразу ложиться. Он поставил на стол лампу и подошел к окну. Хоть ставни были закрыты, оконные петли жалобно скрипели от порывов ветра. Было слышно, как волны с шумом бьются о мол, перехлестывают через каменную набережную. Дождь барабанил по крышам, глухо стучал по булыжной мостовой.
Да, видно, буря разыгралась не на шутку. Он с радостью подумал, что платье его уже почти высохло, и еще раз похвалил себя за то, что так нещадно понукал свою скверную кобылу. Хорошо слушать завывание урагана, когда ты в тепле, в покое, под надежной крышей.
Он подумал о Мари, которая, должно быть, уже благоразумно спит где-то рядом, за стеною.
«Жаль, — подумал он, — что ей приходится жить в таком городе… порту, где полно матросни и всякого сомнительного сброда… В Париже с этакой красотой она могла бы иметь большой успех…»
ГЛАВА ВТОРАЯ
Схватка из-за лампы
Но Мари не спалось. С того самого момента, как она вернулась к себе в комнату, ее неотступно преследовал пленительный образ прекрасного кавалера. В постели она ворочалась с боку на бок, тщетно пытаясь заснуть, но сон так и не шел. Поначалу она испуганно вздрагивала при каждом раскате грома, но потом снова целиком погрузилась в свои грезы.
Несмотря на шум дождя и ветер, вскоре она услышала шаги отца и Жака, они поднимались по лестнице. Сердце ее бешено заколотилось, когда путник подошел к своей двери. В какой безотчетной надежде? Она и сама не могла бы ответить на этот вопрос, но при одной мысли, что мужчина, который словно околдовал ее с первого взгляда, приближался к ней, чтобы лечь рядом в постель, ее снова охватило то же трепетное волнение, какое уже испытала, покидая залу таверны.
Она прислушивалась, ловя каждый звук, доносившийся из комнаты Жака. Громко скрипели ставни, казалось, порывы ветра вот-вот сорвут их с петель, буря завывала, проникая буквально во все щели, но даже весь этот шум разбушевавшейся природы не помешал ей уловить металлический звон шпаги, когда Жак положил ее на стул, потом она услышала, как он снял и бросил на пол свои тяжелые, разбухшие от воды сапоги.
Прошло еще несколько минут: ей подумалось, что он уже лег и, утомленный нелегким путешествием, не замедлит заснуть. И решила, что, успокоенная этим соседством, хоть и невидимым для глаз, но несущим в себе какое-то умиротворение, она тоже вскоре последует его примеру.
Но как она ни старалась, нервы, взвинченные грозой и пережитым волнением, никак не давали желанного покоя. Стоило ей смежить веки в надежде погрузиться наконец в сладкую дремоту, как тут же перед глазами вновь возникал образ Жака, неотступно преследуя, словно наваждение, томя и терзая ее до дрожи. И тогда она снова принималась терпеливо воспроизводить в памяти это лицо — прекрасное, дышащее энергией, с ясными глазами и волевым подбородком, в обрамлении светлых, сверкающих, точно золотая канитель, волос. Казалось, будто она вновь слышит его мягкий, теплый голос… Она была вся во власти какого-то странного опьянения. Ей и вправду вдруг вспомнилось, как однажды, никогда не притрагивавшаяся к спиртному, она перепутала бутылки и хлебнула изрядную дозу какого-то крепкого напитка. И сразу же испытала то же самое блаженное оцепенение, ту же острую боль в груди. В каком-то дурмане она побежала тогда в сторону дюн и долго грезила, усевшись на теплом песке. Она грезила о далеких морях, куда плавал ее отец, пока она находилась в монастыре ордена Визитации, а мать ждала возвращения путешественника, от которого не было никаких вестей, ни единой весточки за два, а может, и целых три года…
