Она догадалась о силе своего возбуждения по тому, как затрепетали, напряглись ее груди, как участилось, сделалось прерывистым дыхание. Она спросила себя, как такой мужчина, как Кенка, может более года жить в полном воздержании. Почему ей ни разу не случалось заметить в нем ни малейших признаков плотского возбуждения, даже после самых тяжелых работ, в минуты особой усталости, когда напряженные до предела нервы уже не поддаются никакому контролю и действуют лишь под влиянием бессознательных инстинктов.
Кенка вновь вернулся к своему занятию и уже более не обращал на нее никакого внимания. Машинальными движениями он все водил и водил скребком по лошадиной спине. Такая невозмутимость раздосадовала молодую женщину. Он напоминал ей статую из черного дерева, формы которой постоянно менялись, неизменно оставаясь совершенными. Она почувствовала, как в ней поднимается непонятный гнев.
— Кенка! — закричала она. — Сколько раз тебе говорить, чтобы ты одевался! Я не желаю больше, чтобы ты ходил вот так, совершенно голый! Ступай и немедленно оденься!
Он одарил ее еще более широкой улыбкой, согласно кивнул головой, но даже не двинулся с места. Теперь он расчесывал хвост лошади. Та, уже вся вычищенная, блаженно приплясывала и нетерпеливо била копытом землю.
— Ты понял меня, Кенка? — заорала она таким резким голосом, что, казалось, он вот-вот сорвется от охватившего ее волнения и нервного возбуждения. — Ступай оденься!
Раб ограничился новым кивком головою, будто понял, что от него требуют, но пошевелился не более, чем если бы просто не желал повиноваться приказанию…
— Он меня с ума сведет! — проговорила Мари, сжав руками голову, чтобы хоть как-то унять стук крови в висках. — Просто сведет с ума! Сведет с ума!
И все-таки какая-то сила, более властная, чем ее собственная воля, приковывала ее взор к обнаженному рабу. С тех пор как она попала на Мартинику и впервые увидела голых негров, ее не переставали поражать невероятные размеры половых органов у мужчин. Испытав на себе извращенные ласки де Сент-Андре, отдавшись Дюпарке, а потом и кавалеру Реджинальду де Мобре, она могла лишь догадываться, что эти существа принадлежат к какой-то совершенно иной породе, ведь ей ни разу не приходилось видеть, как совокупляются между собою черные мужчины и женщины. И все же! Разве не доходили до нее ежедневно слухи о рождении еще одного цветного мальчика или цветной девочки?
Было, впрочем, и еще множество других вещей, связанных с рабами-неграми, которые тревожили ее и разжигали в ней любопытство. Она то и дело задавала себе вопрос, что за таинственные обряды совершают в минуты отдыха эти мужчины и женщины, которые весь день, от зари до зари, заняты изнурительным, тяжким трудом, а потом по ночам у себя в бараке поют, пляшут и издают какие-то дикие вопли, к которым порою примешиваются счастливые вздохи и сладострастные стоны. Не иначе как ночами под навесами этих бараков, погруженных во тьму, которую нарушает лишь пробивающийся сквозь щели меж досок слабый свет из мастерских, где работы не прекращаются ни на минуту, предаются каким-то разнузданным оргиям. Должно быть, и луна тоже вносит свою лепту! Ни разу Мари, вся во власти необъяснимого страха, не нашла в себе смелости пойти туда и попытаться подглядеть, что же происходит за стенами барака. Она боялась стать невольной свидетельницей каких-нибудь дьявольских игрищ, чудовищных, кощунственных, похабно-непристойных, выходящих за грани человеческого понимания.
Она раздраженно, почти с ревностью, поморщилась, представив себе Кенка, распростертого над телом одной из ее рабынь. Потом снова высунулась из окна и крикнула:
— Все, хватит, Кенка! Лошадь уже вполне вычищена, теперь ступай прочь! Поди оденься!
И сопроводила свои приказания жестами, давая ему понять, чего она от него хочет. Неужели он так туп, что не в силах выучить даже тот чудной, сродни детскому лепету, язык, каким пользуются негры, когда хотят быть поняты своими хозяевами?
— Ступай! — повторила она. — Отведи лошадь в конюшню!
Не успела она проговорить эти слова, как из-за поворота дороги появилась Жюли.
Было уже поздно. Служанка улыбалась, глаза ее блестели ярче обычного. Мари, сама того не желая, ножкой топнула от нетерпения.
Однако горничная, не успев въехать во двор, тут же помахала хозяйке рукой и приветливо рассмеялась.
Не в силах сдержать любопытства, Мари поинтересовалась из окна:
— Ну что?
— Всех к смертной казни! — ответила Жюли радостным голосом, в котором звучали какие-то непривычные нотки.
Мари с облегчением вздохнула и пробормотала:
— Наконец-то!
Будто вдруг освободилась от какого-то тяжелого груза.
Она вернулась к себе в спальню, размышляя, что, похоже, Лапьерьер наконец-то научился заставлять людей подчиняться своим приказаниям и, возможно, ей удастся чего-нибудь добиться от этого человека, которому, судя по всему, расстрел в форте придал немного твердости и уверенности.
Теперь, успокоившись, она без всякой спешки спустилась вниз, дабы узнать из уст Жюли подробности судебного процесса.
Жюли еще не успела переступить порога прихожей, когда Мари уже появилась на нижних ступеньках лестницы.
Жюли повторила:
— Всех к смертной казни! Их только допросили, вот и все. Судья спросил, есть ли свидетели, но, мадам, легко можете себе представить, что никто так и не объявился. Даже Лефору с капитаном Байарделем и то не пришлось вмешиваться. И получаса не прошло, как все уже закончилось.
— Чудесно! — порадовалась Мари. — И все это благодаря судье. Ну а что же Лефор?
— Ах, мадам! Лефор просто сиял. Поначалу-то вид у него был довольно озабоченный. Ну а потом и он заулыбался…
— А кто был в зале?
— Вся самая шикарная публика Сен-Пьера, мадам, и крестьяне со всего острова!
— А капитан Байардель?
— Конечно, и он тоже!.. Где Лефор, там и Байардель, как же иначе?
— А господин де Лапьерьер?
— Вот кого не видала, того не видала.
— Понятно… Должно быть, он предпочел не показываться в суде… — проговорила Мари. — Ладно, Жюли, ты, наверное, умираешь с голоду, ступай-ка поешь… А я, пожалуй, возьму лошадь и немного прогуляюсь.
Жюли устремилась в сторону буфетной, госпожа же тем временем вышла во двор и приказала Кенка оседлать свою лошадь. В ожидании она прошлась по саду, рассматривая цветы и ванильные растения, которые велела посадить у подножья деревьев. Орхидеи грациозно обвивались вокруг стволов, но пока еще не цвели. Мари знала, с каким вниманием необходимо следить за появлением этих цветов, ведь живут они всего каких-нибудь пару часов, а опылять их, в основном, приходится искусственно. Потом вернулась к конюшне и увидела, что лошадь уже готова. Раб держал ее под уздцы.
— Ты так и не оделся, — заметила она. — Если ты и дальше не будешь мне повиноваться, Кенка, я прикажу тебя выпороть, двадцать ударов кнута, от ляжек до самой спины, да еще велю втереть в кожу побольше перца, может, хоть это тебя чему-нибудь научит! Ладно, а теперь помоги мне взобраться, подставь-ка руку.
Он протянул ей широкую ладонь, она ступила на нее своей крошечной ножкой и, легко оторвавшись от земли, проворно вскочила в седло.
Нежно похлопывая лошадь по шее, она выехала за ворота замка, однако, едва они оказались на дороге, Мари подхлестнула ее и понеслась вскачь.
Прогулка ее не имела никаких определенных целей. С тех пор как гости в замок стали заезжать все реже и реже, она частенько верхом слонялась наугад, порою просто следуя капризу своей лошади, однако неизменно возвращалась домой до наступления темноты, ведь тропическая ночь всегда вселяла в нее какой-то необъяснимый страх, вызывала странную тревогу.
Правда, в этот час солнце было еще высоко; постепенно угасая над морем, оно излучало ослепительное сияние, словно огромное серебряное блюдо…
Внезапно она натянула поводья, пытаясь остановить лошадь, ибо где-то на дороге ей вдруг послышался стук копыт другого коня. Не иначе как кто-то спешит в замок, с визитом к ней. Еще один непрошеный гость. Уж не Лапьерьер ли?
Вскоре показался всадник, его широкоплечая фигура издали поражала своей внушительностью. Он вел беседы со своей лошадью, как то имел привычку делать лишь один Лефор, рассказывая ей всякие истории, призывая ее в свидетели и требуя высказать свое мнение, которое животное, вынуждаемое натянутыми в нужный момент поводьями, похоже, неизменно разделяло с наездником послушными кивками своей длинной морды.
Мари улыбнулась при виде того, кто стал ей другом и кто дал ей доказательства самой большой преданности.
— Господин Лефор! — крикнула она. — Здравствуйте, господин Лефор!
Она поняла, что он и не подозревал о ее присутствии, по тому, как он резко подпрыгнул в седле, словно человек, которого вдруг вырвали из мира грез.
