Он сел на обычное место к столу, чувствуя себя хотя бодрым, но скучным и состарившимся. Работали около часу молча. Но и в работе не было удовлетворения. Жизнь казалась смешно и нудно оборвавшейся. Подумал, что было бы хорошо самому съездить на ремонт лесов, но мешало присутствие Сусанночки. В конце концов, все это было только глупо. Она отдала револьвер Зине, и этим все кончилось. Комедия!
Он швырял по столу письма и письменные принадлежности, по телефону говорил грубо, делая язвительные замечания, ни с того ни с сего накричал на Гавриила. Наконец не выдержал и сказал Василию Сергеевичу, время от времени напевавшему «Хризантемы»:
— Вы воображаете, что у вас превосходный слух? Уверяю вас, что Собинова[29] слушать гораздо приятнее.
— Не нравится? — ехидно спросил Василий Сергеевич. — То-то, батенька…
Он весело заржал.
— Вы это к чему?
— Как к чему? Не нравятся вам «Хризантемы». Что же такое хризантемы? Хризантемы — цветочки, а после цветочков бывают и ягодки.
— Замолчите, пожалуйста, вы мне мешаете.
Старикашка помолчал с минуту, потом опять заржал и сказал:
— А потом бывают и ягодки.
Колышко вскочил с места. Два странных, сочувственных, старческих глаза следили за ним через двойное стекло:
— На что сердиться-то? Я ведь от души. Что вы, не понимаете разве?
Он обиделся на Колышко и надулся. Колышко хотелось кого-нибудь ударить, что-нибудь разбить. Он сильно нажал кнопку. Вбежал Гавриил.
— Барыня встала? — спросил Колышко.
— Оделись и собрались уходить. Я им подал чаю.
— Скажи: я сейчас приду.
Василий Сергеевич переводил глаза с Колышко на Гавриила. Когда Гавриил ушел, Колышко усмехнулся помощнику.
Тот сказал:
— Телятина вы.
Колышко продолжал улыбаться. Ему хотелось, чтобы помощник презирал его.
— Ладно уж, — сказал тот ворчливо, — нечего теперь зубы скалить. Хорош! Впрочем, мне какое дело? Так поедете посмотреть леса? Или…
Колышко стоял и улыбался. Василий Сергеевич рассердился.
— А ну их к черту, — крикнул он, вскочив из-за стола. — Не видали, видно, мы с вами этого бабья?
Он подошел к патрону, взъерошенный и осатанелый, делая безобразные телодвижения. Вероятно, он вспомнил что-нибудь обидное из собственного прошлого. Колышко хотел его остановить, но охватила апатия. Василий Сергеевич начал рассказывать скверный анекдот, сначала несмело, подхихикивая, потом окончательно обнаглел Колышко слушал, продолжая снисходительно улыбаться.
Прозвонил телефон. Колышко снял трубку.
— Нил Григорьевич?
Он узнал голос десятника.
— Да что, Нил Григорьевич, с лесами у нас неладно.
Он начал подробно докладывать о состоянии лесов. Колышко уже несколько раз собирался их осмотреть лично, да все не поспевал. В свое время была допущена досадная оплошность. Ломать и строить заново не хотелось. Капитальный ремонт уже близился к концу.
— Я сейчас приеду, — сказал он.
Странный треск заставил его вздрогнуть. Он положил трубку.
— На улице лопнула шина у автомобиля, — сказал Василий Сергеевич.
Колышко пришла в голову страшная мысль, но он тотчас же отогнал ее. Он подошел к окну, отворил его и выглянул на улицу. Чувствуя, как кровь отливает от лица, повернулся к помощнику.
— Это в комнатах, — сказал он.
— Что-нибудь упало, — равнодушно заметил Василий Сергеевич.
Отворилась дверь. Просунулось лицо Гавриила. Но Колышко уже знал, что произошло. Гавриил делал отчаянные жесты. Лицо его было искажено. Заметив, что барин спокоен, он подумал, что Колышко не придает значения его знакам.
— С барыней худо, — сказал он громко.
Василий Сергеевич вскочил. Колышко пошел за Гавриилом и наткнулся в передней на группу чертежников. Они стояли с испуганными лицами и молча проводили его глазами.
Колышко шел, удивляясь собственному спокойствию.
«Ах, все это надоело, — думал он. — Что им, наконец, нужно от меня?»
Гавриил и Василий Сергеевич остановились у входа в гостиную, пропустив его почему-то вперед. Пахло, как на охоте после выстрела. Но на диване в спокойной позе сидела Сусанночка. Только лицо ее было сильно бледно. Она повернула к нему голову и, чуть улыбнувшись, сказала:
— Это не страшно.
На полу у ее ног валялся маленький браунинг. Колышко нагнулся и зачем-то поднял его.
— Прости, — сказала Сусанночка. — Мне хорошо.
Она поправилась на диване и закрыла глаза. Вдруг он увидел на левом плече, на желтой кофточке, маленькое пятнышко крови. Оно быстро увеличивалось в объеме.
— Надо скорей за доктором! — крикнул голос Василия Сергеевича.
Гавриил рыдал.
— Беги, беги! — топал на него Василий Сергеевич. — Уйдите, пожалуйста! Что вам здесь нужно?
Он кого-то не пускал. Потом плотно запер дверь.
— Да поддержите же ее! Эх! — крикнул он на Колышко и, не дожидаясь, сам подсел к Сусанночке на диван. — Дождались.
Сусанночка доверчиво положила его голову на плечо. Колышко она продолжала казаться чужой, ненужной и только страшной. Он видел, как постепенно на стиснутых губах у нее выступила розовая пена.
Во время перевязки Сусанночка спросила доктора:
— Доктор, теперь я скоро умру?
Доктор, высокий, близорукий, с густым рыжим бордюром волос вокруг лысого и выпуклого темени, недовольно посмотрел на нее сквозь очки.
— А вам очень захотелось умереть? Могу сообщить вам маленькую неприятность: очень нескоро. Годиков сорок еще проживете.
У него была смешная фамилия — Цигенбок.
Бинты и вата скрипели у него в руках. Он беспрестанно мыл руки и делал все удивительно методично и не спеша.
По окончании перевязки он увел Колышко в кабинет.
— Ну-с, — сказал он, — рана у вашей жены счастливая, если можно так выразиться о ране. Задета верхушка легкого. Воздержание от разговора, лед и покой, как я уже сказал. Немножко частый пульс, как результат уменьшения кровяного давления… так называемые явления коллапса[30]…
Он подробно изложил Колышко сущность этих явлений, бывающих в результате обильного истечения крови. Глаза его во все продолжение разговора смотрели на Колышко с неодобрительным юмором. Люди не умеют жить спокойно и методично и потому теряют голову.
— Поводов приходить в отчаяние, по-моему, нет. Для предотвращения нежелательных истерических явлений давайте через два часа эти капли. Вечером можно сделать подкожное впрыскивание камфары. Она поправится. Да.
Он сжал Колышко коленку.
— Не вешайте нос, как говорится, на квинту[31]. Странное выражение, не правда ли? При чем здесь квинта?
Уходя, он сказал еще раз:
— Особенно следите за повязкой. Мы уже и так достаточно потеряли крови, чтобы терять еще.
В передней Колышко столкнулся с Зиной.
— Этого еще недоставало, — сказала она. — Ну?
Она ободряюще уставилась глазами на Колышко, и он прочел в ее взгляде странную сочувственную доброту. Да, конечно, она была хорошая, серьезная и несчастная девушка. Она умела трезво и спокойно глядеть в лицо жизни.
— Она вне опасности, — сказал он.
Они затворились в кабинете.
— Ну, конечно, — говорила она. — Еще никто не умирал от любви. Счастливцы! Они любят, стреляются, целуются.
Она взяла со стола у Колышко самую толстую папиросу.
— Передайте Сусанночке, что я на нее зла. Так не поступают порядочные сестры. Могла же она меня предупредить, что намерена стреляться… Кстати, что вы наделали у Биоргов? Там целый переполох. Вы не так поняли мадам Биорг.
Колышко слушал эту болтовню как далекое прошлое. Он удивлялся, что у него нет решительно никаких чувств. Из приличия он делал грустное лицо, но ему все время хотелось смеяться. После выстрела Сусанночка успокоилась и теперь опять смотрела на него влюбленными глазами. Она созналась ему, что хотела умереть «любя». Сейчас она была вполне счастлива. Она хотела, чтобы лекарства давал ей он сам. Это было скучно, и он ловил себя на ужасной мысли, что, может быть, было бы лучше, если бы она умерла.
Механически он знал, что ему предстоит еще сейчас ехать на осмотр лесов. Все это не задевало его. Так же механически он попрощался с Зиной и проводил ее до передней.
Она жала ему руку и ободряла его. Вдруг он увидел в ее глазах странную влагу.
— Ничего… так, — сказала она.
О чем она плакала? Он вопросительно уставился на нее.
— Мне вас жаль, — сказала она. — Вы действительно милый. За что они все вас мучают? За что?
Она улыбнулась сконфужено.
— Но это — глупости.
И, круто повернувшись, она вышла.
«Так вот оно что!» — подумал он изумленно, и вдруг его охватила острая тоска.
Хотелось громко хохотать. Он плотно затворился у себя в кабинете и начал шагать. Вдруг ему сделалось жаль Сусанночки. Он припомнил, как она беспомощно положила голову на плечо Василия Сергеевича и как противная мадам Биорг радовалась, что он ее бросил. И эти внезапные слезы Зины.
