Это была частичка моего детства, любовь моя. То, о чем я рассказала твоему брату, было моими самыми яркими и отчетливыми воспоминаниями. Эти воспоминания вызывали у меня ностальгию (как вызывали у Карла ностальгию его воспоминания), и я каждый день пыталась отогнать их от себя. В моей жизни не было места ностальгии. Тем не менее, когда я в тот вечер вытащила их из своей памяти, мне стало понятно, что они являются неотъемлемой частью меня и что никто не сможет забрать их у меня или заставить их исчезнуть. Они всегда были со мной, помогая мне не забывать о своём происхождении, о том, кто я. Мои воспоминания приносили мне облегчение — как приносили облегчение твоему брату его воспоминания.
Я, перестав рассказывать, улыбнулась. Это была улыбка, которую я посвятила самой себе, после того как позволила себе испытать облегчение, — такое состояние было для моей души тем же, чем является тепло для озябшего тела. Я настолько углубилась в себя, что почти забыла, что рядом со мной кто-то есть.
— Если бы я была мужчиной, — снова заговорила я, — я хотела бы стать, как мой отец, моряком. Хотела бы плавать по морям и океанам, хотела бы чувствовать, что весь мир находится от меня на расстоянии вытянутой руки и что у него нет пределов. Хотела бы ощутить свободу…
— Я сомневаюсь, что для ощущения свободы достаточно всего лишь подняться на борт судна.
Эта — сквозящая тупым прагматизмом — реплика твоего брата отрезвляюще подействовала на меня. Я снова осознала, где нахожусь и почему.
— А я думаю, что, ощутит человек при этом свободу или нет, зависит от него самого.
Увидев, что у Карла вытянулось лицо, я решила дать кое-какие пояснения:
— Да, именно так. Это как счастье. И свобода и счастье — понятия субъективные. Они относятся к области чувств и зависят от восприятия каждого конкретного человека. Доступны они нам или нет — зависит только от нас, и искать их нужно внутри нас, а не снаружи. То, что для меня является свободой или счастьем, может не являться таковым, скажем, для тебя.
— А в чем для тебя заключаются свобода и счастье?
Я, вздохнув и задумавшись над этим серьезнейшим вопросом, подняла взор к потолку. Возникло ощущение, что меня подвергают какому-то испытанию. Возможно, мне это всего лишь показалось.
— Я убеждена, что, если смогу найти свободу и счастье в самых обыденных событиях повседневной жизни, я всегда буду свободной и всегда буду счастливой. Я свободна, когда иду босиком по пляжу, подобрав подол платья до самых колен; я свободна, когда читаю хорошую книгу, растянувшись на траве теплым весенним днем; я свободна, когда вечером распускаю свою прическу и чувствую, как волосы ниспадают на мою спину; я свободна, когда, сняв корсет и положив его в шкаф, могу без каких-либо затруднений дышать…
Я улыбнулась, и вслед за мной улыбнулся и Карл. Это было своего рода игрой. Это не могло быть чем-то другим, раз уж я пустилась в разглагольствования о счастье и свободе, сидя с чашечкой кофе с компании с малознакомым человеком. Мне нужно было привнести в эту ситуацию сколько-то банальности и тем самым в какой-то мере освободить себя от ответственности за то, что сейчас происходит. Продолжая улыбаться, я спросила:
— Знаешь, когда я бываю счастливой?
Твой брат, тоже улыбаясь — и уже едва ли не смеясь, — отрицательно покачал головой и посмотрел на меня с неподдельным интересом.
— Я счастлива, если чувствую тепло в холодную погоду; я счастлива, если имею возможность заснуть, когда мне хочется спать, или что-нибудь покушать, когда мне хочется есть… особенно шоколада, — добавила я в своей шутливой манере. — Я счастлива, когда смеюсь — не просто смеюсь, а ухохатываюсь, пусть даже это длится всего лишь несколько секунд.
Я сделала паузу, чтобы размешать — и без того уже хорошо размешанный — сахар в кофе. По правде говоря, это была скорее театральная пауза. Она символизировала переход от игры к чему-то серьезному.
— Свобода и счастье — чувства мимолетные. Стремление к тому, чтобы они стали постоянными, принесет нам лишь неудовлетворенность и подавленность. Поэтому я стараюсь цепляться за мимолетные моменты счастья и свободы — маленькие эпизоды моей жизни, которые случаются каждый день.
Карл задумался над моими рассуждениями, и в его душе, по-видимому, развернулась борьба между скептицизмом и чувством удовлетворенности от того, что ему вдруг открылось нечто новое.
— Например, сегодня я собираюсь насладиться счастливым моментом, когда буду есть это аппетитнейшее пирожное, — заявила я, пытаясь снова придать разговору шутливый тон. — И ты должен поступить точно так же.
Карл мне подчинился — подчинился как прилежный ученик, прислушивающийся к советам своего учителя. Он стал задумчиво осматривать ряды разноцветных аппетитных пирожных — прямо-таки парад цвета и вкуса. В конце концов он выбрал пирожное с красной смородиной — лакомство с кисло-сладким вкусом, вполне соответствующим его, Карла, мировосприятию и манере поведения.
— Твой отец, наверное, был весьма своеобразным человеком, если он рассказывал тебе обо всем этом, — сказал Карл, съев лишь один кусочек пирожного, да и то без особого удовольствия (видимо, отношение некоторых людей к жизни, любовь моя, нельзя изменить одной фразой).
— Да, это верно.
— Можно задать тебе один вопрос?
Я в знак согласия слегка кивнула.
— Что это за упражнения, которые ты делаешь каждое утро в оранжерее?
— О Господи! Только не говори мне, что и ты тоже это видел! А мне ведь так хотелось остаться незамеченной!
— Это настолько порочно, что ты хочешь это скрывать?
— Нет, в этих упражнениях нет ничего порочного, однако я осознаю, что они могут вызвать у некоторых особ негодование. Это упражнения йоги, и знания о ней тоже достались мне «в наследство» от моего отца. Они представляют собой последовательность поз, позволяющих поддерживать тело здоровым, а дух — бодрым. Йога — часть очень древнего учения, с которым мой отец познакомился во время своих поездок в Индию. Дело в том, что я еще с очень маленького возраста занималась этими упражнениями, и теперь мне не так-то просто оставить это занятие… Какой стыд! — воскликнула я. — Твоя мать об этом уже знает?
То, что я чувствовала себя неловко, Карла, похоже, позабавило.
— Думаю, что нет. Я тебе скажу откровенно: эти позы не только не вызвали у меня негодования, но и, наоборот, показались мне очень красивыми и гармоничными. А если они еще и полезны для здоровья, то тогда я вообще не понимаю, почему ты должна стыдиться своих знаний.
— Дело в том, что я боюсь показаться барышней весьма и весьма странной. Я ведь занимаюсь экзотическими упражнениями, читаю весьма специфическую литературу, жизнь у меня сложилась как-то не так… Это может послужить поводом для таких предположений, о которых мне страшно даже подумать.
— По правде говоря, я и сам счел тебя барышней по меньшей мере… нетипичной.
— Я тебя в этом не виню. Занятия йогой, чтение «Бхагавад-гиты» и некоторые другие сомнительные увлечения не приличествуют девушке из хотя и провинциального, но очень древнего испанского дворянского рода. Впрочем, теперь ты знаешь, что во всем виноват мой отец — моряк, лишенный предрассудков.
— Ну да, «Бхагавадгита». — Карл бросил на меня любопытный взгляд. — Это, конечно, не совсем обычное произведение.
— Но ты с ним, тем не менее, знаком.
— Я как-то раз присутствовал в Лондоне на конференции, посвященной восточным религиям… Меня, между прочим, удивляет не столько то, что ты читаешь эту книгу, сколько то, в чьем переводе ты ее читаешь — в переводе Анни Безант. Думаю, тебе известно, кто она такая…
— Да. Неисправимая феминистка и безбожница, которая яростно выступает против христианства, ведет беспутную жизнь и пользуется сомнительной репутацией. Тем не менее она женщина умная и образованная. Этого никто отрицать не станет. Знаешь, мне кажется, что, прежде чем высказывать по поводу кого-либо определенные суждения, неплохо бы взглянуть на этого человека под различными углами зрения. Кроме того, «Бхагавадгита» остается «Бхагавадгитой», кто бы ее ни переводил.
— Ну что ж, теперь мне все понятно, — сказал Карл, охватывая этим своим «все понятно», по-видимому, очень многое.
Мы допили свой кофе, и Карл заказал еще. Время текло незаметно в этом уютном местечке, где все располагало к откровенному и обстоятельному разговору — и мягкий свет, и удобные сиденья, и аромат свежеприготовленного кофе и только что испеченных пирожных… За окнами уже наступила венская ночь — ночь холодная и отнюдь не вызывающая желания покинуть этот уютный уголок.
— Я хотела бы поблагодарить тебя за то, что ты пригласил меня поехать с тобой и достойно справился с поставленной задачей — развлекать «мамину племянницу». Это был великолепный день, — сказала я, стараясь исполнить свой долг по части выражения благодарности, пока я — что было бы, конечно же, непростительно — об этом не забыла.
