— Гм!.. — хмыкнул, кашлянув, Деревянная Нога. — Это только лишний раз доказывает, как я не устаю повторять всем и каждому, что наидобрейший из людей вовсе не обязательно добрый человек, так же как и самый наиразумнейший из всех под небом тропиков вовсе не всегда может похвастаться обычным здравым смыслом!
— Кто это здесь вдруг заговорил о здравом смысле?! — воскликнул Дубле. — И что, интересно, значит в нашем мире этот самый здравый смысл? Не живем ли все мы в согласии с законом, а стало быть, наперекор всякому здравому смыслу?
Отец Фовель засучил рукава своей сутаны, будто вот-вот готовясь пойти на абордаж, и изрек:
— Главное, это жить по заповедям Верховного Судьи!..
— Господь меня подери со всеми потрохами! — выругался Деревянная Нога. — Вы только поглядите на этого монаха! Он уже заговорил о судье! Может, он станет нас уверять, будто ни разу в жизни не согрешил, может, он у нас безгрешный?!
— Тысяча чертей! — вступил тут в разговор Дубле. — Разве тебе не известно, что наказание и суд, суд и наказание — суть совершенно одно и то же, просто две стороны одной и той же монеты?!
— Уж не хотите ли вы сказать, что мы должны повесить этого монаха? — поинтересовался кавалер, явно от души развлекаясь, однако храня серьезнейшее выражение лица, в то время как Пинар хохотала за двоих.
— Пресвятая Дева! — вновь вступил в разговор Соре. — По-моему, нам самое время выпить. А все, кого уже вздернули на веревке, отлично знают обычай, что, когда пробил час выпить по чарке, пусть суд еще не закончился, обвиняемый должен быть повешен, не важно, виновен он или нет!
Граммон поставил на стол свою кружку и похлопал в ладоши, требуя тишины.
— Одним словом, — изрек он, — пользуясь своим правом помилования, я бы простил этого монаха за то, что он явился на борт нашего фрегата «Встречный ветер», рискуя испортить нам настроение унылым зрелищем своей серой сутаны. Пусть же он получит митру епископа, нашедшего последнее успокоение в акульем брюхе, кружку доброго вина и пусть выслушает нас, не вмешивая Господа в дела, о которых мы будем говорить, ибо они его совершенно не касаются!.. А речь у нас пойдет о Сен-Пьере, — продолжил он, — да-да, о Сен-Пьере, который надо захватить, чего бы нам это ни стоило. Так вот, господин Лефор! Передайте лейтенанту Лавернаду, что он может считать, дело уже сделано! Правда, мы пускаемся в это плавание, только чтобы сделать приятное нашему уважаемому командору. Мы с моими молодцами получили бы во сто крат больше удовольствия, если бы нам подвернулась какая-нибудь галера, доверху нагруженная золотом!
— Золотые слова! — заметил Лефор. — Я как раз и пришел сюда поговорить с вами, потому что план, который вам известен, претерпел некоторые изменения… На берег высажусь только я один с парой отрядов фузилеров, и все пройдет без единого пушечного залпа…
И он разъяснил флибустьеру план, который был окончательно принят командором.
— Что за вздор! — с недовольной гримасой проворчал Граммон, едва Ив закончил свою речь. — Тоже мне придумали, фузилеры!.. Да нет, в общем-то, мне по душе ваша идея, она вполне в моем вкусе, только на что вам сдались эти фузилеры?! Я дам вам три десятка своих молодцов. Так будет куда верней. Даже если ваш капитан Байардель в последний момент струсит и откажется вам помогать, только при одном виде моих лихих морских братишек сен-пьерский гарнизон сразу сдастся без единого выстрела…
— Это уж точно! — согласился Лефор. — Кроме того, есть еще одна причина, по которой я особенно охотно принимаю ваше предложение: мне жутко хотелось бы видеть физиономию почтенного господина де Лапьерьера, когда я с этаким эскортом предстану перед ним, дабы свести с ним давние счеты!
— Ну а теперь давно пора выпить по чарке! — прогремел кавалер.
Соре наполнил кубки.
— Мы поднимаем якоря через сорок восемь часов… — снова напомнил Лефор.
— Я велю приготовить вам каюту на этом фрегате, сударь…
Потом внимательно оглядел бывшего пирата и с удивлением воскликнул:
— Да вы без оружия! Надобно без промедления исправить это досадное недоразумение… Помнится, у нас была шпага, которая принадлежала губернатору Новой Каледонии, и пистолеты, что служили верой и правдой одному полковнику испанской армии… Все это будет вам весьма к лицу! Ну, а теперь, господа, прошу вас, давайте-ка выпьем до дна за наш союз и за митру этого почтенного францисканца!
ГЛАВА ПЯТАЯ
Фрегат «Встречный ветер»
Двенадцатого января, ранним утром, еще затемно, на борту «Встречного ветра», словно блуждающие огоньки, то тут, то там замелькали светлые точки. На расстоянии не более одного кабельтова от него тоже вдруг замигали такие же огоньки, и в какой-то момент можно было подумать, будто только что исчезнувшие с неба звезды внезапно проснулись в море, куда случайно упали, объятые сном.
Вскоре на фрегате — так же, как и на пяти других кораблях, — послышалось громкое лязганье цепей и блоков, топот ног, перебранки, грубая ругань, оскорбления, и все это прерывалось краткими приказаниями.
Делались последние приготовления, заряжали последние пушки. Монах спал на мотке каната, от которого пахло смолой и который был похож на свернувшуюся змею. Лефор рядом с кавалером де Граммоном, разодетым в нарядные шелка и в большой шляпе с перьями, вокруг которой утренний бриз развевал многоцветные ленты, следил за отплытием судна.
Солнце едва начало появляться из-за моря, когда послышался стук якорной цепи о стенки клюза. К тому времени фрегат уже поднял все паруса. Должно быть, его можно было заметить в море издалека, ибо в результате какого-то повреждения один из больших парусов заменили ярко-алым латинским парусом, отчего он походил на какую-то экзотическую островную птицу, случайно затерявшуюся в стае чаек.
Фрегат покачнулся, повернулся другим бортом и пошел по ветру. Казалось, он вот-вот взмоет ввысь и на зыбких волнах понесется к горизонту, откуда медленно выплывал бледный диск солнца. Однако «Задорный», флагманский фрегат, которым командовал лейтенант Лавернад, внезапно преградив ему путь, вырвался вперед с такой скоростью и грацией, что даже сам кавалер не смог сдержать возгласа восхищения.
Не прошло и нескольких минут, как «Встречный ветер» уже шел в кильватере «Задорного», от которого не должен был отставать вплоть до самого Сен-Пьера, четыре же остальных судна разного водоизмещения выстроились цепочкой вслед за фрегатом кавалера.
Было условлено, что лейтенант Лавернад будет каждые два часа подавать сигналы, дабы удостовериться, все ли в порядке на фрегате. Тут же, без всякого промедления, он получил утвердительный ответ, плавание и вправду, судя по всему, обещало пройти без сучка без задоринки.
Второй завтрак ровно в полдень был подан прямо на палубе, как и обычно, когда «Встречный ветер» находился в море. Наскоро покончив с трапезой, люди, которые в тот момент не были заняты какими-либо работами, собрались на корме выкурить по трубке, во время плавания это было единственное место, где разрешалось курить, не рискуя при этом своей головой. Лефор подумал, что теперь вполне может пойти и спокойно вздремнуть. Все шло хорошо. Он сиял от счастья. Вряд ли во всех тропиках можно было бы отыскать в тот момент человека, который был бы счастливей И довольней, чем он.
Когда он уже подошел к трапу, чтобы спуститься в отведенную ему тесную каюту, он увидел, как на мостике появилась красотка Пинар, через плечо у нее висел какой-то весьма необычной формы музыкальный инструмент с четырьмя струнами. Она извлекала из него душераздирающие звуки, пронзающие сердце. Он заметил, что девушка тоже рассталась со своим праздничным нарядом. Теперь на ней было платье, которое напоминало прежнее лишь тем, что тоже держалось на плечах с помощью узеньких бретелек и было таким тесным, ткань так плотно облегала фигуру, любую округлость, выпуклость и даже малейшую впадинку на ее теле, что она казалась совершенно обнаженной.
«Голая, как задница у бабуина», — пронеслось в голове бывшего пирата…
Однако это платье, коротенькое и с разрезами, открывало взорам не только розовые чулки Пинар, но и подвязки с сиреневыми и красными цветочками, а также полоски красующейся поверх чулок атласной кожи, которая белизной могла сравниться разве что с крылом чайки.
Пилар поднялась по ступенькам, ведущим на верхний мостик, соблазнительно отставив бедро, будто ей мешал идти висящий через плечо инструмент, и то и дело бросая по сторонам многообещающие взгляды, которые бы наверняка заставили сгорать от ревности благородного кавалера, не лежи он сейчас в гамаке, погруженный в послеполуденную сиесту.
Не успела она подняться на верхний мостик, как все не занятые делом матросы, позабыв о своих трубках, тут же расселись вокруг деревянных перил, являя собою зрелище ночной любовной серенады, только наоборот, со слушателями внизу и певицею на балконе.
