— Анька, привет, — торопливо проглатывая звуки, заговорил он, и она подумала, сколько он уже успел выпить. Трезвый он не звонил ей никогда. Почти безошибочно она угадала дальнейший ход разговора.
— Как учеба? Как твой английский? Сникаешь помаленьку? — как всегда, он торопился, как будто боялся, что слегка одеревеневший язык застрянет на каком-нибудь слове. — Не скучаешь?
— Не скучаю, — вставила она, но он не расслышал.
— Может, вместе поскучаем? — он явно торопил события.
— Вы что, опять со Светкой поцапались? — спросила она, стараясь придать голосу ледяную интонацию.
— О чем ты? Ерунда все, — та же скороговорка. — Так что, тряхнем стариной? Беру бутылку сухача и выезжаю.
Она представила, как он вваливается в квартиру, грузный, с багровый лицом, еще не остывший от скандала со Светкой и хлопнувший по этому поводу. В ином состоянии он тут не появлялся. Он рассядется на кухне и начнет жаловаться на Светку, которая его не понимает, да и Аня его не понимала. Как будто это она, а не он ушел к другой. Польются крокодиловы слезы, а она должна будет ему сочувствовать. Потом, подогревшись бокалом сухого вина, он приободрится, повеселеет, и уже через полчаса потянет ее в спальню.
Почему она никогда не находила в себе силы отказать ему? Может быть, виной всему первое прикосновение, от которого ее всегда бросало в сладостную дрожь? Даже сейчас, держа в руках телефонную трубку и вспоминая это прикосновение, она чувствует, как по спине забегали мурашки, как будто он уже провел по ней рукой.
После этого она уже никогда не могла совладать с собой. А он, чувствуя это, жарко дышал ей в лицо винными парами, поспешно срывал с нее одежду, торопился, утоляя свое желание. Как правило, где-то на середине пути она обычно переживала острый приступ унижения — как ковш холодной воды, отчего ее возбуждение улетучивалось. В этой короткой схватке победителем выходил он, ей же оставалось чувство, неудовлетворенности и стыда.
Может быть, права была Марина — не стоило доводить отношения до такого? Наверное, если бы она запретила ему приходить сюда, раз и навсегда…
— Так что? Я выезжаю? — дышал он в трубку.
— Нет, — ответила она, — не выезжаешь.
Чувствовалось, как он опешил.
— Ты что? Переучилась немножко? Я через полчаса…
— Нет, — еще тверже вымолвила она. — И не думай даже. Я не открою.
— Да ты что, Анька? — не верил он своим ушам. — А, понимаю! У тебя… это самое… ну мы что-нибудь… как-нибудь…
— Я тебе еще раз говорю: нет. Не что-нибудь и не как-нибудь.
— Анька… ты это… наверное… перезанималась английским, — он все больше запинался. — Я… понимаю… Может быть, я…
— Запомни: у меня все в порядке. Но тебя я не хочу здесь видеть.
— Ну, я завтра еще позвоню, — взмолился он. — Можно?
— Звони, если делать нечего, — сделала она уступку. И, испугавшись, что пойдет дальше, положила трубку.
В этот момент ее кольнуло что-то, похожее на сожаление. Может быть, ощущение пустоты в большой кухне. Ужин на столе, который не с кем поделить.
Но тотчас же пришло успокоение, как будто кто-то опять коснулся ее руки — как тогда, когда профессор взял из ее пальцев ручку, чтобы исправить ошибку в конспекте. У нее потеплело на душе. Пришло ощущение маленькой победы — пока только над собой.
Но она уже давно ожидала этого чувства, готовилась к нему. Когда ушел муж, она кинулась в учебу, нагружала себя до предела работой — брала заказы на перепечатку, по вечерам занималась английским. Иногда шла с подругой в театр, на концерт. Ей казалось, что вот-вот начнется новая жизнь, где не будет места прежним ошибкам. И все срывалось, как только бывший муж ссорился со своей нынешней и приходил к ней каяться.
Она сама не заметила, как расправилась с бутербродами, наполнила бокал пенящимся пивом и, перейдя в спальню, забралась с ногами в глубокое кресло. Сделала несколько больших глотков. В голове слегка закружилось — скорее от усталости, чем от пива. Она ощутила, какая прекрасная вещь — усталость, в тот момент, когда настает момент расслабления.
Она потянулась за книгой. Прочла несколько страниц, снова отпила из бокала. Откинулась на спинку кресла, прикрыла глаза рукой. Мелкие впечатления дня покидали ее. Оставалось главное.
Она подумала, что наверное, в ее жизнь входит что-то по-настоящему новое.
Ей пришлось разочароваться в некоторых вещах очень скоро — как раз в тот день, от которого она ожидала больших изменений.
Ее Профессор читал свою заключительную лекцию — последнюю в семестре. После этого должны были начаться семинары. Какое-то чувство говорило ей о том, что на этот раз он выделит ее среди остальных — хотя бы потому, что она одна улыбалась ему и благодарила за лекцию. Ей одной он показывал, как правильно пишется имя «Анакреонт». Наконец, в ее воображении он стал почти Другом — тем, кто не унизит и не предаст ее.
Но на этой последней лекции было нечто иное — прямо противоположное. Профессор, казалось, смотрел не только сквозь нее, но и сквозь всех. Не одна она заметила, что с Аргусом происходит что-то непривычное.
Похоже было, что лекция превратилась для него в тягостную обязанность, с которой он стремился как можно быстрей покончить. Беглым, невнятным был его рассказ о Пелопоннесской войне, упадке древних Афин и эллинизме. Не задерживался он, как прежде, на своем излюбленном месте, у края подиума, чтобы обозреть аудиторию и засечь нарушителей. Студенты мгновенно почувствовали эту перемену, и на галерке появился шумок, усиливавшийся с каждой минутой. Одна влюбленная парочка даже целовалась, притаившись за головами соседей спереди — они проделывали такие штуки и раньше, но у других профессоров, а не у Аргуса.
Аня почувствовала гнетущую пустоту между ней и профессором — еще более безысходную, чем раньше. Теперь бы он не обратил на нее внимание, даже если бы она начала подмигивать ему или подавать сигналы на языке глухонемых. Ее улыбка замерзла на губах, когда профессор, бросив в ее сторону рассеянный взгляд, чуть нахмурился и равнодушно отвернулся. В этот момент она физически ощутила холод — тот холод унижения, который подавлял в ней желания. У нее уже не было силы на последнюю, отчаянную попытку войти в контакт с профессором.
У нее оставалась только слабая надежда. Украдкой приглядываясь к профессору, она женской интуицией определила, что он не уверен в себе, как обычно, возможно, разочарован в ком-то или в чем-то. Иногда очертания его губ напоминали гримасу обиженного ребенка. У него что-то случилось, думала она, возможно, какие-то неприятности. Даже о своих любимых греках он рассказывает уже не с прежним воодушевлением.
Тут было что-то не то. Возможно, нелады в семье. Краем уха она как-то слышала, что в семье у профессора не все ладно. Говорили незнакомые ей люди, и она не могла встрять в беседу, как бы ей ни хотелось. Она жадно вслушивалась, но ничего более интересного не услышала. А ее однокурсниц семейная жизнь Аргуса мало интересовала — они интересовались более молодыми преподавателями.
Профессор закончил лекцию на восемь минут раньше, чего также никогда не было. Напомнил о том, что с большинством потока он встретится, возможно, только на сессии. Теперь начинаются семинары.
И он вышел — снова чуть-чуть неуверенной поступью. Даже слегка запнулся у края подиума. Не оглянувшись, закрыл за собой дверь.
Пусть будет как будет, печально думала она, укладывая в сумочку конспект, ручку, зеркальце. В конце концов, случай, который свел их в аудитории, может способствовать и дальше. Семинары будут идти по группам. Профессор говорил, что будет вести только в двух группах из двенадцати. Вероятность невелика, но если случай поможет — они встретятся на семинаре. Если нет — значит, судьба против них, и стоит ли напрасно унижаться, изобретая новые ухищрения? На сессии он ее не вспомнит.
Вечером она долго-долго сидела в ванной, принимая контрастный душ. Струя воды становилась то невыносимо горячей, то такой ледяной, что хватало за сердце. Эта процедура удивительно ее освежала, взбадривала; казалось, с водой смываются мелкие житейские дрязги, которыми за день, как коркой, покрывается человек.
Аня чувствовала, что к ней возвращается интерес к жизни, ощущала легкое возбуждение. Ей вновь хотелось, как в юности, нравиться мужчинам, быть в центре их внимания, отвечать на легкий флирт. Она подумала, что Другу — если он все же у нее появится — она будет интересна именно такой, не расслабленной, беспомощной, зацикленной на своих неурядицах.
За плеском она едва расслышала телефонный звонок. Перекрыв воду, она выставила руку — аппарат находился сразу за дверью ванной — и подняла трубку.
Конечно же, это опять был Олег. Не трезвее, чем в прошлый раз. Но теперь он старался тщательно выговаривать слова.
