Николай оставался привязанным к Гатчине, где царили насилие и низость. Эрцгерцог Павел, непредсказуемый, жестокий, был со своими войсками и со своим окружением. Я слышала, как он орал на подчиненных даже за мелкий проступок.
— С ними нужно обращаться как с собаками! — сказал он на прекрасном французском.
Все это не предвещало ничего хорошего, тем более что эрцгерцог, всегда неравнодушный к моим прелестям, рассердился на то, что я предпочла ему одного из его офицеров.
Сейчас Николай придавал мне сил, а они были необходимы, чтобы снова окунуться в туманы Лондона.
Там, объяснюсь, чтобы к этому больше не возвращаться, я общалась с французами из самого высшего общества, и теми, кто особенно нуждался. Со своего рода волшебниками, которые без доходов, без средств к существованию продолжали жить роскошно, ни в чем себе не отказывая. Эти люди, вовсе не имея денег, могли разыгрывать из себя богачей и умели выставлять себя напоказ. Даже в худшие моменты своей жизни. Средства на туалеты и на встречи то и дело брали в долг. Они продолжали давать приемы. Некоторые вечера были поистине роскошными, я не преувеличиваю. По окончании праздника они не шли пешком под моросящим дождем в тесную жалкую квартирку. У них не было средств, чтобы держать экипаж, но они приезжали и уезжали в каретах. Они с обезоруживающей непринужденностью нанимали экипажи.
Блистать! Это была их основная, первая необходимость. Они были разорены, но создавали иллюзию удачи и успеха. Внешний вид и иллюзия — вот слова, характеризующие их. Изгнанные, находящиеся в ссылке, они верили в свою счастливую звезду. Не могло быть и речи о том, чтобы думать о долгой экспатриации. И снимать квартиру более чем на три месяца считалось плохим тоном. Чаще всего квартиру снимали на неделю, так как все были убеждены, что очень скоро, не сегодня-завтра мы вернемся на родину! Слушать последние сплетни стало их любимым времяпрепровождением. Но и там был один человек, которого я всегда была рада видеть — это Жанна дю Барри.
Сколько раз ей, бедной Жанне, пришлось переезжать из Франции в Англию и обратно. Часть своих украшений она зарыла в саду в Лувесьене, другую часть у нее украли. Она преследовала воров вплоть до заграницы! Дело с украденными алмазами привело ее в 1793 году в Лондон. Она любила украшения, как мать любит детей. Она их неутомимо разыскивала. По ее велению напечатали плакаты и развесили их повсюду. Я видела этот список у английского ювелира. Она неосмотрительно перечислила все похищенные вещи и предложила две тысячи луидоров за их возврат. Жанна всегда была очень богата и очень легкомысленна.
Во время своего последнего пребывания в Лондоне она жила в очень красивом домике на Бруттон Стрит, неподалеку от площади Беркли.
Помню, она была очень подавлена. Она только что потеряла своего дорогого Бриссака. Он стал одним из тех, кому эти монстры отрубили голову, нанизали ее на пику и бросили ее через высокий забор сада Лувесьен. Жанна об этом никогда не узнала. Один из ее приближенных захоронил останки вдалеке от дома, в аллее де ла Машин.
Жанна оплакивала своего спутника и довольно весело проводила время в Лондоне. Все эмигранты встречали ее с радостью, даже те, кто раньше сильно критиковал ее. Они принимали ее как королеву! Ее стол был всегда накрыт, и она приглашала все нуждающееся дворянство. Моллевиль, бывший министр морского флота, семья Бретей, герцогиня д’Атилли Бранкас, маркиз де Буйе… Мадам де Калонн, которая многое повидала, устроила в ее честь фантастический обед! Жанна появилась там, вся светящаяся радостью, женщины этому очень удивились. Даже налет времени не испортил ее лучезарной красоты!
«Процесс с украшениями» затянулся. Жанна дорожила своими алмазами, но еще больше — своим дворцом в Лувесьене, и, узнав, что все ее имущество опечатали, поспешила вернуться во Францию. На имущество всех эмигрантов был наложен арест. Чтобы удержать его, необходимо было вернуться и объяснить свое отсутствие. Было сказано и перепробовано все, чтобы отговорить ее от этой поездки. В момент отъезда кто-то даже пытался распрячь лошадей…
Лондон без нее стал еще безобразнее.
Наступила осень, мягкая золотая пора, которую я всегда любила у нас, но в Англии она была дождливой и серой, влажной и грустной, как площадь Беркли.
Наступил октябрь и принес ужасную новость.
Для чего опять говорить об этом, не знаю, однако я думаю лишь об этом, и так будет до конца. Жуткое маленькое семечко пробуждается, я говорю себе, что есть и моя доля в этом несчастье, и это терзает меня, гложет изнутри.
Уже все сказано, все написано о смерти королевы. Все, кроме одной вещи, о которой, быть может, помним только я и Аде. Это не так уж и важно, но тем не менее.
В тот день, очевидно, вся площадь была полна народа. В толпе, рядом с эшафотом, вряд ли кто-то обратил внимание на мальчика с темными волосами, который громко кричал, как настоящий сторонник революции. Из страха перед неистовой яростной толпой, конечно. Это был Франсуа Жак Гань, несчастный мальчишка из Сен-Мишель, Арман Капет, наконец, маленький Грез.
Время прошло, и мой гнев к нему угас. Думаю, он тоже умер вскоре после этого, в битве Дюмурье. Должно быть, ему было около двадцати лет. Я часто думаю о том, чтобы отвести ему место в наших мыслях и наших молитвах. Все, что случилось, было не по его вине.
Понт-о-Шанж, набережная до Лувра, улица дю Руль, улица Сен-Оноре, улица Ройаль, площадь Революции… тысячи раз я мысленно проходила этот путь. Я представляла себе тележку, жуткую тряску, толпу, потоки брани, людей, сидящих на деревьях Большого Двора…
О чем думают люди перед смертью? Или о ком?
Я полна ненависти. Со временем она только увеличивается. Она как чудовище, которое я приютила и которое держит меня. Но как можно не ненавидеть? Ужасный конец мадам Антуанетты, мадам Терезы, Жанны, всех остальных… Я думаю об этом все время. Я уверена, что в телеге королева беспокоилась лишь о своих детях, которых она оставила в этом хаосе, а это невыносимее всего.
Они убили ее 16 октября.
Ее тело покоится на кладбище де ла Мадлен[135]. Там, где они опустили в землю и нашего короля, там, где они перед этим захоронили жертв с площади Людовика XV, во время свадебного торжества Луи и Антуанетты. Площадь Луи XV, площадь Революции… площадь смерти.
Вернувшись из Лондона, я пришла на кладбище, в маленький сад де Десклозо. Я часто приносила туда белые цветы, испытывая при этом странное чувство, будто украшаю цветами собственную могилу. Потому что в первый раз я умерла 16 октября 1793, вместе с ней.
Моя история могла бы на этом завершиться, и в определенной степени это так. Когда я вернулась из изгнания, повсюду была страшная разруха, все было порвано на части. И во мне, по правде говоря, чего-то не стало. Что-то ушло вместе с моей душой-близнецом, моей другой я. Я могла бы сказать, что со временем все вернулось на круги своя, все стало, как прежде. Но это была бы неправда.
Я была вычеркнута из списка эмигрантов в январе 1795 года и сразу же с Филиппом и девушками уехала в Булонь.
Я увидела, что деревня разрослась. Эпиней наполнили новые жители, а на улице дю Бор де Ло остался только один просторный заброшенный дом. В большой гостиной мне ответило эхо. Комната была пустынной и голой, вся мебель исчезла. Они все обчистили, все разграбили. Все было «слишком» — слишком пусто, слишком просторно, слишком сурово. Братья и Луиза были мертвы, золовка и дети где-то скрывались.
Мари-Анж и Колин, как и прежде, были здесь. Клод-Шарлемань с Мадлен и сыновьями жил в доме рядом с моим. Чтобы прийти к ним, нужно было всего лишь пересечь сад. Здоровье Клода пошатнулось после смерти его маленького Пьера. Ноги отказали ему. Он мог передвигаться только в инвалидной коляске. С Колин и Аде мы отправились в Париж в «Великий Могол». Он был таким же опустевшим и заброшенным, как и мой сад на улице дю Бор де Ло. Повсюду грязь, надписи. На стенах большими буквами было написано: «Смерть тебе». «Тебе» — означало мне.
Потребовалось бы много мужества и усердия, чтобы заново поднять торговлю. Нужно было верить, что это получится. Никто нас не ждал. Аде, Паулин, мадам Боше, мадемуазель Вешар, мои подруги из Лондона и племянник Луи-Николя были на вес золота. Место было занято новым мастером, но меня еще не забыли.
— Ты читала «Пти Пост де Пари»? — однажды спросила меня Аде.
Она стала громко читать стихи одного влюбленного рифмоплета, который поздравлял через газету свою Эулали, модистку Пале-Рояля.
Вы, красоты властительница,
Милая Бертен соперница,
Только в ваши зеркала смотрятся
Наши первые красавицы.
Всех нас делаете вы счастливее,
И цены у вас справедливее.
С вами мы не просто красивее,
Но и богаче духовно.
— Соперница Бертен, — повторила Аде.
