— Вы кого-то ищете?
— Мне тут назначено, — смущенно говорит она. — На три часа.
— Ах, да! — восклицает мужчина, словно только сейчас вспомнив что-то. — В самом деле. Вы ведь Соболева, Анна Денисовна? Не так ли? — он вскакивает и делает рукой приглашающий жест. — Так, так… — проходите, Анна Денисовна, садитесь.
Анька садится в кресло. Обстановка вполне домашняя, никаких тебе железных столов, привинченных к полу табуреток и яркого света в лицо.
— Моя фамилия Песков, Алексей Алексеевич, — представляется молодой человек. — Я ваш куратор.
— Мой куратор? — удивляется Анька.
Алексей Алексеевич улыбается. У него светлые прямые волосы, треугольное лицо и серые, немного рыбьи глаза.
— Ну, не совсем ваш лично. Куратор вашего предприятия. Так принято. У каждого крупного производственного коллектива есть свой куратор. Это удобно. Всегда есть к кому обратиться. Правда, не все об этом знают. Вот мы с вами сейчас познакомились, теперь вы знаете.
Он смотрит на Аньку, будто ждет от нее какой-то реакции. Но Анька тоже помалкивает, недоумевая, по какому такому делу она или, скажем, радистка Кэт, могли бы обратиться к товарищу Пескову. Непонятно, но и лишний раз спрашивать не хочется. Ты спросишь, а тебе ответят, как в кино: «Здесь вопросы задаю я!»
— А знаете, Анна Денисовна, мы с вами оканчивали один и тот же институт. Вы ведь учились в ЛИТМО?
— Да, в ЛИТМО, — чистосердечно признается Анька. — Факультет вычислительной техники.
Она чуть было не спрашивает «А вы?», но вовремя сдерживается. Здесь вопросы задает он.
— Что же вы даже не спросите, где учился я? — с некоторой обидой произносит Песков. — Неужели совсем не интересно?
«В самом деле, — думает Анька. — Это, в конце концов, невежливо».
— Где? — спрашивает она вслух.
— На оптике. Но с вами мы вряд ли встречались. Мой выпуск был в семьдесят третьем. Вы тогда учились на…
— …втором курсе, — подсказывает Анька.
— Да… — Алексей Алексеевич ностальгически вздыхает и смотрит в потолок. — Альма матер. Золотые годы.
Качая головой, он выжидающе поглядывает на Аньку.
— Кому золотые, а я тогда как раз родила, — говорит она, чтобы поддержать разговор. — Не больно-то разгуляешься.
— Точно! — радостно подтверждает куратор. — С младенцем не погуляешь! Разве что в другом смысле, с коляской. Это вы верно заметили. А вот что вы думаете о Шпрыгине, Борисе Михайловиче?
— О ком, о ком? — опешив, переспрашивает Анька.
— Шпрыгин, Борис Михайлович, — терпеливо повторяет Песков. — Вы ведь, если не ошибаюсь, сидите с ним практически вплотную.
— Да, но… но какой же он Борис? Он ведь Роберт…
Алексей Алексеевич широко улыбается.
— Роберт — это он так себя называет, Анна Денисовна. А на самом деле, если заглянуть в паспорт, то там ясно написано «Борис». Русским языком написано. Но, как видно, кое-кого русский не устраивает. Ни язык, ни имя. Не знали, а? Удивлены? Согласны? Ну, признайтесь, ведь удивлены?
— Удивлена, — признается Анька. — Даже представить себе не могла.
— Вот! — торжествующе восклицает Песков. — О чем это говорит, Анна Денисовна? Это говорит о том, как мало мы, в сущности, знаем окружающих нас людей. Даже самых близких. Даже мужа или жену. Да что там далеко ходить — взять хоть вашу семью, Анна Денисовна. Можете ли вы быть на сто процентов уверенной, что все знаете о своем муже? Нет ведь, правда? Да и он, ваш муж… Возможно, он тоже не подозревает о весьма значимых событиях в вашей… гм… личной жизни. Может такое быть, чисто теоретически? Согласны?
Анька густо краснеет. Что делать? Как поступить? Этот хлыщ в галстуке явно намекает на… Намекает или угрожает? Поди пойми. Но откуда это известно там? Прав был Робертино, когда предупреждал: мир не без добрых людей. Вот только продолжать разговор в таком ключе она не намерена. Анька набирает в грудь воздух, чтобы разразиться возмущенной тирадой, но куратор вовремя перебивает ее:
— Не сердитесь, Анна Денисовна. У меня и в мыслях не было предполагать что-либо такое. Я ведь сказал: чисто теоретически. Теоретически! Да и не о вас мы говорим. Ну при чем тут вы, ваша семья и ваша личная жизнь? Кому какое дело до всего этого? Поверьте, всегда есть способ укоротить нос тем, кто сует его в чужие… ээ-э… чужие проблемы. Да-да, укоротить нос и дать по рукам! Согласны? Если вам когда-нибудь понадобится помощь в этом вопросе, смело обращайтесь ко мне. Мы ведь, как-никак, почти однокашники, коллеги. А коллеги всегда рады помочь друг другу, не так ли? Согласны? Согласны?
— Согласна, — с усилием произносит Анька.
Если чисто теоретически, то еще куда ни шло. Но лучше бы вообще отложить этот неприятный разговор. Например, и в самом деле поговорить о братстве однокашников. Или о чем-нибудь другом, столь же отвлеченном.
— Ну вот! — Алексей Алексеевич потирает руки. — Давайте тогда вернемся к уже затронутой теме. К Шпрыгину Борису Михайловичу. Вы ведь не против?
— В каком смысле?
— Вот! — одобрительно кивает куратор. — Вот правильный подход. Правильный подход и правильный вопрос. В каком смысле? На человека действительно можно смотреть по-разному. К примеру, как на работника. Хорош ли он в выбранной специальности? Достаточно ли добросовестно исполняет свои служебные обязанности? Или как на семьянина. Уделяет ли он необходимое время семье, детям? Или как на приятеля, друга. Можно ли на него положиться? Поможет ли он в трудную минуту?
— Я так и смотрю, как на друга… — отвечает Анька. — Мы со Шпрыгиным хорошие приятели. Сидим стол в стол.
— Конечно! — подхватывает Песков. — Что может быть естественней? Иного я и не ожидал, Анна Денисовна. Вы его коллега, его друг, а значит, и смотрите соответственно. Но попробуйте мысленно встать на мое место.
— Это как? — Анька пожимает плечами. — Я плохо вас понимаю.
— Мысленно, мысленно, — повторяет куратор. — Сейчас объясню. Организация, в которой я работаю, занимается вопросами безопасности нашего с вами общества. Советского общества. Мы ведь живем в советском обществе, не так ли? Согласны?
— Согласна.
— Ну вот! — Алексей Алексеевич вдруг огорченно машет рукой. — Мы с вами оба знаем, что иногда о нас распространяют всевозможные дурные слухи. Что есть определенные силы, которые пытаются создать нам плохую репутацию. Пользуются перехлестами и ошибками прошлого, притягивают их в настоящее. Но правда-то заключается в другом. Правда заключается в том, что мы заняты охраной нашего советского общества, не более того. Вот и все. Согласны? Согласны?
— Согласна, — устало повторяет Анька.
Эта непонятная и не слишком приятная беседа уже порядком измотала ее, хотя продолжается не так уж и долго. Зато Песков буквально сочится довольством.
— Вот и замечательно! — восклицает он. — Я рад, что мы смотрим на вещи одинаково. Тогда вы без труда поймете, что по долгу службы я просто вынужден смотреть на людей под весьма определенным углом. Со служебной точки зрения человек интересует меня не как коллега, не как друг, не как семьянин… а как… ну? Как кто? Есть предположения?
Он выжидающе смотрит на Аньку, едва ли не вымаливая ответ. Анька снова нерешительно пожимает плечами.
— Как… помощник?
— Помощник? — слегка озадаченно повторяет Песков. — Что ж, и это тоже. Но к этому мы еще вернемся. Пока же, Анна Денисовна, я хотел подчеркнуть, что по долгу службы я смотрю на людей сквозь призму вопроса: «А советский ли это человек?» И это естественно, не так ли? Ведь мы охраняем наше советское общество и, следовательно, можем, с одной стороны, не опасаться наших советских людей, а с другой, внимательно присматривать за теми, кто… ээ-э… не слишком советский. Или вообще несоветский. А временами так и просто антисоветский. Со служебной точки зрения. Тут чистая логика, не так ли? Вы согласны, Анна Денисовна? Согласны?
— Ну… да…
«Боже, сколько слов… и говорит, и говорит, и говорит… — думает Анька. — И все так слитно, гладенько, как воду льет. Чего ему от меня надо? И когда это кончится?»
— Вот и прекрасно, — удовлетворенно вздыхает Алексей Алексеевич и откидывается на спинку кресла. — Тогда вы, несомненно, поймете мой прямой и откровенный вопрос. И, несомненно, ответите на него с той же прямотой и откровенностью. Ведь вы-то советский человек, Анна Денисовна, не так ли? Уж вас-то, свою однокашницу, мне не приходится опасаться. Я прав?
— Опасаться? Меня? — Анька оторопело трясет головой. — А чего вам меня опасаться?
— Вот именно! Нечего! Потому-то мы с вами и разговариваем с полным доверием и откровенностью, как советский человек с советским человеком. А вот смогу ли я так же разговаривать с ним?
В комнате повисает пауза. Куратор снова чего-то ждет от Аньки. Но чего? Она напрягается, пытаясь сосредоточиться. Многословные объяснения Алексея Алексеевича опутывают ее липкими паутинными нитями.
