Отдельные модницы, задававшие тон в труппе, имели возможность выложить спекулянтке ежемесячный заработок за соблазнительный, чаще всего поддельный, "лейбл" или пройтись в закупочном темпе по комиссионкам. Кате же без особого ущерба семейному бюджету нередко удавалось выйти на фирменный уровень своим "самопалом", сварганенным за ночь под руководством Августы Фридриховны.
Старушка любила захаживать на рыночную толкучку в поисках старых, навсегда исчезнувших с прилавков тканей, которые называла значительно, на французский манер: "крэпсатэн", "фильдепэрс", "жоржэтт". При участии "засушенной маргаритки" (как называли соседку в семье Козловских) теперь создавались умопомрачительные туалеты для Катерины и Виктории, загостившейся в Одессе. Положение на Афганском фронте не улучшалось. Конфликт крепчал, и все прочнее застревал в нем полковник Шорников. Согласно распоряжениям матери Вика была устроена во французскую спецшколу. Пришлось нажать на кой-какие педали - устроить в школе шефский концерт силами оперетты и цирка, организовать для мальчиков курсы вождения автомобиля(с помощью Алексея), чтобы в престижное учебное заведение попал и Максим. Он быстро адаптировался в новой среде, благо только второй класс, и стал чуть ли не круглым отличником, Характер у Вики был не ровным, зачастую ставящим Катю в тупик. То кажется - слава Богу! Подружились! Наперсницы и сестры - шьют вместе, поют, подтрунивают над легковерным и очень гордым Максимом. То разойдутся по углам - враги и только. Вика могла быть жесткой, ершистой, да просто невыносимой, натянув маску тупого смирения. "Опять ледяную рыбу изображает" - говорила в таких случаях Алексею Катя. А бывало - засмотришься и не узнаешь - ласковая, игривая, вся какая-то порхающая, щебечущая - да и просто хорошенькая!
Катя перестала пугаться метаморфоз Викиного характера, узнав, что они предопределены на столь трудным возрастом и чувством антипатии к мачехе, сколь двойственным влиянием Юпитера и Сатурна, наперебой стремящихся подчинить себе рожденного под знаком Водолея. Причем Юпитер - планета смеющаяся, удачливо- легкомысленная, покровительница игры и фантазии. Сатурн же - сплошной скепсис, черная меланхолия, недобрая, твердолобая замкнутость.
Сведения эти таинственно сообщила ей аккомпаниатор Дина под большим секретом увлекавшаяся чуждой в те времена советскому обществу, астрологией. И еще накаркала она Козловской, что ситуация с Афганом не скоро решиться, а Виктория крепко приживется в ее семье.
10
Анализ психосоматических особенностей Виктории не выявил бы определенного наследственного сходства - ни внешность, ни характер не давали основания воскликнуть: "Ну вся в мать!" или "А вот это уже явно папино!" Если только, слегка лукавя и передергивая карты, не находить доказательства фамильного сходства по мелочам. Например: ярко-золотистый оттенок русых волос и светло-серые глаза - от матери, длиннорукое и долгоногое сложение - отцовские. Но откуда взялась застенчивая сутулость и общая, невесть от кого доставшаяся, нескладность? И вообще - хорошенькая или дурнушка? А бог ее знает: улыбнулась, вздернула подбородок со смешинкой - вроде ничего, даже очень неплоха! Насупилась, потупив голову и съежившись - решительно ничего хорошего нет. В сущности, к четырнадцати годам можно было бы заметить уже трех Викторий, похожих друг на друга, не больше чем гусеница на бабочку. Хотя эстетическая динамика процесса взросления шла в обратном бабочковому примеру порядке.
Вика - детсадовка, розовато-золотистая, пухленькая, с яркими крупными кокер-спаниелевыми веснушками на тупом носике, с зыбким ореолом медных кудряшек и рассыпчатым бубенчатым смехом, была добротной рекламой счастливого материнства. Прохожие на улицах и скверах, где выгуливала девочку Евгения, добродушно сюсюкали с малышкой, а бездетные матери, заходясь завистью, надо думать, спешили зачать нечто подобное. Школьница младших классов в зеленом, полном стекольного блеска немецком городке R не обращала на себя внимания в общей массе сверстников. "Куколкой" она у же не была, но соединение былой милашки, шалости которой сквозили особым кокетством, и "гадкого утенка", проклевывающегося в удлинившемся угловатом теле, в тонкости шеи, в косолапой походке, носками внутрь - все же сквозили обаяние.
На рубеже 12-13 лет Виктория словно прошла через тайную лабораторию, перегнавшую в своих алхимических ретортах ценный материал в отливку серийного гомункулуса. Близкие не успели и заметит, как произошло печальное превращение и недоуменно закачали головами - и откуда все взялось? Почему же раньше не замечали тяжеловатый взгляд глубоко посаженных глаз, этот крупноватый нос, вдруг образовавший из детской симпатичной плюшки, какую-то тяжеловесную неуклюжесть? Откуда взялась желтоватая бледность кожи с прыщиками у крыльев носа и на лбу, понурость плеч? Откуда вообще эти приступы "мировой скорби", пугающие своей непредсказуемостью и очевидной беспричинностью? ...У самой Виктории периодизация ее недолгой жизни, была совсем иной. Цвето-звуковая гамма, вбирающая целый букет разнородных ощущений распадалась, как радужный коллектив карандашей в коробочке на отдельные составляющие.
Детство парило, как ему и положено в ванильно-голубой дымке, собравшей синеву высокого постоянно безоблачного неба, лакомый глянец масляной краски, покрывающей стены лоджии их видного издалека дома, незабудочный ситец любимого маминого халата, в котором вертелась она у плиты, карауля вкусно пахнущие на весь дом бизе. Здесь были бархатно-баюкающие голоса взрослых, визгливые, хрюкающие, гавкающие позывные любимых игрушек и в отдалении, уходя за горизонт понятного, необходимого - сонмища звуков и запахов, относящихся к чужой, ненужной вселенной.
Потом тоже было детство - но совсем другое - подвижно- пестрое и постоянно меняющее свой арлекиновый узор стеклышек в калейдоскопе. Викин мир разросся с захватывающей дух стремительностью, вобрав живых медведей, лошадей, собак, невероятно яркий и сладкий воздух цирковых представлений, разноголосое пение оркестра и пугающе- дурманный шквал аплодисментов.
К ощущениям "вкусно", "приятно", "весело" прибавились понятия "красиво", "молодец", "отличная работа", горячим сиропом разливающиеся по хребту и целиком зависящие от собственных усилий.
В центре яркой россыпи цирковых впечатлений алмазным блеском, подобно стразовым пуговкам в картонке с лоскутами, сияло ощущение манежа, как особого состояния души, появившегося однажды и оставшееся в копилке памяти навсегда. Оно обнаруживало себе щекотанием в животе, игольчатым покалыванием в руках и ногах, обретающих странную невесомость и глубоким захлебом воздуха, не ведающего, для чего набирают его впрок жадные легкие для смеха или плача. Манеж был светом, запахом, звуком... "Радость и страх, радость и страх", смешанные в праздничную взрывчатую смесь, звучали в перестуке лошадиных копыт, идущих по кругу, в запахе опилок, забивший кнопочный нос растянувшейся на арене маленькой Вики. Явившись тогда, эти позывные манежа запечатлелись во всем ее существе, чтобы впредь по первому зову явиться россыпью бенгальских огней, озаряющих жизнь праздничным светом.
Затем краски изменились, не потеряв сочного блеска, будто кто-то просто вырубил часть цветных прожекторов, оставив оранжевые и зеленые, чтобы изобразить летний день. Почему-то именно летним, а не осенним или зимним колером легла в душу Виктории "эпоха памятного городка R". Солнечный жар, глянцевая зелень листвы, яркие букеты в иностранной салфеточно-кружевной оправе сопровождали печальную и финальную точку учебного года - первое сентября, собирающее в газонно-липовом школьном дворе толпу нарядных новобранцев и конец мая, будто распахнутый вместе со школьными воротами в огромное вольное лето.
Три года оборчатых сарафанов, узеньких джинсов, почти не сходящего золотистого загара, спортивных белых тапочек на мягкой подошве, успешных необременительных занятий в покладистой школе, регулярные, привлекательные своей изысканной ненужностью уроки французского с матерью и самотек уличной немецкой речи, охотно залипающей в память, а также велосипедных выездов, шумных дискотек, цветных пирожных и невероятного по своей раскованности потока телепередач и музыкальных поп-шлягеров - целая эпоха от 10 до 12, время мотылькового оживленно-радостного кружения. И уже было ясно, какой станет через 3-4 года Виктория: кокетливой вертушкой, часами занимающей телефон беседами с многочисленными кавалерами, успевающей при этом лидировать и в спорте, самоуверенной милашкой, донимающей мать требованием новых туалетов и поздними возвращениями с жарких дискотек. Этакий маленький домашний божок и тиран, обещающий в дальнейшем потешить родительское тщеславие.
Ан, нет. Что-то сбилось в программе произрастания. Деревцо дало новые кряжистые ветки, яркая зелень веселых побегов зачахла, бутоны опали, не успев распуститься. Начался новый период - серый, сулящий неизбывную, пожизненную скуку, как вялый неотвязный осенний дождь. Когда и как это случилось - непонятно. Наступление серости шло исподволь изнутри, подобно разрастающимся пятнам плесени, покрывая цветной глянец былого и извне - от вновь обступившего солнечногорского неуюта, от подмосковной октябрьской слякоти глобального неопрятного нищенства, смердящего из подворотен, подъездов, из распахнутых скрипучих дверей гастрономов или прочих прибежищ серых авосечно-сумочных толп, стекающихся нахоженными муравьиными тропами к магазинам "Продукты". Обида Виктории росла, как злокачественная опухоль на отца, пребывающего где-то в стороне, в громко-пестром празднестве цирка, на мать с Леонидом, обзаведшихся новой сестричкой и отправляющихся в жаркий афганский рай без нее, на воспаленную россыпь прыщиков у подножия возмутительно крупного носа. Встречи с зеркалом становились все мучительней и короче.
