— Приболела что-то. Кажется, я об этом уже говорил.
— Я бы хотел ее видеть, — сказал писатель. — Надеюсь, годы не очень изменили ее?
— Нет, не очень, — засмеялся Вадим Никитович. — Всего раза в два или три.
— Да пошел ты! — буркнул сердито Сокольский и налил себе водки.
— Прошу вас, оставьте, господа, — сказала Виктория Сергеевна, — и поговорите о чем-нибудь другом. Мы с Дашей на некоторое время покинем вас.
— Ну вот! Прекрасная половина нас покидает. Я надеюсь, ненадолго, Виктория?
— Не волнуйся, Вадим, не навсегда. Кстати, у нас впереди еще одно изысканное блюдо — жареный гусь, и затем, для желающих, — сладкое и чай.
— Возвращайтесь скорее, дорогие мои! — прокричал уже изрядно выпивший Вадим Никитович. — Я очень жду и надеюсь…
— Алексей, милый! — оживился он сразу, как только Виктория Сергеевна и Даша поднялись из-за стола и ушли. — Что это за творение Божье в твоих апартаментах?
— Ты о Даше?
— Да, да, о Даше! Именно о Даше! Что это за пташка милая? Сидит, слова не вымолвит. Щечки красные, а глаза… хоть и робкие, но так и светятся, так и светятся. Кто она? Кажется, я вижу ее не впервые?
— Это очень хорошая поэтесса. И к тому же ей очень нравятся мои книги. Она моя давняя поклонница и сейчас ходит ко мне на лекции. А стихи ее просто замечательны… — Алексей Борисович обернулся к Прошину. — Миша, я обязательно дам их тебе почитать.
— Да, да… Обязательно… — ответил Прошин задумчиво.
— Она настоящая поэтесса, настоящая! И конечно, ее почти не печатают. Я хочу ей помочь. Вот увидите, скоро выйдет ее книга.
— Да, хорошие у тебя поклонницы, — процедил Прыгунов. — К лектору домой ходят…
— Совсем ни к чему эти глупые намеки. Даша — это само целомудрие. Это удивительная девушка. В наше время, кажется, вовсе не было таких. Но главное — она талант!
— Все они до поры до времени целомудренны, — пробурчал князь Сокольский. — А Прыгунову она понравилась. Вот бы тебе жениться на ней, Прыгунов?
— Я бы женился, да, боюсь, теща моложе меня окажется.
— Она сирота, — заметил писатель.
— Ах, все равно! — Прыгунов махнул рукой. — Я хочу выпить. Налей мне, Алексей. Кстати, хотите хороший анекдот про тещу?
— Ну расскажи.
— Приходит домой генерал, а с ним его знакомый. Только они заходят в дом, подбегает к нему теща, встает по стойке «смирно», отдает честь и докладывает:
— Господин генерал! За время вашего отсутствия никаких происшествий не случилось! Дежурная по дому — теща Смирнова!
Он ей:
— Вольно!
А она с него тут же сапоги стягивает, шинель снимает, тапочки подает… В столовой уже накрыто. Он гостя приглашает, а жена и теща, ни слова не говоря, вокруг суетятся… Ну, гость обалдел. Выпили они с генералом, он и спрашивает:
— Слушай, я глазам своим не верю! Может расскажешь, как ты в семье такого порядка добился?
— Отчего ж, расскажу, — отвечает генерал любезно. — Был у меня кот. Он нагадил мне на ковер. Я ему сделал замечание. Он снова испачкал ковер. Я опять сделал ему замечание. А уж после третьего замечания я просто взял пистолет и пристрелил его.
— Ну? — спрашивает гость.
— Вот тебе и ну! Теперь у жены одно, а у тещи два замечания!
Закончив рассказ, Прыгунов расхохотался. Князь Сокольский также смеялся высоким, громким, почти истерическим смехом.
— Жестокая история, — улыбнулся писатель.
— Давайте выпьем, господа, — сказал Вадим Никитович, чокнулся с Сокольским, и они выпили на двоих. — Уф! Так как, ты говоришь, эта красавица к тебе в дом попала?
— Да чего ты к ней прицепился, Вадим. Одинокий человек. Родители умерли. Друзей нет. Я ей комнату соседнюю сдал. Ты прости меня за самоуправство. Ей одной было страшно в своей квартире.
— Надо же! Чего ж она так боялась?
— Ты знаешь, ей кажется, что ее все время кто-то преследует.
— Мания преследования! — вскричал князь Сокольский. — Она боится Джека-Потрошителя! И весь город его боится! И моя жена тоже! Прыгунов! Когда поймают Джека-Потрошителя?
Вадим Никитович поморщился:
— Господа, хоть сейчас не надо об этом. Давайте лучше еще выпьем, а? Михаил Андреевич? Ну чего ты все время молчишь? Ну скажи тост.
— Очень частишь, Вадим Никитович, — с тоскою в голосе ответил Прошин.
Михаил Андреевич сидел мрачен и хмур. Водка почти не брала его, беседа друзей не занимала вовсе. С тех пор как безвременно погибла гордость его конезавода, небезызвестная Раиса, а ее приплод был так дерзко похищен, дела у господина Прошина стали идти все хуже и хуже. Резко упали в цене акции его предприятия. Партнеры расторгали контракты, объем заказов снижался с каждым днем. Впереди предстояло самое неприятное — значительно сократить производство и, следовательно, уволить, выбросить на улицу множество людей, сотни тех его земляков, которые очень долго верили ему, боготворили и молились на его необыкновенные способности, на его удачливость и предпринимательский талант. Михаил Андреевич начал заниматься бизнесом очень давно, еще при коммунистах подпольно, к с тех пор, несмотря на все политические передряги, дела его постоянно шли в гору. Были, конечно, и неудачи, но такие колоссальные потери его предприятие терпело впервые. Казалось, все разрушается на глазах. К таким ударам судьбы Михаил Андреевич не привык. За последние две недели он сильно пал духом. Семейная драма — неожиданное бегство любимой жены и связанная со всей этой историей неизвестность — совершенно сразила его.
— Странная квартира, — заметил Григорий Сокольский. — Я уже и забыл о ней. Когда мы ехали сюда, я думал, что Прыгунов меня разыгрывает. Тесно здесь. Хочешь, Алексей, я уступлю тебе часть своего дворца в Хамовниках?
— Спасибо, Григорий, не стоит. Я надеюсь скоро вернуться в Саранск…
— Ну как знаешь. Тогда заезжайте хотя бы в гости. И вообще, господа, я всех приглашаю к себе на бал!
— Ого! Красиво жить не запретишь! В честь чего бал?
— Хочешь, в честь тебя, Прыгунов?
— Хочу! Посмотрим, что ты скажешь, когда протрезвеешь… Дай мне, Гриша, что-нибудь покурить.
— Как в Саранске? — тихо спросил Алексей Борисович, когда Прыгунов и Сокольский отошли к окну и стали шумно и весело обсуждать детали предстоящего бала.
— Плохо, — ответил Михаил Андреевич. — Пужайкин рвет и мечет. Этот подонок Супкин подбивает под него клин. Забивает народу голову какой-то политической ересью. Настроение у всех подавленное. Похоже, что конезавод загнется. Люди боятся увольнения.
— А ты сам как?
— А что я? Живу как-то. Стихи пишу.
— Это радует. Думаю, унывать пока рано. Бог даст, все образуется.
— Черта с два! — выругался Прошин и налил себе рюмку водки.
— Надеюсь, ты уже не сердишься на меня?
— Конечно нет, Алексей. За что на тебя сердиться? Я вот только понять не могу. Как ты мог, когда знал, когда увидел ее там, в вагоне, не отговорить ее, не остановить этот чертов поезд… не позвать меня, охрану, не вытолкать ее на улицу?
— Знаешь, Михаил Андреевич, а ведь у меня была такая мысль. Но потом я решил, что это ничего не изменит. Ведь она сама так решила.
— Сама… Что ж, наверное, и здесь ты прав. Но тогда объясни мне, почему? Почему? Ведь я любил ее. Думаешь, она вышла за меня из-за денег? Думаешь, она не любила меня?
— Любила, конечно. Но она молодая, красивая. Молодость и красота требуют большого внимания. А ты зарылся в своей работе. Она тосковала, а ты не замечал этого. Тут подвернулся этот молодой красавец. Не знаю, может просто он обольстил ее…
— Да, я много работал, — задумчиво произнес Прошин. — Я считал это главным делом своей жизни. Тебе, наверное, кажется, что все шло как по маслу. Сначала этот бум — мода на лошадей. Потом эта чудо-лошадь… Я никогда не считал себя гением, никогда не болел никакими идеями! Да, мне везло, но я работал, работал не покладая рук, и именно поэтому дела мои до последнего времени шли все лучше и лучше!.. Но теперь все летит к черту. Кобыла умерла, жеребенок украден, спрос на лошадей падает… О Господи, что я говорю! При чем здесь это? Ты говоришь, она не любит его? Значит, она любит меня? Ведь любила? Ведь не могла она, не любя, со мной обвенчаться? Священник сказал тогда, что браки совершаются на небесах! Что муж — один и жена — одна! Значит, она моя? Моя жена? Только моя и ничья больше? Значит, она вернется? Скажи, вернется, ведь так?
— Она обязательно вернется, дорогой мой Михаил Андреевич, — уверенно произнес писатель. — Тебе надо взять себя в руки.
— Да, да, взять себя в руки. Она вернется…
— Прибежит, куда она денется, — вернулся к столу Прыгунов. — А обратно ее возьмешь?
— Возьму! — не задумываясь ответил Прошин.
— Тогда давайте выпьем! Я предлагаю выпить за покойную государыню, за женщину, спасшую нашу Великую державу.
