Через пятнадцать минут по экрану компьютера побежала строка: «Италия повышает обменный курс лиры на один процент». Сара и Эрнотт широко заулыбались. Макдермот почувствовал одно временно страх и облегчение. В ноздри ему ударил безошибочный запах грязных денег. Но по крайней мере Саре Йенсен хватит капитала обеспечить свою сделку, и, если повезет, все они соскочат с крючка.
Еще минуту спустя курс лиры поднялся на четыре процента. Дальше — больше. Навар Эрнотта колебался где-то вокруг двадцати одного миллиона долларов. Он потянулся к телефону и закрыл торги — что банковские, что свои личные. Оставалось только подбить бабки.
К этому времени Сара увеличила свое личное состояние больше, чем на два с половиной миллиона долларов. Она едва сдерживалась — внутри все ходуном ходило. Голова шла кругом. Полностью захваченная своей мошеннической игрой, она не сводила глаз с экрана. Ощущение сейчас было совсем другое, чем неделю назад, когда она совершила свою первую незаконную сделку — от того мандража и следа не осталось.
Минута шла за минутой, и риск постоянно повышался, аж живот подводило. Ведь в любой момент лира, подскочив, могла и упасть, притом столь же стремительно. Какой-нибудь политический скандал или, положим, убийство, и все — она на нуле, да и ее проделки выйдут наружу. Надо кончать. Но что-то ее удерживало. Завороженно глядя на экран, Сара продолжала свою великую игру.
Она была охвачена неудержимой, похожей на любовную лихорадку, дрожью. И так продолжалось минут пятнадцать. В конце концов она не выдержала и позвонила в Парижский банк. Макдермот тут же схватил трубку.
— Доллар — лира, живо, Джонни.
— 1585,40.
— Все, довольно. — Сара сделалась на три миллиона богаче.
— Понял. — Опять в его голосе и ярость, и облегчение.
Макдермот с медицинской точностью подвел итог сделки и отключился. Попозже он позвонит ей домой и уж тогда разузнает, что к чему, благо каждое твое слово не записывается на пленку.
Сара откинулась на спинку стула, вздохнула всей грудью, щелкнула зажигалкой и жадно затянулась. Эрнотт пристально посмотрел на нее. Чокнутая, это уж точно. За всю свою банковскую карьеру ему не приходилось видеть, чтобы рисковали так по-крупному. Пусть Катанья и подсказал, что делать, но ведь стопроцентной гарантии нет, всегда что-нибудь может повернуться не так. Да, фантастический риск. Но ее он, кажется, только подстегивает. Если бы все пошло иначе и курс лиры упал, где бы она была? Назначили бы расследование, и все их фокусы выплыли бы наружу. И Сара бы вместе с собой увлекла на дно всех остальных.
Неожиданно к горлу подступила тошнота. Эрнотт зажег сигарету, глубоко затянулся и с шумом выпустил дым. Дышал он тяжело, но, кажется, начал немного успокаиваться — может, от никотина. Он снова посмотрел на Сару. Она безмятежно следила за строчками на экране. Стерва чокнутая, черт бы ее побрал. Но на его стороне. Эта мысль принесла ему некоторое облегчение, однако же вариант тут такой: лучшее из худшего. Он неуверенно улыбнулся ей:
— Нет, ты совершенно безумная, тебе это известно?
Она заговорщически подмигнула ему, но взгляд ее оставался холодным.
— Сколько сделал, Эрнотт?
— Двадцать миллионов. — Самодовольство победило осторожность, и глаза у него заблестели.
Сара негромко присвистнула.
— В черную среду Сорос сделал миллиард.
— Да, но законным путем.
— Твоя правда… но только подумай, сколько бы я мог сделать незаконно.
— И сколько же?
Эрнотт опомнился:
— Не скажу.
Он посмотрел на часы. Половина второго. Самое время смыться отсюда, позвонить Карле и отметить это дело. Почувствовав неожиданный приступ клаустрофобии, он вскочил на ноги.
— Я обедать.
— Выпей за мой счет бокал шампанского.
Эрнотт поморщился. Пусть теперь они играют в одной команде, но больше ничего не изменилось: все такая же сучка.
Скарпирато вышел из кабинета. Уилсон болтал с кем-то из девчонок из регистрационного отдела. Больше никого поблизости не было.
— Как твоя голова?
Сара рассеянно посмотрела на него:
— Все прошло, спасибо.
Скарпирато улыбнулся. Сара отвернулась. Она буквально не выдерживала его взгляда. Черт, устроила обыск в его квартире — иначе как предательством это не назовешь. В ушах у нее звучал хриплый голос Масами. И от только что закончившейся игры она еще не отошла. Многовато всего, пожалуй. Для Скарпирато в ее сознании места не оставалось. Невидящими глазами Сара посмотрела на пробегающие по экрану строчки. Скарпирато постоял еще немного, а потом, не говоря ни слова, повернулся и направился к себе в кабинет.
Сара проводила его взглядом и окликнула Уилсона:
— Слушай, Саймон, не подменишь меня сегодня?
— Идет, — издали улыбнулся он, — только завтра твоя очередь.
— Ясное дело. — Сара взяла сумку и, выйдя на улицу, остановила такси. Путь ее лежал на Мэйфер.
Все это время она думала о Масами, тревога за подругу не отпускала, даже когда вокруг творились все эти безумные вещи. Звонила она ей все утро, но откликался только автоответчик. Сара не сомневалась, что Масами дома, просто не хочет подходить к телефону. Двадцать минут спустя она уже звонила ей в дверь. По прошествии некоторого времени послышался голос Масами — словно с того света. Сара коротко откликнулась, и тут же дверь, щелкнув, отворилась.
Сара взбежала наверх, в спальню. Масами лежала на плоской подушке, покрытая бледно-голубым кашемировым одеялом. Поймав ее слабую улыбку, Сара почувствовала, как внутри у нее все переворачивается. Масами почти невозможно было узнать. Куда девались тонкие черты и гладкая белая кожа? Все лицо чудовищно распухло и было покрыто лиловыми синяками. От левого глаза через всю щеку тянулся кровоточащий шрам. Глаза так покраснели, что белков почти не видно. Губы раздулись, во рту не хватало двух зубов. С трудом высвободив изящную руку, Масами жестом пригласила Сару сесть в кресло рядом с кроватью. На негнущихся ногах Сара подошла поближе и последовала приглашению. Она глядела на подругу и не знала, что сказать. Она вся тряслась от ярости и сострадания, по спине струйками стекал пот. На глаза навернулись слезы. Не сдерживая себя, Сара разрыдалась:
— О Боже, Масами, какой кошмар. Мне так стыдно. Я и не представляла, что такое может случиться. Да если бы я хоть на минуту подумала, никогда бы…
— Ладно, что было, то прошло, — остановила ее Масами. Говорила она с трудом, останавливаясь после каждой фразы. — То есть постольку, поскольку это меня касается. Вчера и сегодня утром был доктор. Он немного подремонтировал меня. Через шесть недель все это пройдет. — Она прикоснулась рукой к лицу. — И с ребрами тоже все будет в порядке. В полицию обращаться не собираюсь. По-моему, так будет лучше. — По ее улыбке Сара почувствовала, что Масами догадывается: на кон поставлено нечто большее, чем подковерные игры внутри банка, но предпочитает, и правильно делает, слишком глубоко в эту историю не залезать. А помимо того, кажется, понимает, что и Саре не хотелось бы иметь дело с полицией.
Сара нежно погладила подругу по волосам. Масами глубоко вздохнула и обхватила себя руками, словно стараясь вернуть ребра на место.
— Не волнуйся, Сара. Мэттью Эрнотт и его компания свое получат. Так или иначе. В этом я совершенно уверена.
Сара мягко сжала ее руку:
— Можешь на меня рассчитывать.
Всю вторую половину дня Сара провела, стараясь избегать общения с Эрноттом. Всякий раз, когда он попадался ей на глаза, она с трудом удерживалась от того, чтобы не вонзиться ногтями прямо ему в лицо. Она отправилась на целый час в библиотеку, закопавшись в газетные подшивки, и делала вид, что читает «Экономиста».
Вернувшись к себе, Сара принялась слоняться по залу, болтать с коллегами, курить и поглощать кофе в немыслимых количествах. К четырем ей сделалось совсем скверно, она с трудом держала себя в руках. Надо уходить. Она вернулась на место, выключила компьютер, подхватила сумочку и, вымученно улыбнувшись, попрощалась со всеми. Поспешно продвигаясь к выходу, она едва не столкнулась с Карлом Хайнцем Кесслером, который как раз делал один из нечастых своих обходов торгового зала. Бросив на ходу «извините», Сара обогнула его и продолжала свой путь. Кесслер недовольно посмотрел ей вслед, затем перевел взгляд на часы.
— А я и не знал, что мы здесь заканчиваем работу в четыре, — обратился он к Эрнотту.
— Ну как же, она выше всего этого. Правила существуют для всех, только не для нее.
Кесслер пристально посмотрел на Эрнотта:
— И чего это она вам так не по душе? Да что там не по душе, иногда даже кажется, что вы ее боитесь.
— Что за ерунда. Просто она действует мне на нервы, вот и все. Знаете, сидеть бок о бок с такой особой восемь часов в день, пять дней в неделю… Да тут никакого терпения не хватит. — Эрнотт глубоко вздохнул и пожал плечами, стараясь всем своим видом продемонстрировать полное равнодушие.
