Макс Рэнд разговаривал по телефону. А закончив, в сердцах швырнул трубку на рычаг.
— Я звонил мэру. Потребовал арестовать эту шайку.
— А он что?
— Его обязанность — следить за порядком, этим он и будет заниматься. Ей-богу, он их боится!
— Он — политик. А они — избиратели.
— Это политиканы их распустили! Несколько лет назад гомики были счастливы, если их хотя бы не трогали. А теперь от них больше шума, чем от всех остальных. Я попробовал поговорить с их главным, знаешь, что он сказал? «Гомосексуалисты — тоже люди. У них такие же права». Все мои доводы — как горох от стенки. Заладил: «Гомосексуалисты — тоже люда». Что такому докажешь?
Ничего, мысленно согласился Пол. Гомосексуалисты — действительно люда. Крыть нечем.
Жирное лицо Макса Рэнда побагровело от возмущения.
— Мы раскопали, кто за всем этим стоит. Член муниципального совета.
— Откуда ты знаешь?
— Ричардс смекнул: их кто-то натравил на нас. И точно! Сейчас он ведет переговоры с этим ублюдком.
— Каковы их требования?
— Чтобы мы отказались от реализации этих кассет.
— Дорогое удовольствие!
— Я подсказал Ричардсу сунуть ему пару тысчонок. И пообещать поддержку на выборах.
— А если он откажется?
Макс скривил губы в усмешке.
— Пустим в ход угрозу. Скажем, что подадим в суд и потребуем миллион за причинение убытков. Пусть даже у нас не будет доказательств, защита дорого обойдется этому мерзавцу. Нам есть что терять, а что выиграет он? Вот смотри — я собрал на него досье. В долгу по самые уши. Каждый раз вносит плату за аренду дома с опозданием в два-три месяца. Я выкуплю его закладную и, если придурок не уймется, выброшу его с семейством на улицу.
— Думаешь, этим все и кончится?
— По крайней мере нагоним на голубых страху. Я их проучу! Они убедятся, что на нас где сядешь, там и слезешь. Хотят неприятностей — они их получат. В огромных количествах.
Спустя полчаса, выглянув в окно, Пол увидел все тех же пикетчиков. Они маршировали и скандировали свои лозунги. Приглушенные расстоянием и толстым стеклом, их голоса странным образом напоминали птичий щебет. Улица стала походить на помойку: протестующие опрокинули стоявшие у служебного входа контейнеры с мусором, так что прохожим приходилось смотреть под ноги.
Двое парней начали отвинчивать водоразборный кран. Туда тотчас метнулся полицейский, но они его опередили — и хлынули пенистые потоки! Полисмен схватил обоих за шиворот. Их тотчас окружила кучка разъяренных пикетчиков.
У входа в здание остановилось такси. Оттуда, открыв заднюю дверцу, вышла Шейла. Не успела машина тронуться с места, как один пикетчик шарахнул щитом по заднему крылу.
На Шейле был темный плащ; она подняла воротник, чтобы не быть узнанной. Поколебавшись, она быстро пошла к крыльцу. На полдороге ее заметил один пикетчик и кликнул товарищей. Те зловеще уставились на нее. Они ее узнали, понял Пол. Шейлу блокировали с двух сторон: спереди и сзади. Возбужденные пикетчики зловеще размахивали своими щитами.
Пол почувствовал нутряной, животный страх. Он опрометью выскочил из кабинета и нажал на кнопку лифта. Выбежал в вестибюль. У парадного входа толпились пикетчики. Полицейские попытались их разогнать. Самые рьяные бешено сопротивлялись.
Толкнув вращающуюся дверь, Пол услышал резкие, злые голоса. Кто-то вырвал у полисмена дубинку и начал избивать незадачливого стража порядка. На помощь поспешил другой полицейский — его огрели сзади. С опущенной головой Пол вклинился в толпу, чтобы по-змеиному протиснуться к Шейле.
Толпа то разбухала, то съеживалась. Пол увидел Шейлу. Какой-то худой тип в сером комбинезоне, с всклокоченной шевелюрой злобно заорал на нее и схватил за руку. Пол одним прыжком очутился рядом и стал отдирать руку хулигана. Его с размаху ударили по голове. Он рухнул на асфальт.
Дальше все словно происходило не с ним, а с кем-то посторонним. На бровке, средь битого стекла, валялся одинокий красновато-коричневый кирпич. Качались уличные фонари. И все время слышались полицейские свистки. Крик. Пола охватила паника. Он поднялся и, еле держась на ногах, стал прокладывать себе путь в толпе. Улица покрылась ковром из битого стекла. Двое полицейских с дубинками волокли троих или четверых пикетчиков. В воздухе летали камни и прочие «снаряды». Что-то угодило Полу в плечо.
И вдруг он увидел на тротуаре темный плащ с торчащими из-под него ногами.
У него помутилось в глазах. Он вслепую побрел туда, где лежала Шейла — с закрытыми глазами. Под одним глазом багровел синяк. На выброшенной в сторону руке блестел браслет — его подарок.
Кто-то вонзил ей меж ребер нож.
Такси остановилось у входа в маленькую клинику. В этот поздний час открытая всем ветрам улочка была практически безлюдна. Время от времени слышался стук каблуков редких прохожих. Пол вошел в сумрачный вестибюль. Назвал регистратору свое имя и предъявил пропуск.
В плохо освещенном больничном коридоре вдоль стены выстроились передвижные столы — каталки. Чуть поодаль светился небольшой пятачок — там располагался пост. Пол вручил пропуск дежурной медсестре.
— Доктор Линдсей придет через десять минут. У мисс Томкинс другой посетитель.
Дверь была неплотно прикрыта. Пол осторожно открыл ее и сразу узнал высокую, худую, очень прямую спину Ивена Хендершота. Тот что-то говорил — тихо и размеренно, словно гипнотизируя.
Пол негромко кашлянул. Хендершот обернулся и, нисколько не удивившись, жестом попросил его подождать в коридоре.
Через несколько минут он вышел и сочувственно дотронулся до его рукава. Они немного прошлись по коридору и остановились перед двойной дверью закрытого на ночь буфета.
— Я говорил с доктором Линдсеем, — сообщил Хендершот. — Пару часов назад. У нее внутреннее кровоизлияние. Нож задел жизненно важные артерии. Это вопрос времени. Она почти без сознания.
— Я пойду к ней.
— Ступайте, я подожду вас здесь.
На кровати лежала неподвижная фигура. Пол подошел на цыпочках, а когда глаза привыкли к темноте, различил ее лицо.
Белое лицо на белой подушке.
Он мягко опустился на стул. Под тонким одеялом обозначились контуры ее пленительного тела. Пол начал загораться.
Это какое-то безумие: даже в такой момент все остальные чувства — горе, жалость, вина — отступили перед влечением.
Она открыла глаза.
— Ты… вернулся…
Большие глаза не мигая смотрели куда-то мимо него.
— Тебе вредно разговаривать.
— Ах, Ферди, я думала… что ты умер.
Ферди. Так звали ее первого возлюбленного, гонщика и плейбоя. Фердинанд дель Рио. После его гибели Шейле пришлось некоторое время провести в клинике для нервнобольных.
— Шейла, это я, Пол. Пол Джерсбах.
Никаких признаков, что она его узнала.
— Ты… был… жесток…
— Это уже в прошлом.
Шейла пришла в возбуждение. Грудь заходила ходуном.
Она свистящим шепотом произнесла:
— Я могла убить тебя… Я пыталась.
Он почувствовал укол любопытства.
— Пыталась?
— Сам… знаешь… Поэтому ты здесь.
Пол положил дрожащие руки на колени.
Может, если рубануть сплеча, это вернет ее к действительности?
— Ты не нарочно.
— Ах, Ферди… не знаю…
Она вдруг словно увидела что-то страшное и, вцепившись в одеяло, заметалась, с нечеловеческой силой пытаясь встать.
— Все кончено… Кончено! Ферди!..
На мгновение Полу показалось, будто он видит в ее расширившихся зрачках жуткую давнюю картину: неуправляемый автомобиль на полной скорости врезается в каменную ограду.
И его пожирает оранжевое пламя.
Шейла откинулась на подушку. Половину лица закрыли волосы.
А глаза все так же пристально вглядывались вдаль.
Пол поднялся, чтобы позвать врача, и обнаружил прислонившегося к притолоке Ивена Хендершота — стройного и неумолимого, как судьба.
— Она бредила, — пояснил Пол.
Лицо Ивена озарилось слабой усмешкой.
— Это она подстроила аварию. Вот что она силилась сказать.
Пол с горечью ответил:
— Какая теперь разница?
Спустя несколько минут врач подтвердил. Шейла умерла.
* * *
Они выпили вместе в коктейль-баре близ клиники, уединившись в небольшой кабинке у окна, завешенного бежевой шторой.
— Шейла рассказала мне обо всем вскоре после того, как мы познакомились, — сказал Хендершот. — Ее возлюбленный требовал, чтобы она бросила сниматься. Возможно, она согласилась бы на это на вершине славы, но не в самом начале. Все в ней восставало против ультиматума. Она спросила: «Почему я должна отказываться от одного, чтобы получить другое?» Вспыхнула ссора. Ей было одинаково невыносимо потерять его и навсегда отказаться от карьеры. На какой-нибудь год — да, но не навсегда. Играть для нее постоянно было такой же необходимостью, как дышать.
