Я подъехала туда после восьми и сразу же заметила отца и Лауру на танцплощадке, которая была заполнена народом. Они были с краю, у самого оркестра, и двигались очень медленно. Я не помню, чтобы когда-либо видела своего отца танцующим. Мне стало любопытно, поэтому я села в баре, который находился в другом помещении, но танцплощадку оттуда было видно, и заказала выпивку. Отец и Лаура танцевали близко друг к другу, даже слишком близко, и когда я стала следить за ними, меня пробрала дрожь. Мой отец был мужчиной, но я думала о нем только как об отце — старом, бесполом, слегка не в себе, и вдруг он — на танцплощадке, до смерти стискивающий мою соседку по комнате. Танцуя, они переместились в центр площадки; когда папа оказывался ко мне спиной, я видела, как пальцы Лауры бегали по его затылку, щека отца была прижата к ее щеке, и в этом не было ничего родственного или дружеского. У меня под желудком возникла какая-то щемящая пустота, я почувствовала комок в горле… стала задыхаться. Я выпила еще два коктейля мартини, и, полагаю, они действительно ударили мне в голову, потому что я принялась есть все подряд — орехи, сыр, галеты, крендельки, словно ребенок, поглощенный фильмом ужасов, с прикованными к экрану глазами, подсознательно жующий, чтобы снять нервное напряжение. Около девяти я взглянула на часы. Я уже опаздывала на час, а они продолжали танцевать, прижимаясь щека к щеке. Ни тот ни другой не сделал ни одного движения, чтобы поискать меня, а я становилась все пьянее и злее — с каждой минутой, — и у меня начались видения. Ужасные. О них двоих. Призрачные кошмары. Лаура — моя мать, а я — маленькая девочка; а потом я посмотрела в зеркало над стойкой и увидела их двоих в постели, и Лаура набросилась на моего отца, и мне захотелось убежать отсюда со своими нездоровыми, грязными мыслями.
— Это глупо. Тут нет ничего нездорового. Даже люди, у которых совсем нет проблем, время от времени воображают подобное. Видишь мужчину и женщину и начинаешь гадать… Или же создаешь различные комбинации из знакомых тебе людей. Очевидно, что-то происходило.
— Итак, я так расстроилась, что захотела плакать. Два человека, которых я так любила, играли со мной такую грязную шутку. Это было просто несправедливо. И отвратительно. Я решила, вернувшись в колледж, наехать на Лауру. Именно так. Я должна была сделать это. Хочет развратничать — замечательно, но только не с моим отцом.
Когда я уходила из бара, у меня кружилась голова, кажется… я хотела поехать домой, просто уехать отсюда, но мне нужно было взять такси, а денег у меня при себе было недостаточно, и я…
Они увидели меня! Папа замахал рукой, Лаура, обернувшись, улыбнулась мне. В полубессознательном состоянии, чувствуя неудобство, я подошла к ним. Готовая к ссоре. Меня предали! Они немного поболтали о том, где я была, что они меня ждали, уже десять часов, а они еще не делали заказа.
«Вы двое выглядите так, словно побывали на вечеринке», — придираясь, сказала я.
«Это правда, Барб, — ответил отец, вежливо пододвигая нам стулья. — Вижу, я кое-что потерял оттого, что не учился в колледже».
«Возблагодарим Господа. Никто из нас не был бы в безопасности, если бы вы, Джордж, охотились среди нас», — сказала Лаура.
Когда я услышала, как она называет папу «Джорджем», мне стало жарко. Сочетание фамильярности и призывности. Мерзость.
— Почему мерзость? — спросил Фрер.
— Она окручивала его, точно мальчишку из Гарварда, стерва. Я уже все это видела раньше. Милая, простодушная болтовня, непрерывные движения глаз, шарящих по всему телу, и привычка опускать глаза, а затем медленно поднимать их, застенчиво улыбаясь, — а через двадцать секунд Лаура уже скидывала с себя одежду. Она говорила, что отвечает на доброту, а я сказала ей: «Что касается тебя, весь мир состоит из добрых людей». Наверное, я дерьмо, но я не могла удержаться от подобных мыслей. В течение ужина я страдала — действительно страдала. Они говорили обо мне, рассказывали что-то о том, что все время, пока ждали меня, беседовали обо мне и как хорошо, что в их жизни есть я. Намешивая все подряд, мы здорово напились. Коктейли, потом «Шабли» с устрицами, кларет с говядиной, за которым последовал арманьяк с кофе. Лаура могла пить, как моряк.
По дороге назад мы пели в машине. Папа делал не больше десяти миль в час. Когда мы приехали домой, отец остался, чтобы закатить машину в гараж, находившийся ярдах в тридцати от дома. Мы втащились вверх по лестнице, срывая по пути одежду. Ею мы забросали все вокруг; мы жили в моей комнате, так как гостевая комната была тесной и сырой. Я так набралась, что не могла закрыть глаза, так как тотчас же начинала кататься на русских горках. Но Лаура чувствовала себя великолепно. Борясь с тошнотой, я приняла «пептобисмал». Лаура сидела на краю моей кровати, держа у меня на голове холодный компресс. Не знаю, сколько времени мы так пробыли, как вдруг я вспомнила, что мы не слышали возвращения папы. Я спросила Лауру, не слышала ли она, она ответила — нет, не слышала. Я не могла пошевелиться: думала, от этого рассыплюсь. Лаура сказала, что спустится вниз и крикнет, и ушла. Должно быть, я задремала, потому что очнулась от собственных стонов. Я позвала Лауру, но ее не было в кровати. Я подумала: возможно, она в ванной. Заглянула.
Выбравшись из своей комнаты, я прислушалась у двери папиной комнаты. Не слышно ни звука. Тогда я спустилась вниз. Зажигая свет, добрела до кухни. Папа содержал ее в безукоризненной чистоте, точно медицинскую лабораторию… Вдруг совершенно внезапно у меня перехватило дыхание… Я выскочила через черный ход и даже не сообразила, куда попала. Гараж находился невдалеке, я была босиком и побежала по гравийной дорожке вокруг дома. Я услышала звук работающего двигателя, но в гараже было темно. У меня ноги были изрезаны камнями; я распахнула дверь гаража и услышала звуки, которые напугали меня. Дернув за шнур выключателя, я обошла машину и посмотрела сквозь лобовое стекло. Лаура лежала у отца на коленях, и оба они плакали. А в гараже стоял сильный запах от двигателя — угарный газ. Я не знала, что делать. Просто стояла, застыв, словно статуя, и смотрела. Мой рот шевелился, но я не могла связать слова. Затем я открыла дверцу и взяла отца за руку. Он вытер рукавом глаза, а Лаура осталась лежать на сиденье, всхлипывая. Все молчали.
Я помогла отцу выбраться из гаража и дойти до дома. Он был похож на маленького мальчика, который не способен что-либо сделать самостоятельно. Я развязала ему галстук, расстегнула рубашку, сняла ботинки и уложила его в кровать. Вытерла ему лицо салфеткой. Отец выглядел старым, серым и побежденным. Он сказал: «Спасибо, Барб. Знаешь, Лаура — это самый лучший человек. Заботься о ней. Когда я соберусь умирать, я вспомню, что встречался лицом к лицу с ангелом». Повернувшись на бок, он уснул. Я провела рукой по его тонким и очень прямым волосам.
Когда я вернулась в свою комнату, Лаура уже лежала в постели. Она перестала выть, но отказывалась говорить со мной и объяснить, что произошло. Никогда в жизни я так не злилась. Готова была убить ее.
— Вы выяснили, что произошло в гараже?
— Да… выяснила… позже, — глухим безутешным голосом произнесла Барбара. — Я хотела бы, чтобы этого не произошло. Некоторые вещи о своих близких лучше никогда не знать. В ту ночь, когда Лаура умерла…
— Вы тщательно и, я бы даже сказал, умело обходите этот вопрос.
Тедди услышал, что у Барбары сорвался голос; она зарыдала так отчаянно, что он тоже содрогнулся. Он хотел быть рядом с ней, сказать, что защитит ее, что ей больше никогда не придется плакать.
— Все дело в этом, да, Барбара? В смерти Лауры?
— О Боже, мне так стыдно, что я готова умереть. Господи, прости меня. Сохрани. Пожалуйста. Клянусь, в этом не было моей вины. Я подралась с ней. Я избила ее! Ууууууууууууууууух!
— Вы должны мне все рассказать, — настаивал Фрер.
— Не могу. Я никому не могу рассказать это.
— Послушайте, как только вы выговоритесь, вам станет лучше. Мы сможем объективно взглянуть на все это.
— Объективно? Что, черт возьми, все это значит? Объективно. Она убила себя, и это — моя вина. Вот что значит объективно.
— Почему вас не арестовали?
— Я нажала на курок или побудила Лауру сделать это. Но нет, нет, нет, нет, я не могу. Не буду! В чем дело? Что вы собираетесь мне вколоть?
— Это транквилизатор. В таком состоянии я не смогу отпустить вас домой.
— Пожалуйста, умоляю вас, не будем говорить об этом. Не задавайте мне больше никаких вопросов.
— Если бы я сказал вам, что у вас рак, а я — хирург, который может вас успешно прооперировать, и вы сможете после этого продолжать жить, вы бы позволили сделать это?
— Только не колите. Я скорее умру. Ой! Больно. Почему вы вкололи мне в вену?
— Чтобы сразу попало в кровь.
— Ваше лицо начинает расплываться. Наверное, это сильный препарат. Я такой раньше не принимала?
