Как же он ненавидел минуты, когда чувствовал, что она не с ним! Когда она замыкалась в себе, с головой уходя в свой собственный мир, а он чувствовал себя выброшенным на обочину. Примерно такое же чувства испытывал он и в тот злосчастный день, когда Меган огорошила его, сообщив, что предпочитает женщин, — злость, растерянность, унижение от сознания собственной несостоятельности. Если Аманда окажется не в состоянии этого понять, если ей не хватит ума и такта слегка отодвинуть на задний план собственные заботы и проблемы, чтобы оставить местечко и для него, если она не сможет пересмотреть собственную систему приоритетов и выдвинуть его на первый план, если она не сможет освободиться от своих подозрений в отношении Гретхен и ее будущего ребенка — стало быть, их брак обречен.
Но тогда, по крайней мере, у кого язык повернется сказать, что он не старался его спасти?
* * *
Когда Аманда после нескончаемо длинного дня в школе и еще более томительно долгого вечера в похоронном бюро приползла наконец домой, Грэхем заварил ей чашку чая, а потом сделал ванну. Она уснула еще до того, как коснулась головой подушки, но Грэхем держал ее в объятиях, когда она засыпала, и чувствовал странное удовлетворение от этого. Впервые за многие недели он не злился, что жена спит, вместо того чтобы заняться с ним любовью. В первый раз он был счастлив оттого, что может просто быть с ней — независимо от того, чувствует она это или нет.
А Аманда и не подозревала, что впервые за последние несколько недель уснула в объятиях человека, который был для нее важнее всего на свете, хотя, должно быть, бессознательно она наслаждалась теплом, исходившим от его сильного тела. Она была совершенно измотана и физически и морально, час за часом выслушивая скорбные признания подростков, многие из которых были слишком малы и еще почти ничего не знали о смерти. В любое другое время они бы и не заикнулись о своих проблемах, но самоубийство Квинна приоткрыло ящик Пандоры, и чувство вины выплеснулось наружу. Сгорая от стыда, они жаждали раскаяния, и Аманда слушала их. Один признался, что списывал во время экзамена, другой — что подглядывал за матерью и ее любовником, третий — в том, что не раз нюхал кокаин. Любое из этих прегрешений — во всяком случае, в их собственных глазах — выглядело куда ужаснее, чем проступок Квинна, когда тот явился на тренировку пьяным. Его выходка сейчас казалась просто детской шалостью, зато наказание, которое он понес и которое в конечном итоге и привело к его смерти, выглядело теперь неоправданной жестокостью. Аманда из кожи вон лезла, стараясь убедить их, что это не так, снова и снова повторяя, что ужасный поступок Квинна не был следствием наложенного на него наказания. Она уговорила кое-кого из них обратиться в кризисный комитет, к священникам, но груз их вины до сих пор давил ей на плечи, не давая свободно дышать.
Даже во сне это мучило ее. Открыв глаза, она обнаружила, что лежит в объятиях мужа, и ей стало немного легче — выходит, он понял все без слов и лег рядом с ней, чтобы разделить с ней ее ношу. А может, не ее, а свою, подумала она. Может, его тоже терзало чувство вины за какие-то грехи? Аманде внезапно стало страшно. Она почувствовала, что снова начинает думать, как ее мать.
Решив, что с этим нужно бороться, она выскользнула из постели, пока Грэхем еще спал, и, вспомнив о том, что вечером они приглашены к его матери, выложила на видное место подарки для нее. Потом сварила кофе и положила на стол в кухне воскресные газеты. Но к тому времени, как Грэхем проснулся, Аманда уже была в душе. После этого она поспешно собралась и уехала в школу.
* * *
Провожая ее взглядом, Грэхем задумался, случайно ли получилось так, что он проспал ее отъезд, или же он подсознательно стремился к этому. Скорее всего, так оно и было. При их нынешних отношениях, при той неловкости, которую оба испытывали, оставаясь вдвоем, это позволило избежать очередной размолвки.
В какой-то степени это выход, подумал он. И тут же обругал себя за трусость. Ведь это было совсем не то, о чем он думал во время разговора с Рассом. Стыдясь самого себя, Грэхем поклялся, что этого больше не случится. Больше он не станет прятать голову в кусты. Он непременно вызовет ее на разговор. Однако подходящий случай для этого представился только после обеда. Они с Амандой наконец-то остались одни, но у Грэхема возникло странное чувство, что жена старательно избегает этого разговора.
— Замечательные подарки, — робко начал он. — Спасибо, что позаботилась, а то я бы забыл.
— Пожалуйста, — вежливо, но как-то отстраненно улыбнулась она.
Чуть позже Грэхем решил сделать еще одну попытку:
— Я собирался позвонить маме с утра. Потом передумал — решил, что лучше вечером поздравлю ее лично.
— Я попробовала позвонить из школы, — сказала Аманда. — Но она была в ванной, так что я просто попросила передать ей мои поздравления.
— Знаешь, похоже, ты более внимательная невестка, чем я — сын.
— Да нет, что ты. Просто я очень стараюсь.
— Стараешься? — удивился он.
На губах Аманды появилась все та же вежливая улыбка.
— Стараюсь заставить ее полюбить меня.
— Но она и так тебя любит.
Аманда бросила на него выразительный взгляд, ясно давая понять, что без труда раскусила его ложь. Не зная, что на это возразить, он промолчал.
* * *
Семейные встречи О’Лири по случаю любого праздника всегда были на удивление шумными. Радостные восклицания и родственные объятия, оглушительные похлопывания по спине и громкие приветствия — все это было в порядке вещей, и Аманда успела привыкнуть к этому ритуалу. Собственно говоря, ей приходилось подвергаться этому испытанию начиная с того самого дня, когда Грэхем впервые привел ее в этот дом. Хотя он заранее предупредил о том, что ее ждет, все же она была оглушена и слегка растерялась. Но вскоре поймала себя на том, что, в сущности, ей это нравится. Это было как раз то, чего ей недоставало в семье. И Аманда почувствовала, как понемногу оттаивает — эти шумные изъявления чувств, эта любовь, щедро изливавшаяся на всех и каждого в семье, не раздражали, а скорее умиляли ее.
В этот раз все было как всегда. Кроме нее самой. Полностью поглощенная мыслями о самоубийстве Квинна, чувствуя, как груз вины тяжело давит ей на плечи, Аманда вскоре ощутила, как ее сознание помимо ее воли раздваивается. Может быть, частично в этом было виновато разочарование, охватившее ее после очередной неудачной попытки забеременеть, особенно острое, потому что вокруг них кишмя кишели многочисленные потомки О’Лири — кто знает? Во всяком случае, смеясь и переходя от одного члена семьи к другому, обнимая их одного за другим, Аманда готова была поклясться, что слышит, о чем думает каждый из них. Ей казалось, она чувствует, как они винят во всем ее, именно ее считая бесплодной, поскольку при виде бесчисленных отпрысков О’Лири только полный идиот мог решить, что проблема, с которой они столкнулись, имеет хоть какое-то отношение к Грэхему.
Стремясь избавиться от этого чувства, Аманда с головой окунулась в веселье. Ее тут же облепили пищащие от восторга племянницы и племянники, и Аманда с удовольствием позволила увлечь себя в дом. Она и раньше замечала, как оттаивает душой, оказавшись среди малышей. Однако те крохи, с которыми она возилась в первые годы после замужества, заметно подросли. Теперь им уже было лет шесть-семь, а кое-кому и все восемь. Они, со своей стороны, просто обожали ее, и нетрудно было догадаться почему. В отличие от других взрослых, которым частенько было не до них, Аманда с удовольствием читала им вслух, играла в шумные игры и никогда не отказывалась принять участие в каком-нибудь розыгрыше.
— Ты самая лучшая тетушка в мире! — объявила одна из ее многочисленных племянниц, вскарабкавшись к ней на колени и озарив ее улыбкой, сияние которое было немного подпорчено отсутствием нескольких зубов. — Знаешь, я не хочу, чтобы у тебя были дети! Тогда ты будешь моя, и ничья больше!
Ну что на это сказать? Аманда постаралась об этом не думать. Их с Грэхемом подарки были приняты весьма благосклонно, Мэри-Энн во всем блеске своего великолепия, как всегда, незаметно дирижировала семейной вечеринкой. Если Дороти и знала, что бисквит был приготовлен Амандой, то ничем этого не показала. Она очень мило болтала с невесткой, но ни слова не сказала об этом. Разговор вертелся в основном вокруг каких-то других дел. Дороти непринужденно щебетала о заседаниях клуба садоводов, о встречах в историческом обществе, членом которого она была, о Меган — словом, она постаралась держаться исключительно тех тем, которые, как она точно знала, нисколько не интересовали Аманду.
Аманда старалась быть до приторности вежливой. Она улыбалась, кивала и даже задавала какие-то вопросы — словом, делала именно то, чего от нее ждали. Сама Дороти не задала ни единого вопроса — похоже, ни Аманда, ни ее проблемы нисколько ее не интересовали. Естественно, разговор потихоньку увял.
