Казимира волновали совсем другие проблемы. Русские уже были на берегу залива. Кто-то, а не он, возможно, бредет сейчас берегом по его любимым дюнам, вдыхая морскую прохладу, распахивая свою душу ветру, морю, солнцу. А возможно, этим людям вовсе и не понять красоту мест, где прошла его жизнь, жизнь его предков, возможно, они вообще не будят у них никаких чувств. Для них все там чужое. Мысль о том, что с его Анной может что-то произойти, приводила его в ужас. До них уже доходили слухи о том, что всех, кто имел хоть какое-то отношение к аристократии, владел собственностью, без всяких разбирательств объявляли врагами народа, грузили в вагоны, в которых перевозили скотину, и целыми составами отправляли в глубь России. Мысль о том, что среди этих людей могла оказаться Анна, приводила Казимира в оцепенение. Анна, его Анна. Как они смогли. Она ведь совсем еще девочка, такая юная, такая светлая. Разве она может быть в чем-то виновата. А ее красота. Неужели кто-то надругается над ней, растопчет эту чистую душу. Как он был виноват, виноват в том, что уехал, что не был рядом с ней, что ничем не может помочь. Но как? Обстоятельства оказались выше его возможностей.
Как он жил все эти годы? Наверное, не прав тот, кто утверждает, что время лечит. Его время не лечило и не щадило, а мстило. Мстило за то, что смог избежать трагедии на родине, за то, что все же женился на Марте и выжил в этой стране, пройдя страшную мясорубку подозрений, проверок, обязательных для придворного лекаря высокопоставленной верхушки, за то, что стал знаменит и его методики успешно применялись на практике. Казимир много работал. Все восхищались его трудоспособностью, талантом, начали даже поговаривать о его фанатизме в любви к медицине. Но никто даже не подозревал, что это была своего рода защитная реакция. Он боялся остаться наедине с самим собой, своими воспоминаниями, мыслями, тревожившими все эти годы, мыслями о его Анне, ее судьбе. Разговаривая с Мартой, он видел в ней Анну, раздражался, когда не находил тех чувств, понимания, которые исходили от Анны. Казимир пытался воспитать в своей дочери нежность, утонченность восприятия мира, но она была слишком практична с детства. Он задыхался. В этой славе и респектабельности, в этом благополучии ему не хватало хотя бы глотка живительной влаги — простора и морской прохлады его залива, искренности любимой Анны, ее наивности, бескорыстия, ему не хватало его родины. Уже много позже, когда появилась возможность хоть что-то узнать о судьбе тех, кого коснулись репрессии, Казимир пытался отыскать хоть какие-нибудь сведения о семье Одингов, но все было тщетно. Единственное, что заставляло его жить, стремиться — надежда на то, что когда-нибудь придет время, и он сможет вернуться в родные места, к своему заливу, к памяти о прожитых здесь годах. К сожалению, пришло это время слишком поздно, уже совсем на закате его жизни. Но и это было подарком. Судьба как бы сжалилась над ним и давала последнюю возможность почувствовать себя опять счастливым, свободным от бремени таких долгих и тяжелых лет его жизни. Наверное, он был счастлив как никогда за последние годы, несмотря на то, что практически никого из близких уже не осталось рядом с ним в этой жизни, а дети и внуки жили совсем в другой стране. Казимир был счастлив, что власти позволили ему вернуть хоть и не всю, но все же часть собственности его семьи. Он жил в старом доме, который многократно перестраивали на свой лад сменяющие друг друга хозяева. Но это был его дом. Он мог часами любоваться заливом, вдыхать его свежесть и прохладу. Судьба даже подарила ему возможность еще самому, без посторонней помощи проделать такой знакомый с юности путь его берегом до заветного места, места, где когда-то начиналась и жила его любовь. И какой наградой была для него эта встреча. Казалось, что все в одночасье возвратилось из небытия. Этот дом, эта калитка и его Анна, которая сидела как-то отрешенно, совсем одиноко на старенькой скамейке, пересыпая из одной ладони в другую золотистый песок. «Анна! Моя Анна!» — повторял Казимир, к которому, казалось, опять возвратились те давние, но незабытые чувства. Анна смотрела на него своими зелено-голубыми глазами, понимающими и непонимающими. В них был вопрос, но в них было что-то очень знакомое и понятное. Глядя друг на друга, они молчали, но было ощущение, что встретились люди, много лет жившие ожиданием этой встречи. Оно было долгим и, живя им, каждый из них уже мысленно сказал другому все, о чем хотелось поведать. Глядя на залив и наслаждаясь медленно наплывающей на берег прохладой, меркнущими лучами заходящего солнца, шепотом перекатывающихся россыпей уставших от июльского зноя дюн, они просто молчали, думая каждый о своем. Эти два совершенно разных человека, пришедших сюда из разных жизненных измерений, были счастливы, каждый по-своему. Они наконец-то пришли сюда, каждый своей дорогой, каждый через свою судьбу, чтобы здесь, в этом месте воскресить такую дорогую для них память, память о любви.
Ник допивал ароматный кофе, непроизвольно поглядывая на часы. Она вот-вот должна была подъехать, а может подойти, или же стремительно ворваться в этот идущий своим чередом ход времени. За короткий период знакомства он успел привыкнуть к ее неожиданному, скорее, непредсказуемому появлению.
Ряды ассиметрично расположенных на открытой площадке столиков утопали в зелени. Аромат необычных для здешних мест цветов перебивал привычные запахи мегаполиса. Было такое чувство, что ты находишься вовсе не в окружении цивилизации, а в роскошной оранжерее, любовно досматриваемой заботливыми хозяевами. Уютно вписавшаяся в неожиданный экзотический рай кофейня придавала этому уголку особый шарм. Среди обступающих высоток здесь ощущалось особое умиротворение. Дела, проблемы, большой город с его суетой сами собой уходили на второй план.
Он специально приехал пораньше. Хотелось подольше побыть в этом спокойном мире, подумать о чем-то своем, личном, и обязательно хорошем. Приятные мысли не заставили себя ждать. Они теснили совершенно серьезные проблемы, которые необходимо было обсудить в ходе предстоящего кофепития. Сейчас Нику особенно не хотелось этого делать, хотя он и стремился к этой встрече, и вопросы были более чем сложные. От будущего альянса зависела судьба компании, его компании, которую он создавал с таким трудом, можно сказать, выстрадал. Теперь же интуиция подсказывала ему, что период успешной работы вот-вот начнет идти на спад, ресурс в этой стране уже практически выработан. Необходимо было искать варианты. Все предпосылки позволяли надеяться на хорошие перспективы. У компании уже был свой бренд — качество, в которое вложено много сил, в конце концов, средств, было имя и приличная репутация. Снижение планки означало бы не только потерю наработанного имиджа, но и немалых денег. Поэтому такой ситуации просто нельзя было допустить. Ограниченность рынка могла серьезным образом повлиять на ситуацию в компании в целом. Возможное сотрудничество, определившееся почти спонтанно, могло бы открыть новые перспективы. Но ему совершенно не хотелось думать о делах. Пожалуй, впервые за эти долгие годы ему хотелось быть интересным, импозантным, хотелось нравиться, просто общаться. Ему безумно хотелось общаться. Его, от природы замкнутого и немногословного, распирало от желания в одночасье рассказать все: какой он умный и сколько в его жизни заслуг, как он не потерялся в этой круговерти и как смог стать тем, кем стал. Все эти желания возбуждала необычность ситуации, в которой он оказался. До этой встречи его отношения с женщинами выстраивались по традиционной схеме: от него чего-то хотели, перед ним заискивали, ему стремились понравиться, угодить и, в конечном итоге, затащить в постель. Поэтому в его жизни присутствовал обычный набор признаков внимания к прекрасной половине человечества, которые мог оказывать воспитанный, но знающий себе цену мужчина. Теперь от него ничего не хотели, перед ним не заискивали, ему не льстили. Скорее, это он чувствовал себя неуютно от того, что нужно было менять привычный формат отношения к женщине. Говоря его математическим языком, — менять программу. Какую на какую, Ник не знал и терялся в догадках. Он просто знал, что нужно что-то сделать, чтобы понравиться. Но как? Ник никак не мог вписаться в какую-то модель поведения с этой так странно появившейся в его жизни леди, отчего нервничал и постоянно ждал каких-то неожиданных поворотов в их отношениях. Ее профессионализм, конечно же, чувствовался во всем. Но ведь были и легкая ирония, и пугающие системность, постоянная смена тональности. Все это не позволяло выстроить какую-то схему отношений. Системность, как ему казалось, была у него в крови, от рождения. Любая невозможность логически выстроить проблему приводила его в замешательство.
Вот и сейчас он не знал, как начнется их встреча, какой характер приобретет, чем закончится и что они вообще будут делать дальше. Эта неизвестность уже начинала наносить ущерб его здоровью. Ник заказал третью чашку кофе, а ответов так и не находил. Он чувствовал, что в этой ситуации попытки выстроить какие-то комбинации, скорее всего, бесперспективны. Да и думать об этом почему-то не хотелось. А самое главное, — на ум никак не шли мысли о деловом сотрудничестве. И это пугало более всего. Впервые за долгие годы он не вспоминал о деле, а сидел в этом тихом уютном уголке большого города, вальяжно разместив свое еще красивое тело, облаченное в супермужские новшества из любимого бутика, и о чем-то думал. Скорее он не думал ни о чем. В памяти просто всплывали какие-то отрывочные эпизоды из его бурной трудовой деятельности, тут же сменявшиеся картинами умиротворенности и увлекающих иллюзий.
