Я вздрагивала, озиралась со страхом, превращала ночь в день, плакала, просила помочь мне, вылечить меня, спасти, и все всем рассказывала… ну и пошло, пошло.
Вы меня часто просили рассказать и даже записать подробно всю эту историю; я знаю, у вас много хранится записок ваших пациентов — «записок сумасшедших», — вот я и исполняю ваше желание; приобщите эту рукопись к вашей «сумасшедшей библиотеке», но, повторяю, я имею свою цель.
Я встретила его в первый раз на набережной реки Пряжки. Я шла с урока английского языка, который давала трем идиотам, — отвратительные были мальчишки.
Я была зла и, поверьте, думала только о том, как бы скорей дойти до трамвая и приехать домой. Я шла по обыкновению очень скоро. Было около четырех часов, и зимний закат догорал яркой багровой полосой. И вот я его встретила…
Я обратила на него внимание потому, что это был единственный прохожий в эту минуту.
Сначала мне бросилось в глаза его пальто с меховой шалью и рукавами, обшитыми мехом.
Теперь эти пальто вошли в моду, а тогда их мало носили. Поравнявшись, я взглянула ему в лицо.
Шура показывала вам мой набросок. Правда, красив? Но разве мало красивых людей! Меня поразило сочетание светло-зеленых огромных глаз с черными бровями и ресницами.
Дойдя до угла Офицерской, я оглянулась: его фигура уже скрылась.
Я даже удивилась, зачем я обернулась, и простояла несколько секунд, прежде чем повернуть на Офицерскую. Это случилось или в среду, или в понедельник, или в пятницу: я давала уроки три раза в неделю.
У меня было много дела на другой день, дела спешного и кропотливого — я делала выписки из многочисленных книг, два раза бегала в Публичную Библиотеку, проверяла целые столбцы цифр. Все это я исполняла точно и аккуратно, но странные зеленые глаза ни на минуту не оставляли меня, они все время плыли передо мной.
Сидя за уроком в следующий раз, я была занята мыслью — встречу я его или нет и… мне хотелось его встретить… чтобы хорошенько рассмотреть.
Каждый раз, идя с урока, я давала себе слово на этот раз пристально вглядеться в него, но почему-то я видела только глаза… одни глаза.
Это злило меня.
Мы так привыкли с Шурой делиться нашими мыслями и впечатлениями, даже самыми мимолетными, что я раз вечером сказала:
— Какого красавца, Шурочка, я встречаю, идя на урок к Ивановым, — ты бы моментально влюбилась.
— Брюнет или блондин? — спрашивает Шура.
— Не знаю; у него светлые-светлые глаза и черные брови.
— А какой нос?
— Не знаю.
— А рот?
— Тоже не заметила. А у него нет ни усов, ни бороды.
— Вот это на тебя похоже! Кажется, первый раз ты обратила внимание на мужчину и то ее сумела рассмотреть.
Я стала припоминать, припоминать… и мне сделалось досадно, что мои мысли заняты таким пустяком.
— В следующий раз рассмотрю и доложу тебе подробно, — засмеялась я.
Когда я встретила его, я опять увидала одни глаза.
Меня это взбесило. Я круто повернулась и пошла за ним.
Он шел медленно, я бы могла его обогнать, но почему-то не решалась. Таким образом я шла за ним до Торговой улицы и увидала на другой стороне знакомого студента, который мне поклонился. Я словно очнулась, мне вдруг стало мучительно стыдно, сразу вся глупость моего поступка ясно представилась мне, да еще в комическом свете: барышня, преследующая мужчину на улице! Бог знает что такое!
Я окликнула студента, поболтала с ним о каких-то пустяках и, взяв извозчика, вернулась домой.
За обедом я со смехом рассказала об этом приключении.
Мама покачала головой:
— Хорошо, что ты вовремя опомнилась, а то бы могла нарваться на скандал; хорошо, что он не заметил.
На следующий раз я решила идти с урока другой стороной, но едва я сделала несколько шагов, как он словно вырос из-за угла, — я чуть не столкнулась с ним.
Он, как всегда, пристально и равнодушно взглянул на меня и прошел.
Книги выпали из моих рук, и я невольно прислонилась к стене. Я как-то сразу разглядела его лицо: оно словно «засияло передо мною». Все кружилось вокруг меня. Какая-то старуха остановилась и спросила, что со мной; при звуке ее голоса я очнулась, подобрала книги…
На этот раз я ничего не рассказала дома, мне было стыдно, но мама спросила меня, отчего я такая бледная.
Через неделю я переменила часы урока у Ивановых, а немного спустя отказалась от него совсем, так как в котором бы часу, какой бы дорогой я ни возвращалась домой, я всегда встречала «его».
Я отказалась от урока, чтобы не встречать его больше и забыть о нем, но я ни о чем больше не могла думать.
Я вставала с этой мыслью и засыпала с ней.
Вы думаете, я не старалась избавиться от этого наваждения? Всячески старалась, дорогой доктор.
Я никогда так много не ходила по театрам и концертам, а днем не давала себе ни минуты отдыха. Усердно занималась немецким языком, набрала массу работы: переводов, компиляций… Я себе не давала думать, но… стоило мне выйти на улицу, безразлично — куда и в котором часу… я встречала «его». Несколько раз я решала проследить, где он живет, и узнать, кто он, но это мне не удавалось: я его всегда теряла из виду.
Несколько раз я решала не выходить некоторое время из дому и не выдерживала… я уже любила его.
Я теперь понимала то, что рассказывали мне подруги и сестра. Это замирание сердца при встрече, ожидание, похожее на страх, мечты и даже беспричинные слезы. Да, я чувствовала теперь все то, над чем всегда смеялась.
Шура видела перемену во мне, не спрашивала, но, очевидно, ее обижало мое молчание.
Я ей рассказала все.
— У этого господина, наверное, много свободного времени, вот он и следит, когда ты выйдешь из дому… Это ужасно интересно, Леночка.
— Зачем он будет следить за мной?
— Очень просто! Зачем все мужчины преследуют женщин? Покажи мне его, пожалуйста, завтра.
— Да он не думает преследовать меня! Он проходит мимо и глядит совершенно равнодушно, словно мимо меня. Я сама пробовала его «преследовать», а он даже не оглянулся назад.
— Странно… но, может быть, это его манера ухаживать: изображать равнодушного… а может быть, есть много людей, похожих на него, и ты…
— Ах, Боже мой, разве могут десятками попадаться такие лица. Да я узнаю его в целой толпе.
Я говорила с Шурой, сидя за столом. Передо мной лежала рукопись начатого перевода, я машинально чертила карандашом по чистой странице, и вдруг на бумаге начал словно просвечивать едва заметный абрис его лица… мне оставалось только очерчивать линии… Шура изумленно открыла рот:
— Как ты хорошо нарисовала! Я просто бы не поверила, что это такой рисунок: ведь ты совсем не умеешь рисовать… Знаешь, я как будто где-то видела это лицо.
Она хотела уже бежать к маме с моим рисунком, но я уговорила ее не показывать — мне было тяжело и неприятно. Я казалась сама себе смешной и глупой.
После этого я его не встречала несколько дней.
На меня напала ужасная тоска — почти отчаяние. Я несколько раз расплакалась из-за каких-то пустяков, нервничала, злилась, не находила себе места.
Мама подозрительно взглядывала на меня и удивлялась: до сих пор у меня был такой ровный характер.
Один раз тоска и желание видеть его дошли до того, что, идя по улице, я почти громко крикнула:
— Приди! О, приди!
И вот тут-то со мной случился первый обморок, потому что он словно вырос передо мной из толпы и первый раз улыбнулся мне.
Упав в обморок на улице, я, конечно, попала в приемный покой.
Хорошо, что я скоро пришла в себя и сообщила свой адрес.
Дома страшно перепугались. Костя, как угорелый, прилетел за мной.
Вечером, когда я совершенно оправилась, мама пришла ко мне в комнату и села на мою постель.
— Деточка, скажи мне, — начала она ласково, — что такое с тобой происходит? Ведь я замечаю, что ты сама не своя… Зачем ты так много работаешь? Слава Богу, теперь Костя служит, Шура имеет уроки. Ты сама видишь, что прежней нужды нет. Не надо себя так изнурять, ты зарабатываешь около ста рублей, — неужели этого мало? Здоровье нетрудно потерять. Брось ты переводы или брось уроки…
Голос мамы, этот милый ласковый голос как всегда подействовал на меня успокоительно. Я прижалась к ней и стала целовать ее руки.
— В детстве, когда ты уж очень ласкалась ко мне, я знала, что тебе хочется чем-нибудь важным поделиться со мной, — сказала мама, гладя меня по голове. — Отчего же теперь ты не хочешь сказать мне, что тебя мучает?
— Мамочка, если бы ты знала, какая это глупость! Это не от работы, а… не спрашивай меня… мне стыдно сознаться.
— Леночка, — начала мама после некоторого молчания, — Шура намекала мне на какое-то твое увлечение… Что, это серьезное что-нибудь? Скажи мне.
Я жалась к ней и молчала.
