— Ну, слишком беспощадно и…
— Беспощадно? А то, что вы, милый мальчик, моложе моей дочери на целых семь лет, не беспощадно? Разумеется, это скажется не сейчас, а лет через десять, когда ей будет под сорок. Тем более что в нашем роду у всех женщин ранний климакс.
— Мама, замолчи ради Бога!
— Нина Игнатьевна, к чему так натуралистично?
Нос Алика покрылся мелкими капельками пота.
— Лучше сейчас, чем потом, когда разразится трагедия. — Голос мамы звучал торжественно, как голос теледиктора, читающего правительственное сообщение. — И страдать в первую очередь будут ваши дети. Между прочим, у меня нет здоровья, чтобы нянчить внуков.
Моя матушка вовсе не монстр, как это может показаться со стороны, — просто она привыкла под горячую руку выкладывать все, что приходит ей на ум. Она почти никогда не поступает так, как провозглашает в своих словесных манифестах. Но другой раз она такое в них провозглашает!
— Как тебе не стыдно! — Я сорвалась на визг. — Неужели не могла помолчать? Ты видишь Алика в первый раз. Какая бестактность!
— А с его стороны, конечно, верх тактичности: целый год трепать тебе нервы телефонными звонками, которые ты ждешь точно манну небесную. Ты ждешь, а он может не звонить неделю или даже больше.
— Как ты не понимаешь — человек занимается как каторжный.
— Чем?
— Я же говорила тебе: он скрипач. Слышала бы, как он играет «Чакону» Баха… Мамочка, ну зачем ты так? Он больше никогда не позвонит. Он такой обидчивый. А я не могу без него. Я, кажется, забеременела — вторую неделю не начинается. Что мне делать? Мамочка, что мне делать?
…Когда же он спит, этот тип из 328 квартиры? Уборщица говорит: к нему ходят какие-то интеллигентные дамы. Зачем, интересно? Может, они занимаются сексом при свете? Когда я позировала Вадиму в его мастерской, он, помню, вдруг ни с того ни с сего вырубал свет и набрасывался на меня, как дикий зверь на первых христиан. Потом быстро одевался и только тогда включал лампочку. У каждого, как говорится, свои странности. Повесить бы вместо этой шелковой тряпки с оборками, которая только пыль собирает, настоящую плотную портьеру. Только матушка вряд ли позволит.
По метражу квартира у нас большая, но однокомнатная. Я хотела поставить ширму, чтобы иметь личное пространство, но мать с Инкой напали на меня в один голос. Инка заявила:
— Ваша квартира чем-то напоминает мне аристократический салон прошлого века. Так и хочется читать здесь вслух Пушкина и играть мазурки Шопена. (На чем, позвольте спросить? На унитазе?) Ширма превратит ее в ночлежку из романа Диккенса.
Помню, кузина еще что-то в этом духе несла…
Да, еще грохнула целое состояние на междугородные переговоры, когда Алик уехал к родственникам в Краснодар. Я звонила ему по два раза в день, выкуривала по пачке сигарет, каждый вечер покупала бутылку шампанского, которую наскоро выпивала в подъезде и зажевывала кофейными зернами, чтобы матушка не унюхала. Алик не позвонил ни разу.
— Вот видишь, как он тебя любит, — начиналось с порога. — Какая же ты у меня дурочка. Алеша Сперанский просил тебе передать…
Ну, проморгала Алешу. Но даже если и жалею об этом, перед матушкой отчитываться не собираюсь. Она мне с утра до вечера твердила про этого Алешу — у меня теперь аллергия на это имя.
Да, еще кучу денег вышвырнула на срочные телеграммы с мольбами приехать, которые я посылала в Краснодар вечерами и о которых умоляла Алика по утрам забыть.
— Представляешь, кого ты выродишь с такими нервами? — Мамин голос ударялся в мои барабанные перепонки с неумолимостью Кремлевских курантов. — Какого-нибудь уродца без анального отверстия или того хуже — дауненка. Вечный крест. Он мог хотя бы ради будущего ребенка…
— Он ни о чем не догадывается. Мамочка, ради всего святого, помолчи.
— Сейчас это делается в амбулаторных условиях. Практически никаких последствий. Я позвоню своей…
— Не надо! Я хочу, я так хочу от него ребенка!
— Сумасшедшая! Он все равно никогда на тебе не женится.
— Как бы не так — мы подали заявление в загс. Он прилетает двенадцатого, четырнадцатого идем…
— А на чьи, позвольте поинтересоваться, деньги свадебный стол? У меня, как ты знаешь, есть только на собственные похороны. Опять на твою зарплату?
— Я взяла в кассе…
— Ты? Ничего не скажешь — забавно. А он?
— У Алика тяжело болен отец. Все деньги уходят на врачей и лекарства.
— О, святая наивность! Чем ехать в Краснодар, отложил бы эти деньги на…
— Сейчас выброшусь в окно — ты этого добиваешься? Чего тебе от меня надо? Чего?!
На следующий день я купила в салоне для новобрачных это злополучное платье, фату, туфли. Я была очаровательно невинна в белом наряде. Пользуясь матушкиным отсутствием, набрала Краснодар.
— Деньки считаю — осталось пять.
— Послушай, Жанок, тут с билетами такая кутерьма. — Голос Алика показался мне совсем чужим и далеким. — Правда, мне обещали, но это пока не точно. Так что ты не…
— То есть как это — не точно? Алюша, я уже купила платье и все остальное. Знаешь, как оно мне идет, — закачаешься.
— Это все голые условности. Можно обойтись без загсов, если любишь.
— Что значит — если? Разве у тебя нет доказательств моей любви?
— Ты меня не так поняла. Жанна, ты…
— Когда приедешь, Алюша? Как обещал, да?
— Я же сказал тебе: тут такая кутерьма с…
— Все ясно. Ты пожалеешь. Слышишь, Алик: ты об этом пожалеешь.
— Какая разница? Днем раньше, днем позже.
— Мама правильно говорит: ты настоящий…
— Поменьше бы слушала свою маму.
— Пожалеешь, Алюша, еще как пожалеешь. Тебя никто не будет любить так, как я.
(Всхлипываю от жалости к нам обоим.)
— Успокойся. Прошу тебя. Меня ждут тут. До завтра, ладно? Спокойной ночи.
Еще сорок с лишним рублей, которые мы проели-пропили с Инкой в ресторане на следующий день после аборта.
— Я сделала пять. — Изрядно подвыпившая Инка сунула мне под нос свою растопыренную ладонь. — Представляешь, вместо одной Машки у меня бы сейчас крутились под ногами шесть. При Толиной-то мизерной зарплате и моей неврастении.
— У меня не будет ни одного.
— И слава Богу. Положа руку на сердце — завидую. Из школы бесконечные звонки, сапоги подавай только импортные, каждую неделю новые колготки. Ну а вчера притащила с помойки котенка.
— Ты, наверное, права. Я бы ни за что не вытянула. Но одной тоже ужасно.
— У тебя еще все впереди. Ты только не вздумай рассказывать про аборт своему Алику. Мужчины брезгуют нами после этого. Шизофреники.
— Я сама собой брезгую. Духовно.
— Фу, азиатка несчастная.
— И с Аликом никогда уже не будет так, как вначале. Это всегда будет между нами.
— Что касается твоего Алика, давно хотела тебе сказать…
— Сама все понимаю. Разумом. Но я люблю его, понимаешь? Алик — моя судьба.
— Тоже мне Изольда Златовласая. Вот я познакомлю тебя с одним Тристаном.
Я ухнула на такси до Внукова последние деньги, хоть до зарплаты оставалось целых три дня. Правда, Алик категорически запретил себя встречать. И, как выяснилось впоследствии, вовсе не случайно.
— Познакомься: это Вера, моя кузина.
У Алика был смущенный вид.
— Очень приятно. Жанна.
Какая же я дремучая идиотка!
— Я о вас много слышала.
Эта Вера дерзко смотрела мне в глаза.
— Алюша, мы проводим Веру и поедем ко мне. Мама ночует на даче у подруги. Я приготовила обед.
— Жанок, понимаешь, мм-м… Словом, я обещал показать Вере Москву. Я позвоню тебе вечером, ладно?
— А как же обед? Я купила «Алазанскую долину». Мамы не будет два дня, — жалко лепетала я.
Я отнюдь не злорадствую по тому поводу, что благодаря этой самой Вере Алик не поехал на конкурс в Польшу, в результате развода и размена очутился в коммунальной квартире, перессорился с родителями, лежал в «Склифе» после неудачной попытки отравиться димедролом. Запамятовала, правда, в какой последовательности. Примерно раз в три месяца он мне звонит, и мы идем в кафе-мороженое (теперь всегда расплачивается он). Я молча, без каких бы то ни было эмоций, выслушиваю подробнейшие детали его «несостоявшейся жизни». Меня Алик ни о чем не расспрашивает, но каждый раз говорит, что в любую минуту готов прийти мне на помощь.
Ах да, совсем забыла, еще хрустальная ваза (цену не знаю — подарок коллектива по случаю маминого ухода на пенсию), которой я запульнула из окна, чтоб не прыгнуть вниз самой, когда вернулась в тот день из Внукова. Вроде бы все. Ну, разве что такие мелочи, как японский зонтик, забытый в телефонной будке, из которой я напрасно умоляла Алика о последнем свидании, испорченный финский плащ — после этого разговора уселась покурить на только что выкрашенную скамейку. Может, еще что-то — не припомню.
