— Ты, я думаю, со мной согласишься, что меньше всего тебе в данный момент нужно, чтобы эти две балаболки терзали твою израненную голову своими причитаниями.
— Да, я с тобой полностью согласен.
— Я немного обработаю твою рану, а затем и сама уйду, чтобы ты мог немного отдохнуть. Ты уже, можно сказать, вдоволь напраздновался.
— А вот с этим я не вполне согласен, — сказал ты, немного придя в себя и снова становясь неутомимым искусителем, во взгляде зеленых глаз которого горит неугасимый огонь желания. — Раз уж ты оказалась на моей территории, я не позволю тебе так просто уйти.
Я попыталась проигнорировать этот твой неисправимый недостаток (являющийся одновременно и твоим восхитительным достоинством) и сконцентрировала свое внимание на твоей ране. При этом я, прежде чем к тебе подойти, на всякий случай застегнула на своем платье все до одной пуговицы.
— А рана у тебя довольно серьезная, — заявила я. Порез на твоем лбу и в самом деле показался мне весьма глубоким, и из него по-прежнему сочилась кровь. Чтобы остановить кровотечение, нужно было, похоже, накладывать швы. — Нам необходимо вызвать врача.
— Не беспокойся. Я уверен, что мой расторопный Фриц уже отправил кого-нибудь за врачом, — сказал ты, имея в виду своего мажордома. — Плохо только, что в такое время суток, да еще под Новый год, разыскать можно разве что сельского врача, которому приходится лечить не столько людей, сколько домашних животных, и который наверняка будет пьян. У меня волосы встают дыбом от одной только мысли, что я попаду в руки сельского врача…
Твои разглагольствования прервал осторожный стук в дверь.
— Войдите!
Дверь открылась и появился Фриц, все еще в ночной рубашке. Вслед за ним в комнату вошел начальник охраны замка. Он, в отличие от мажордома, предстал пред тобой одетым по форме. Правда, его униформа начальника охраны замка была ужасно старомодной и потому нелепой — как у персонажа какой-то старинной оперетты. Твоя матушка упорно не позволяла менять этот наряд на какой-либо другой, говоря, что он является тешащим ее взор осколком тех славных времен в истории Великого Герцогства, от которых остались одни лишь ностальгические воспоминания. Щелкнув каблуками и отдав честь — примерно так, как это делают военные, — начальник охраны обменялся с тобой — своим господином — несколькими фразами на немецком.
Охрана, по его словам, не заметила ничего такого, что могло нарушить покой замка. Дежурившие охранники не видели, чтобы кто-то входил в замок или выходил из него. Тем не менее начальник охраны поручил патрулю тщательно осмотреть в замке каждый уголок, а также удвоил количество постовых, охраняющих подступы к замку. Мажордом, со своей стороны, проинформировал тебя, что он — как ты и сам уже догадался — взял на себя смелость вызвать местного сельского врача и что он предлагает поднять на ноги всю обслугу, а также готов исполнить все, что еще пожелает его высочество. Ты же, недвусмысленно заявив, что поднимать на ноги обслугу нет никакой необходимости, позволил начальнику охраны замка и мажордому удалиться, и они вышли из комнаты — с таким же почтительным видом, с каким и вошли в нее.
— Ну, что я тебе говорил? — сказал ты, после того как начальник охраны и мажордом исчезли за дверью. — Фриц и в самом деле решил вызвать врача.
— И правильно сделал. Тебе нужно наложить швы, а я этого делать не умею. Что я сейчас сделаю — так это немного промою твою рану, — заявила я, вставая и собираясь направиться в ванную, чтобы принести оттуда воду и полотенца.
Однако не успела я сделать и шага, как ты крепко схватил меня за руку.
— Ты останешься со мной до прихода врача, да? Я, улыбнувшись тебе, пожала плечами.
— Мне кажется, что в силу сложившихся обстоятельств моя репутация уже достаточно пострадала. Утром, еще до завтрака, все уже будут знать, что я находилась наедине с великим герцогом в его покоях и была при этом до неприличия легко одета. Раз уж ты увидел меня в домашнем платье, а также видел мои вызывающе голые ступни, мне нет никакого смысла соблюдать приличия.
Я не была бы такой уверенной в том, что мое имя завтра будет у всех на устах, если бы знала, что на следующей день за завтраком будут разговаривать отнюдь не об этом моем смелом поступке. Однако я тогда не могла даже и предположить, что вот-вот произойдет событие, которое затмит собой мои похождения.
Тебя же, похоже, позабавило то, с каким чувством юмора я отнеслась к ситуации, в которой оказалась.
— Единственное, о чем я жалею, — так это о том, что сейчас нахожусь не в самой лучшей физической форме, — сказал ты.
Взглянув на тебя, развалившегося на диване, на твою белую расстегнутую рубашку, из-под которой виднелся забрызганный кровью мощный торс, на твое израненное — словно бы в лихой схватке — лицо, на твои глаза, взгляд которых, несмотря ни на что, был теплым и лукавым, я тоже пожалела о том, что ты сейчас не в самой лучшей физической форме, однако предпочла проявить холодность:
— Ну ты и нахал! Если и дальше будешь смущать меня подобными намеками, я отсюда уйду, — пригрозила я, уклоняясь от твоей — протянутой ко мне — руки и находя себе убежище — пока ты не почувствовал, как сильно я тебя хочу, — за дверью ванной.
Мне захотелось потушить разгорающийся во мне огонь при помощи холодного душа, однако я отказалась от этой идеи и сосредоточилась на роли доморощенной медсестры. Я вышла из ванной, держа в руках все, что было необходимо для обработки раны. Изображая Флоренс Найтингейл[57], я расположилась рядом с тобой и с решительным видом, но осторожно принялась вытирать с твоего лба кровь полотенцем, смоченным теплой водой. Ты разлегся на диванных подушках и покорно позволил мне делать все, что я считала необходимым.
— Тебе это причиняет боль?
— Мне причиняет боль то, что ты находишься от меня так близко, — прошептал ты, не отрывая взгляда от моего лица. В твоем голосе действительно чувствовалась боль.
Я невозмутимо продолжала обрабатывать твою рану.
— Побереги свои любезности для танцевального зала. На меня они не действуют, а в том состоянии, в котором ты находишься, они вообще не имеют никакого смысла.
— Ты обращаешься с бедняжкой раненым уж слишком сурово.
— Я соблюдаю необходимые меры предосторожности. Сейчас будет немного жечь, — предупредила я тебя, прежде чем капнуть на твою рану спирт.
Ты содрогнулся и издал звук, изображающий стон. Я легонько подула на твою кожу, а затем посмотрела прямо в твои глаза, взгляд которых все это время не отрывался от меня.
— У меня болит голова, — наконец признался ты.
— Еще бы! Раз уж тебе не удается утихомирить ее своими хитроумными и обольщающими фразами, то я — если будешь вести себя хорошо — принесу тебе болеутоляющее средство. Подержи-ка вот это, — сказала я, беря твою руку и поднимая ее к полотенцу, которое я положила на твою — все еще кровоточащую — рану. — Я схожу в свою комнату за аспирином. Он уменьшит боль.
— Аспирин?
— Твои сомнения свидетельствуют о том, что тебе не часто приходится терпеть боль.
— Ты же видишь, что у меня крепкое здоровье. В детстве я, правда, иногда болел, и матушка давала мне салициловую кислоту.
— Аспирин — примерно то же самое, что и салициловая кислота, но только действует эффективнее и не причиняет вреда желудку.
— В таком случае неси его сюда побыстрее.
Коридоры замка были тускло освещены. Здесь снова воцарились тишина и спокойствие, характерные для любого раннего утра. Моя комната находилась через четыре или пять дверей от твоих покоев, сразу за углом коридора. Я быстро нашла аспирин среди тех немногих медикаментов, которые всегда и везде возила с собой — скорее на всякий случай, чем в силу реальной необходимости. Аспирин у меня имелся в виде порошка — в небольшом пузырьке — ив виде таблеток, лежащих в коробочке. Я взяла одну таблетку, потому что принимать ее было намного удобнее, чем порошок. Поскольку у меня уже начинали мерзнуть ступни, я надела тапочки. Затем я бесшумно вышла из своей комнаты, стараясь не привлекать внимания ставших гораздо более настороженными — после такой беспокойной ночи — обитателей замка. Однако едва я завернула за угол, как за моей спиной послышался звук открываемой двери. Ее открывали очень осторожно, и было понятно, что тот, кто это делал, пытался — как и я — остаться незамеченным. Однако в гробовой тишине раннего утра даже самый тихий скрип отодвигаемой задвижки казался едва ли не раскатом грома. Я, развернувшись, осторожно выглянула из-за угла и увидела, как какая-то тень выскользнула из-за двери в конце коридора и закрыла эту дверь за собой. Затем эта тень осторожно заскользила по коридору в направлении лестницы. Как я ни пыталась рассмотреть, кто же это крадется по коридору, освещение было настолько тусклым, а действовал этот человек с такой осторожностью, что разглядеть его лицо мне не удалось. Когда этот призрак подошел к первой ступеньке лестницы, а я уже подумала, что мне останется разве что догадываться, кто же это пытался куда-то незаметно улизнуть, что-то заставило его оглянуться (возможно, он почувствовал, что в этом коридоре не один), и на его лицо упал желтоватый свет луны, проникавший в коридор через одно из окон. Свет этот был очень слабым — он лишь чуть-чуть усилил контраст между более светлыми и более темными тенями, — однако его вполне хватило для того, чтобы я узнала герцога Карла — твоего брата. Он застыл на месте всего лишь на несколько секунд, настороженно приподняв голову, как охотничья собака, высматривающая добычу. Я тоже замерла и даже затаила дыхание в надежде на то, что он меня не заметит… Наконец он отвернулся и тихонько зашагал по лестнице.
