— Это был граф Урманчеев?
— Да. Но тогда он еще не был графом. Это был удивительный, очаровательный человек. Он был высок, строен, умен и красив. Он обладал огромной физической силой. Он был на редкость хорошо образован и, к тому времени как мы поженились, имел уже приличное состояние. У него были колоссальные связи. Я не знала человека, у которого было бы так много друзей. Люди любили его, и, поверьте мне, этого умного, веселого, жизнерадостного человека было трудно не любить. На нашей свадьбе присутствовала добрая половина всех знаменитостей города. Это было целое море радости и цветов. Если б вы его видели. Если б вы знали, как он ухаживал за мной. Как я была счастлива. Он был настоящий мужчина, мужчина, о котором любая женщина может только мечтать.
Она замолчала и закрыла руками лицо.
— И после свадьбы вы также были счастливы? — тихо спросил писатель.
— Да. Каждый день, каждый час. Когда к власти пришли монархисты, оказалось, что мой муж древнего дворянского рода. Мы получили титул и переехали в центр Москвы. Моя жизнь стала похожа на праздник. Каждый день мы получали приглашения или принимали у себя именитых гостей. Мы много путешествовали. Вместе с графом мы объездили почти весь мир. И всегда были счастливы вместе. Восемнадцать лет мы прожили душа в душу. Наши чувства не угасли за все эти годы. И было лишь одно обстоятельство, которое омрачало нам жизнь…
Она снова умолкла и отвела глаза. Несколько минут они ехали в тишине. За окошком сгустились сумерки. В карете стало совсем темно.
— Здесь есть автономное электричество, — тихо сказала графиня. — Хотите, я зажгу свет?
— Нет, — отозвался писатель. — Если можно, пусть лучше все останется так.
— Хотите, чтобы я продолжала?
— Кажется, вы затронули нечто, о чем вам не хочется говорить.
— Да нет. Об этом и раньше всем было известно, — вздохнув, сказала графиня. — В жизни никогда не бывает все ровно и гладко. Граф Урманчеев — мой муж — был очень тяжело болен. Он страдал эпилепсией. Наверное, это самая ужасная болезнь, которая существует в мире. Припадки повторялись не часто. Но когда они наступали, дом наш превращался в кромешный ад. Когда приближался приступ, муж мой менялся до неузнаваемости. Лицо его чудовищно искажалось. Он становился агрессивен и страшен и совершенно терял самоконтроль. Он не узнавал никого и сокрушал все, что видел перед собой. В таком состоянии он был способен на самые кошмарные вещи. Он был способен убить, растерзать человека. Это был настоящий кошмар. После каждого его припадка у нас в доме менялись слуги. Один раз, увидев его в таком состоянии, люди уже не решались работать у нас. Если бы вы его видели в эти минуты! Дважды он избивал меня до полусмерти. Один раз едва не изрезал меня ножом. Он был уже готов это сделать, но вовремя начались судороги… Вы когда-нибудь видели, как бьется в припадке эпилептик?
— Да, и не раз. Это ужасно. И вы не боялись с ним жить?
— Еще как боялась.
— И вы не хотели оставить его?
— Не могла. Когда начинались судороги, он весь разбивался в кровь. Иногда это длилось более часа. Затем он затихал, долго был без сознания. Когда припадок кончался, он становился болезненным и совсем слабым, точно грудной ребенок. Но проходила неделя-другая, он поднимался на ноги и вновь был таким же крепким, как прежде. Затем, несколько месяцев до следующего приступа, мы снова жили спокойно и хорошо. Вы слушаете меня?
— Да, — задумчиво произнес писатель. — Наверное, он сильно страдал.
— Он был очень мужественный человек. С виду он почти все время был весел и спокоен. Но я знала, что муж очень тяжело переживает свою болезнь. Конечно, привыкнуть к такому невозможно…
— Как умер ваш муж? — почти не скрывая своего наивного любопытства, спросил писатель.
— Это случилось чуть больше года назад, — невозмутимо сказала графиня. — В этот день мы расстались с ним утром. Внешне все было нормально. У меня скопились различные незначительные дела, кажется, в какой-то больнице. Я отсутствовала весь день, а когда вернулась, он был уже мертв. Слуга нашел его в комнате с тонким ремнем вокруг шеи. Очевидно, днем начался внезапный приступ болезни. В этот день он покончил с собой…
Она помолчала еще немного, затем сказала с оттенком досады в голосе:
— Вот, в общем, и вся история. Наверное, вы хотите знать больше, но беда моя в том, что я совсем не умею рассказывать. Впрочем, главное вы услышали. Все остальное — обыкновенная жизнь.
«Какая удивительная история, — подумал Алексей Борисович. — И это двадцать лет жизни! Неужели ей нечего больше мне рассказать?»
— А как же ваш сын? — вдруг спросил он. — Почему вы ничего не сказали о нем?
— Мой сын? — удивленно повторила она, и внезапное волнение услышал он в ее голосе.
— С ним все хорошо. Он учится, будущий медик. Его нет дома. Он уехал сейчас.
Карета остановилась.
— Мы возле дома, сударыня, — послышался голос кучера. — Еще поедем куда, или изволите выходить?
— На сегодня довольно. Спасибо, Матвей, — сказала графиня.
Дверца кареты отворилась. Кучер помог госпоже спуститься.
Алексей Борисович тоже сошел на асфальт.
— Ну вот, я возле дома, — сказала графиня, и писатель услышал, как задрожал ее голос. — Вы были очень любезны. Спасибо за то, что проводили меня.
— Я искренне рад был снова встретиться с вами. Воистину незабываемый вечер.
— И такой короткий… Я бы могла пригласить вас к себе, но уже поздно… К тому же я дома одна… Только слуги…
— Да, да. Уже поздно, — теряясь, ответил он. — Я еще буду в Москве. Мы можем увидеться в другой раз.
— Конечно. В другой раз… Впрочем… Вы бы могли зайти на минуту. Вы… Вы спрашивали про моего сына. Его сейчас нет. Я бы хотела показать вам его портрет. Его сделал один довольно известный художник. Получилось неплохо. Хотя Виталику — так зовут моего сына — не понравилось что-то. Я хотела бы, чтобы вы взглянули. А после Матвей вас отвезет.
— Хорошо, — согласился писатель. — Я зайду совсем ненадолго. Мне бы тоже хотелось увидеть вашего сына. Должно быть это прекрасный юноша. Он, наверное, очень похож на вас.
— Не знаю, — вздохнув, сказала графиня.
Она повернулась к двери, и слуга, стоявший здесь же, открыл ее перед ними.
Писатель проследовал в дом. Они прошли сквозь большую, похожую на парадную залу прихожую, поднялись по мраморной лестнице и очутились вскоре в совсем небольшой комнате на втором этаже. Графиня сама зажгла свет.
— Вот он, мой Виталик. Виталий Урманчеев. Мой единственный сын, — сказала она.
Эльвира Владимировна стояла перед огромным портретом, с которого смотрел на нее уже известный писателю Борину молодой человек с очень знакомыми глазами и ничем более неприметным лицом.
— Но ведь это же… — испуганно произнес Алексей Борисович.
— Что с вами? — спросила графиня.
Писатель отер со лба пот.
— Ведь это же он, — шепотом повторил Борин.
— Алексей! — вдруг в каком-то исступлении воскликнула Эльвира Владимировна.
— Вы?.. — повернулся и взглянул на нее писатель.
— Я люблю вас! Я люблю вас еще сильнее, чем раньше! Я не знаю, что происходит со мной! Но… Алексей! Едва я увидела вас тогда, на улице!.. Вы шли с какой-то молоденькой девушкой! Поверьте, это произошло совершенно случайно! Но с той самой минуты что-то случилось со мной! Жизнь моя изменилась!.. Наверное, это смешно, но это правда! Я действительно люблю вас!
— Но ведь это же он! Он! — снова взглянув на портрет, закричал писатель. — Это же он! Убийца! Маньяк!
— Господи, что вы говорите, — испуганно отшатнулась графиня.
— Этот человек — убийца! Я узнал его! Это лицо я видел тогда в темноте!
— Нет! — закричала графиня. — Нет! Этого не может быть! Я не хочу вас слушать! Господи, что это? Вы сумасшедший! Мне говорили, что вы сумасшедший!
— Это он! Он! Он! — снова в исступлении закричал Алексей Борисович, выбежал из комнаты и бросился по лестнице вниз.
Примерно через два часа после описанной выше сцены в квартире писателя Борина зазвонил телефон. Он звонил очень долго и настойчиво, пока наконец Алексей Борисович не очнулся от своих мыслей и не решился к нему подойти.
— Я слушаю, — почти спокойно произнес он.
— Это я, Алексей, — послышался в трубке голос Вадима Никитовича Прыгунова.
— Я слушаю тебя, Вадим.
— Ну, как спектакль? — с неприятной насмешкой спросил Прыгунов.
— Хороший. Спасибо тебе.
— Судя по голосу, ты не в особом восторге.
— Да нет… Все нормально. Все в порядке, Вадим.
— С трудом верится.
— У тебя что-то случилось? Ты злишься? Отчего ты так говоришь со мной?
— Я? С чего мне злиться? Тебе это показалось, писатель. У меня ведь тоже все в порядке, дружище. Ладно, слушай. Сегодня днем в аэропорту задержан человек, очень похожий на того, которого ты описал. Ты слышишь меня?
