Сначала они приземлились на заводе «Корд эксплозивз», и Джонас прошел в кабинет, где умер его отец. Управляющий заводом этим кабинетом не пользовался. Он предназначался лишь для Кордов, если кто-то из них приезжал с инспекцией. Джонас прошелся по цехам, пожимая руки рабочим, в большинстве своем мексиканцам, трудившимся на этом высокоприбыльном предприятии Империи Кордов. Они давным-давно не видели его, да и Бат не жаловал их вниманием. Так что визит Джонаса благоприятно сказался на моральном климате в коллективе.
Билл Шоу занес багаж Джонаса в дом и улетел в Лос-Анджелес, чтобы провести Рождество в кругу семьи. Энджи хлопотала по дому: старалась украсить его так же, как это делал Робер, командовала на кухне. Хорошая девочка, подумал Джонас. Хочет, чтобы все было как можно лучше, но ей не сравниться с Робером, не сравниться с Невадой. И он понял, что ранчо надо продавать. Это Рождество станет здесь последним.
Джонас неприятно поразил Тони. Она не очень жаловала его, слишком велико было его влияние на Бата, но она и подумать не могла, что он так изменится. Она помнила слова Бата, сказанные пять лет тому назад, когда она впервые приехала сюда на Рождество: все будут жить по распорядку дня, устанавливаемому Джонасом, который сознательно, а может, и подсознательно, полагал себя владыкой. Пупом земли. Он им и оставался, но в других обстоятельствах. Вновь все роились вокруг него. Внимали каждому его слову. Но по иной причине: в нем видели умирающего льва. Хуже того, он, похоже, чувствовал то же самое и уже вошел в новую роль. Тони не могла с этим смириться. Ему же всего пятьдесят три года!
На Рождество 1952 года она физически ощущала бьющую из этих людей энергию. Теперь она видела другое: никто из них не любил Джонаса, и он не любил их. Тони это опечалило, она подумала, а вдруг они просто неспособны любить. Их связывали семейные узы, они могли грудью встать на защиту друг друга, но любовь их не связывала. Они оборонялись от всего мира, готовые нанести ответный удар по тому, кто вознамерился покуситься на кого-то из них. Они бросились бы на помощь друг другу, но не из любви, а чтобы сохранить в неприкосновенности границы империи.
Моника стояла у камина, болтая со своим дружком Биллом Толлером, которому не оставалось ничего другого, как сопроводить ее на ранчо и провести Рождество в кругу гостей Джонаса. Моника также не любила никого из Кордов, даже собственную дочь. Она знала, почему Джонас пригласил ее: чтобы она посмотрела, кого выбрала в мужья Джо-Энн. Джонас наказывал ее за проступок, совершенный в прошлом. И добился своего. Моника и не пыталась скрыть как антипатии к голливудскому плейбою, за которого вышла замуж ее дочь, так и безразличия к сыну Джонаса от другой женщины.
Тони не сочла за труд поинтересоваться прежней жизнью Бенджамина Парриша. И подобрала характеризующий его эпитет. Скользкий тип. Она ожидала, что он и будет выглядеть таким, так оно и вышло. Крупный мужчина, лет на десять старше Джо-Энн, по отношению к ней он вел себя скорее как заботливый папаша, а не как муж. А вот Джонасу и Бату выказывал почтение. Даже курил, лишь стоя у Камина, чтобы дым от его сигарет вытягивало в трубу.
Джо-Энн заматерела за те два года, что прошли после выпускной церемонии, где Тони видела ее в последний раз. Заматерела? Нет, скорее, преждевременно состарилась. В двадцать три года она выглядела на все тридцать пять: неумеренность в спиртном и сигаретах делали свое дело. В пятьдесят втором году на рождественской вечеринке она показалась Тони несчастной девочкой… на выпускной церемонии — циничной, озлобленной молодой женщиной… теперь же — потрепанной жизнью женщиной.
Да черт с ними, они все несли за это ответственность, возможно, за исключением Бата. Джонас многого ожидал от Джо-Энн и ясно дал ей понять, что она не оправдала его надежд. Моника не хотела замечать, что у нее есть дочь, которая выглядит чуть ли не старше матери. Мать и отец не испытывали гордости за свою дочь и не скрывали от нее своих чувств. Так разве она могла быть иной?
Тони также заметила, что Энджи целиком посвятила себя Джонасу, ни видя никого, кроме него. А Джонас, похоже, принимал ее обожание точно так же, как лояльность своих сотрудников. Им полагалось за это вознаграждение, но не более того. Впрочем, Энджи такой расклад вполне устраивал.
Бат. Разумеется, он интересовал Тони больше остальных. Она пристально наблюдала за происходящими в нем переменами. Он всегда был Кордом, это она понимала. Но лишь после встречи с Джонасом ей стало ясно, что некоторые черты его характера: нежелание останавливаться на достигнутом, умение находить пути к достижению поставленной цели, внутреннее спокойствие, уверенность в себе, эгоцентризм, — достались ему по наследству. Нынче же, под постоянным влиянием отца, он все более становился Кордом, а то, что было в нем от матери, сходило на нет. О Джонасе говорили, что он не терпел возражений, что становился безжалостным, если кто-то перебегал ему дорогу. Тони оставалось только гадать, не пошел ли Бат в отца и в этом.
У Бата начала развиваться дальнозоркость, и он носил в нагрудном кармане очки в роговой оправе, которые время от времени водружал на нос, становясь похожим на филина. В сравнении с отцом он с большим тщанием относился к своей одежде, и нью-йоркские портные подгоняли ему костюмы точно по фигуре. Время отнеслось к нему куда более милосердно, чем к Джо-Энн. Он разве что стал еще красивее.
Ему уже исполнилось тридцать два. Тони — тридцать один. Если они все-таки собрались бы пожениться и создать семью, то наступил самый подходящий момент. Но для этого требовалась решимость с обеих сторон. А вот она не знала, чего же ей хочется. Условие, поставленное им девять лет тому назад в Лексингтоне, оставалось в силе. Он хотел, чтобы его жена вела домашнее хозяйство и воспитывала детей. Он хотел, чтобы его жена стала частью его жизни. Он говорил, что во многом пересмотрел свои взгляды, но она опасалась, что это всего лишь слова.
Тони сказала, что в свое время согласится стать женой и домохозяйкой. Она сказала, что откажется от карьеры и посвятит двадцать лет воспитанию детей. И ни один встреченный ею мужчина не выдерживал конкуренции с Батом. Однако… Очень уж много в нем было от Джонаса. И становилось все больше.
Джо-Энн сидела на диване рядом с отцом и пила шотландское. Очень довольная собой. Оба ее родителя злились. А она вышла замуж за мужчину с самым большим «игрунчиком» в Калифорнии и ясно дала ему понять, что отныне «игрунчик» этот будет ублажать только ее, как сказано в Библии, потому что в противном случае она просто отрежет его. Она — Корд. И он должен зарубить это себе на носу. Джонасу, возможно, не нравилось, что она получила в наследство многие черты его характера, но она получила, а потому могла постоять за себя, к его несомненной досаде.
Он считал, сколько стаканов она выпила. Как и Моника. И Бат. Ну и черт с ними.
Она — Корд, и ей не нужны другие Корды. Она ничуть не хуже их, и она вышла замуж за человека, который может заработать на жизнь. Джонас хотел подмять под себя Бата, но едва ли у него возникало аналогичное желание в отношении мужа своей дочери. Да и потом, не всесилен же этот Джонас.
Тело Бата редко напоминало ему о раздробленных ребрах и разорванной плоти. Но иной раз рана, полученная на Людендорфском мосту, начинала ныть. Боль приходила в самое разное время, пронзая правый бок. Почувствовал он ее и в этот вечер. Виной тому, решил Бат, тяжелый чемодан, который он нес в правой руке, выходя из самолета, доставившего их с Тони на ранчо.
Бат подошел к камину, перекинулся несколькими ничего не значащими фразами с Биллом Толлером и Беном Парришем, наблюдая за остальными, чувствуя на себе их взгляды. Одет он был в твидовый серый пиджак, темно-серые брюки, белую рубашку с узким галстуком в мелкую полоску.
С отцом он в последнее время виделся часто, минимум раз в неделю, случалось, что заставал его не в лучшей форме, подавленным, даже испуганным. Бывало, Джонас доставал при нем из флакона таблетку нитроглицерина и отправлял в рот. Дела, впрочем, шли на поправку. Врачи говорили, что сердце у Джонаса уже не то. Что он должен поумерить активность. И Бат, наблюдая за отцом, отдавал себе отчет в том, что происходит: Джонас проверял себя. Он знал, что ему хочется, без чего он не сможет обойтись. Он знал, чем готов заплатить за возможность жить дальше. Ибо жизнь бессмысленна без бербона, бифштекса с кровью, секса и, что самое важное, без борьбы и победы над конкурентом.
— Знаешь что? — сказал он как-то Бату, когда они сидели вдвоем в «люксе» Джонаса на пятом этаже «Семи путешествий». — У меня встает не хуже, чем раньше. Кстати, Энджи делала мне минет, когда это произошло. Если бы врачи…
— А как бы чувствовала себя она, если бы ты…
