— Входи, мой мальчик! Добро пожаловать в край бобов, трески и «Ред Сокс».
Он обнял Тима за плечи и повел в уютный небольшой кабинет, оглядываясь на священника-кубинца.
— Отец Хименес принесет нам чаю, а мы пока можем начать. Я бы пригласил тебя на ленч, но мне предстоит обед с ректоратом богословского факультета Бостонского колледжа, на котором я должен буду отстаивать свои позиции в ответ на их вымогательства. Я подумал, лучше я избавлю тебя от этого бремени, пока сам кардиналом не станешь.
Его Преосвященство откинулся на спинку кожаного кресла, почти такого же красного цвета, как его мантия, и сказал:
— Так, так, мой мальчик, впервые вижу тебя в таком мрачном настроении. Что-то тебя тревожит. Рассказывай, что случилось.
Накануне Тим всю ночь провел в раздумьях, какой придумать предлог, какую сочинить историю, и, конечно, если понадобится, то и солгать, чтобы только уговорить кардинала перевести его из Бруклина.
— Занятно, Тим, — заметил Малрони. — Помню тебя еще розовощеким семинаристом. Потом ты стал ученым священнослужителем в Риме, но меня всегда поражало, что ты нисколько не меняешься внешне. А сейчас я вижу на твоем лице тень. Из чего заключаю, что ты в тяжелом кризисе. И, что бы ты мне ни говорил давеча по телефону, миссия пастора тебя вдруг разочаровала. Я прав?
— Нет, Ваше Преосвященство, — выпалил Тим, — ни в коей мере. Просто…
Он никак не мог договорить эту фразу, но вдруг принял для себя решение, что, несмотря на риск, сказать правду будет лучше всего.
— Дело в женщине…
Прелат закрыл лицо руками и невнятно произнес:
— Отец Небесный, так я и знал!
— Нет, вы не так поняли, — перебил Тим. — Я хочу сказать — была одна женщина… Она жила в моем приходе…
— И?
— Но это было задолго до моего посвящения в сан, — с жаром сказал Тим. — Я тогда был в семинарии и… да, Ваше Преосвященство, я с нею согрешил. — Он чуть помолчал и добавил: — Я тогда любил ее всем сердцем.
Кардинал вскинулся:
— А теперь?
— А теперь я снова там, где могу ее увидеть. Это невыносимо…
— Она замужем? — перебил прелат.
Тим кивнул.
— И я наверняка знаю, что у нее есть ребенок, по крайней мере один.
— Так, хорошо. Ты с ней говорил?
— Нет, я ее видел только издали. Но от этого у меня…
— Болезненные воспоминания? — допытывался прелат. В голосе его слышалось сочувствие.
— Да, именно. Боюсь, я больше не могу оставаться в Сент-Грегори, иначе я просто сойду с ума.
На счастье, в дверях появился отец Хименес. Он нес поднос с чаем и сдобным печеньем. Секретарь поставил поднос на стол кардинала, и тот улыбнулся.
— Спасибо, Роберто, можешь там и оставить.
Секретарь почтительно склонил голову и быстро исчез.
Кардинал опять повернулся к Тимоти. Синие глаза его протеже излучали тревогу. Старик улыбнулся.
— Отец Хоган, если честно, я уже начал подумывать, не подвергает ли Господь испытанию твердость моей веры. Но теперь, слава Богу, ты меня укрепил.
— Я не очень вас понимаю, Ваше Преосвященство.
— Видишь ли, Тим, с тех пор как я удостоился архиепископского трона в Бостоне, я все время искал повод организовать твой перевод сюда, дабы я не в телескоп мог наблюдать за восхождением твоей звезды. И буквально несколько дней назад мне представилась идеальная возможность.
Он помолчал и скорбным голосом пояснил:
— Единственное, что меня огорчает, это то, что подоплека довольно печальная. Тебе в Григорианском университете не приходилось встречаться с парнем по имени Мэтт Риджуэй?
— Пару раз виделись. Он был на два курса старше, и мне всегда нравились его статьи в «Латинитасе». У него такое чувство юмора! Не говоря уже о великолепном знании языка.
— Ты себе и представить не можешь, какие он творил чудеса в наших школах! — продолжал кардинал. — Я его назначил директором по классическим языкам, и он исколесил все Содружество вдоль и поперек, распространяя, если можно так выразиться, благую весть о Евангелии. — Прелат вздохнул. — Такой был одаренный молодой человек!
— Был, Ваше Преосвященство? Он что, заболел?
— Сказать откровенно, — по-прежнему скорбно произнес Малрони, — его уход есть симптом некоей болезни внутри самой Церкви. Он вздумал жениться. Говорит, не в силах выносить одиночества. И должен тебе признаться, я могу его понять.
— Да, Ваше Преосвященство, — отозвался Тим, вдохновленный внезапным личным поворотом в разговоре.
— Я прилагаю все усилия к тому, чтобы Мэтта отпустили в Риме. Но это сделать очень непросто. Я думаю, что все члены курии, не говоря уже о Его Святейшестве, несколько «ошарашены» многочисленными случаями отступничества, воспоследовавшими за решением Иоанна XXIII «приоткрыть окно».
Так или иначе, Тим, дело в том, что архиепископство Бостонское осталось без директора по классическим языкам и без достойного кандидата на его место. Уверен, ввиду этого начальство будет благосклонно к просьбе о твоем незамедлительном переводе. Как скоро ты мог бы сюда перебраться?
— Я могу обсудить это с отцом Ханрэханом? Я бы не хотел создавать ему лишних проблем, он этого не заслужил.
— Конечно, Тим. Но я уверен, что мой старинный друг и преемник, епископ Бруклинский, подыщет ему другого помощника, и ты уже к Четвертому июля приступишь к своим новым обязанностям. Тогда мы сможем устроить двойной праздник.
Кардинал взглянул на часы:
— Ого, если я опоздаю, то никогда не смогу защитить Веру от этого злосчастного ректората!
Перед тем как сесть в самолет, Тим позвонил отцу Джо, чтобы поделиться с ним своей радостью. Но в конторе прихода сказали, что священник уже ушел домой.
В этот момент объявили о завершении посадки. Он поспешил на борт, чувствуя, что с души его сняли большой камень.
Домой Тим добрался в начале девятого. С порога он понял, что случилось нечто ужасное.
На столе была только одна тарелка, рядом, как статуя, сидела старушка сестра Элеонора. Ее лицо выражало большую тревогу.
— Что случилось, Нелл? Где отец Джо? Заболел?
— Нет, нет, — ответила та. — Но ему пришлось спешно уехать, чтобы совершить последнее таинство — кажется, теперь это как-то иначе называется.
— Да, это называется «соборование», — быстро подсказал Тим. Он был охвачен нетерпением. — Так кто умирает-то?
Монахиня внезапно побелела.
— Я не знаю. Кто-то с пневмонией. — Она явно нервничала. — Имени я не уловила.
Тим догадался, что она что-то утаивает.
— Говорите, кто! — потребовал он.
Испуганная сестра выпалила:
— Ваша мать, отец Тим. Он уехал к вашей матери. В клинике сказали, она просила прислать именно его.
Его мать?
Если, как уверяли Такк и Кэсси, его мать не способна к рациональному мышлению — и даже не может узнать собственного сына, — то как она умудрилась на смертном одре сохранить такую ясность ума, чтобы вспомнить отца Ханрэхана и послать за ним?
Тим помчался к конторе прихода и стал судорожно искать в столе ключи от казенного микроавтобуса, одновременно расспрашивая отца Диаса, по какой дороге быстрее доехать до приюта «Маунт Сент-Мери». Затем он выскочил на улицу, взобрался на сиденье, с минуту повозился с ключом зажигания и рванул с места.
Тим вдавил педаль в пол и всю дорогу безумно гнал. Он вел себя почти как самоубийца, так, словно боялся, что то, что ему предстоит узнать, настолько круто изменит его жизнь, что ее с таким же успехом можно лишиться и по дороге.
Через полтора часа, заехав на заправку, Тим вдруг увидел на парковке стоящий по соседству с кафе «Говард Джонсон» старенький «Пинто» Ханрэхана. Оставив заправщика заливать ему бак, Тим с безумными глазами бросился к священнику, который в этот момент потягивал чай, стараясь успокоить нервы.
Тим решил, что сейчас не время для церемоний.
— Так, Джо, — начал он с места в карьер, — больше вы мне не лгите! Почему меня никогда не пускали к матери? Дальше мы поедем вместе, и вы мне расскажете все.
Ему пришлось собрать остатки воли, дабы не схватить старого священника за грудки.
Не прошло и нескольких минут, как они опять были на трассе. Машину вел Тим, а Джо Ханрэхан взволнованно говорил:
— Видишь ли, Тим, у нее были галлюцинации. Она говорила такие вещи, от которых у человека может разорваться сердце.
— Вы хотите сказать, что вы эти речи сами слышали?
— Да, — кротко признался Ханрэхан. — Это же мой долг священника.
— А как насчет моего сыновнего долга?
— Твой долг был жить своей жизнью, мой мальчик.
— То есть все эти годы вы меня обманывали! — вспылил Тим.
Ханрэхан поджал губы.
Они съехали с трассы, и дорога пошла серпантином вверх. Минут через десять они уже будут у клиники.
